Путь отважных — страница 2 из 20

«Нет, — решил Володя, — уйду! Уйду навсегда — будь что будет! Хуже, чем сейчас, всё равно не будет!»

У станции на запасном пути стояли товарные вагоны. Это был воинский эшелон. Казаки покуривали, сидя на скамеечке под деревьями. Никто не заметил, как мальчишка забрался в вагон.

В вагоне — справа и слева — стояли лошади. Они мирно жевали, опустив морды в обгрызенные деревянные желоба. Посреди вагона, как раз против широких дверей, было навалено сено. Володя зарылся в эту кучу и притих. То и дело всхлипывая, он неотрывно думал о том, что произошло. Конечно, серьёзного вреда дробинка принести не могла, она с трудом пробивала сложенный вдвое газетный лист, но дело не в этом. Выстрелить в священнослужителя! Да мог ли он себе даже вообразить такое? Теперь Володя будет бездомным, может быть, он скоро умрёт с голоду где-нибудь под забором…

В куче сена было тепло и мягко. Володя свернулся калачиком. Постепенно мысли его становились всё менее чёткими. На мгновение представилось ему красное одутловатое поповское лицо, потом послышался голосок сестры… Он и сам не заметил, как уснул. Во сне он услышал стук швейной машинки и улыбнулся этому милому с раннего детства звуку. Но не швейная машинка стучала, а колёса поезда выбивали свою монотонную песенку. Далеко на запад шёл товарный состав с солдатами, лошадьми и спящим Володей, которому уже не придётся никогда в жизни увидеть ни отца, ни сестёр, ни злую мачеху, ни попа-изувера.

* * *

Утром поезд остановился на полустанке. Рослый усатый казак пришёл кормить лошадей. Он поднял с полу огромную охапку сена, а Володя, почувствовав во сне, что подымается в воздух, завизжал, как поросёнок. Казак от неожиданности выронил охапку, и перед солдатами предстал заспанный, перепуганный мальчонка, весь в сене и в пыли.

Казаки долго смеялись, а потом, когда Володя рассказал им свою грустную историю, решили: «Что ж, пусть едет с нами, а там видно будет».

Через два дня поезд прибыл в город Балтийский порт. Здесь был у казака, который первым обнаружил Володю, старый друг матрос Якум Гайдебулин. Ему-то и передал казак мальчишку на берегу моря, у маяка Пакерот.

Якум Гайдебулин — молодой татарин с быстрыми и строгими глазами — сразу согласился взять Володю к себе на береговую батарею. Начальство, к счастью, не возражало. Так попал Володя Карасёв в крепость Петра Великого на батарею «1 Буки».

Всё было здесь для мальчика необычным: закованные в броню и гранит укрепления, стволы огромных орудий, в которые свободно мог залезть человек и потолще Володи, двухэтажные койки, где спали матросы. Тяжёлый медный колокол бил «склянки», и по этому сигналу матросы в холщовых робах шли то на работу, то на обед, то спать. Заливисто свистели боцманские дудки, а иногда раздавалась звонкая затрещина, если кто-либо из матросов недостаточно быстро выполнял приказание.

Тяжела была служба в царском флоте, а на батарее «1 Буки» — особенно. Сюда посылали служить «неблагонадёжных» матросов — тех, кого подозревали в участии в революционных кружках. Таким был и Якум. Уже давно он стал подпольщиком-революционером, но царские полицейские и сыщики никак не могли поймать ловкого матроса на месте преступления.

Володе совсем неплохо жилось на батарее. Он привык и к необычному распорядку жизни, и к непонятным вначале «морским» словечкам. Он уже знал, что палубой тут называют пол, что камбуз — это кухня, а кубрик — помещение для сна, что чумичкой называют самую обычную разливную ложку, а слова «верёвка» на флоте нет совсем. Каждая верёвка имеет название по своему назначению.

Поначалу Володя побаивался своего «дядьку» Якума, но вскоре очень сильно привязался к матросу, который не то что по-отечески, а прямо по-матерински заботился о нём. А Якуму, человеку, всегда находившемуся на подозрении, революционеру-подпольщику, очень дорога была привязанность мальчишки. Ведь на службе в царском флоте он на долгие годы был оторван от родных и близких.

Когда Якума Гайдебулина перевели с батареи машинистом на корабль, он захватил с собой Володю. Раз уж стал Якум «дядькой», воспитателем, значит, куда он — туда и воспитанник. Держась за руку Якума, поднялся Володя по лесенке-трапу на борт крейсера «Рюрик».

Ну и корабль! Громадина! Одних матросов несколько сот человек. Первые дни Володя боялся далеко отходить от Якума. Того и гляди, заблудишься среди коридоров, переходов и трапов. Но скоро он освоился на крейсере, бегал с палубы на палубу, спускался по горячим отвесным трапам в жаркое машинное отделение и в котельные, где, озарённые пламенем, бросали в топки уголь полуголые кочегары.

Когда корабль пришёл в порт Ревель, Якум дал Володе какой-то свёрток и сказал:

— Сейчас подойдёт барказ. Отправишься с матросами на берег. В порту отыщи грузчика Пахома — его все знают — и передай ему этот пакет. Только так, чтобы никто не видел.

Володя сунул пакет под свою полосатую тельняшку и сказал: «Есть!», как полагается на флоте. И не подозревал мальчишка, что в этот момент он впервые в жизни приобщается к революционной работе. В пакете находились прокламации. Через несколько часов Володя возвратился на корабль. Поручение было выполнено.

— Молодец, салага! — улыбнулся обычно хмурый Якум.

А Володя был счастлив, что его назвали салагой. Так моряки шутливо называют юнг и молодых матросов-первогодков.

Время шло. День за днём, месяц за месяцем, поход за походом. Не было такого порта на Балтике, где бы не побывал Володя: в Кронштадте, Ревеле, Гельсингфорсе, Либаве. Якума часто переводили с корабля на корабль, и вместе с машинистом Гайдебулиным переходил и Володя.

Тяжёлая корабельная служба шла своим чередом: пронизывающий ветер на качающейся палубе и адская жара в машинном отделении, артиллерийские учения, когда от грохота орудий кажется, лопаются барабанные перепонки в ушах. Особенно трудно приходилось зимой: свирепые штормы швыряли корабль, холодные волны заливали палубу. Бывало, промокнет Володя до нитки, зубами дробь выбивает, а Якум говорит:

— Ничего не попишешь, салага, — привыкай! Такая уж наша служба морская.

И Володя старался, по примеру своего дядьки, и вида не показывать, когда было ему трудно, холодно или страшно.

Приходилось Володе и «драить медяшку» — это значит начищать до огненного блеска медные ручки и перила на корабле, и швабрить палубу, и до боли в суставах чистить на камбузе гнилую картошку.

А то спустят его на канате за борт. Висит Володя над пенящимися волнами и начищает двуглавого орла — царский герб, который был укреплён на серой броне корабля.

Но, помимо всей этой работы, была у Володи и другая. Как только корабль приходил в порт, Володя отправлялся на берег, унося под тельняшкой очередной пакет для товарищей по подполью.

* * *

Шёл славный 1917 год, год Великой Октябрьской революции. Володя Карасёв служил теперь юнгой в машинной школе в Кронштадте, куда определил его Якум Гайдебулин.

Однажды в холодный осенний день матросы с кораблей и береговых батарей собрались на Якорной площади. Был здесь и Якум Гайдебулин. Матросы отправлялись в Питер. Володя молча стал рядом с Якумом. Ему тоже дали винтовку.

В эту ночь, по приказу Военно-революционного комитета большевистской партии, красногвардейцы и моряки штурмовали Зимний дворец, где засело буржуазное Временное правительство.

Из-под широкой арки ринулись матросы на Дворцовую площадь. Резкий ветер летел с Невы, и там вдали на воде перемигивались сигнальные огоньки кораблей. И вот прогремел выстрел из корабельной пушки. Это крейсер «Аврора» подал сигнал атаки. Мог ли знать тогда Володя Карасёв, что выстрел этот прогремит на весь мир и навеки останется в памяти людей?

Многого ещё не понимал тогда Володя, но, идя за своим «дядькой» Якумом, он знал, что воюет против заклятых врагов — богачей и жестоких царских офицеров, против того самого попа, из-за которого он ушёл из родного дома. В руках у Володи была винтовка, и он очень гордился тем, что идёт воевать вместе с Якумом и его друзьями-матросами.

Под натиском революционных отрядов распахнулись высокие ворота дворца, и наступающие побежали вверх по широкой мраморной лестнице, стреляя на ходу. В дыму Володя разглядел, как какой-то офицер прицелился в Якума. Выстрелить он не успел. Володя выстрелил первым и уложил врага наповал. А когда Зимний был уже взят, Володя увидел в одном из залов большое золочёное кресло. Недолго думая он уселся в это кресло, чтобы зашнуровать развязавшийся ботинок. Вокруг захохотали.

— Вот царский наследничек выискался! Ты куда сел? — сказал смеясь рабочий-красногвардеец.

— А что? — удивился Володя. — Разве нельзя? — спросил он, глядя на своего «дядьку». Но — и тот хохотал вместе со всеми.

— Силён салага! На царский трон взобрался!



Впервые за все эти годы услышал Володя раскатистый смех Якума Гайдебулина. Он словно помолодел в ту ночь: морщинки разгладились на тёмном усталом лице, а губы раскрылись в широкой улыбке.

Так стал Володя Карасёв матросом революционного флота. Два года прослужил он в Кронштадте, защищал Петроград, а потом вместе с другими матросами-добровольцами уехали Якум и Володя на сухопутный фронт воевать за республику Советов с белыми генералами.

Постукивают на стыках рельсов колёса вагона. Едут моряки в дымных теплушках на восток, на колчаковский фронт. Приехали в город Пермь на реке Каме, погрузились на старенький речной пароходик, хлюпающий колёсами по воде, как водяная мельница. Всё дальше и дальше на восток… Пешим строем идут матросы к селу Шлыки, чтобы принять первый бой с белогвардейцами.

Много после этого было боёв. В предгорьях Уральского хребта, под городом Екатеринбургом, у горы Благодатной и в других местах воевал Володя Карасёв рядом со своим другом и воспитателем Якумом Гайдебулиным. Белогвардейцы были хорошо одеты, сыты, вооружены новейшим оружием. Ведь им помогали и английские, и французские, и американские капиталисты. Дрались колчаковцы ожесточённо. Они воевали за свои поместья и фабрики, за дворянскую и буржуйскую власть, хотели вернуть всё, что отняла у них Октябрьская революция. А матросы и красноармейцы воевали за то, чтобы никогда эти старые порядки не вернулись. В отряде, где служил Володя Карасёв, не хватало оружия и патронов. Обносились матросы. Разутые, голодные, шли они в атаку на пулемёты врага, отбирали у колчаковцев оружие и продовольствие, чтобы воевать дальше — до победы над врагами революции.