лее ответственно. Однако мы не пытаемся запретить любой генетически модифицированный продукт. Если цветы завозят в страну уже срезанными и они не предназначаются для употребления в пищу, то это мало задевает интересы пользователей. Можно поинтересоваться, не добавлен ли в растение путем генной модификации какой-либо продукт, вызывающий аллергию у работающих с ним людей. Однако мне кажется, что это маловероятно. Так что гвоздики “Florigene” не попадают в ту же категорию, что, например, кукуруза, где существует опасность распространения пыльцы. Однако везде, где выращивают эти гвоздики, необходимо следить за экологической средой, дикими родичами и так далее. Например, не повлияют ли новые свойства гвоздики на вероятность ее распространения в качестве сорняка? Этот и ряд других вопросов нельзя игнорировать. Однако между срезанными цветами и продуктами питания существует большая разница. Вряд ли они займут первое место в списке того, о чем мы беспокоимся, когда говорим о генетически модифицированных продуктах».
Я поинтересовалась у Джона Мэйсона, встретила ли «Florigene» сопротивление при выпуске в продажу первых генетически модифицированных цветов. Он ответил: «Нет, особого противодействия мы не встретили. В основном нас обвиняли в бессмысленной трате человеческих ресурсов. Зачем, дескать, размениваться на такие мелочи, когда можно, например, изобретать лекарство от рака и так далее. Думаю, для нас это скорее хорошие новости, что люди не считают их опасными».
Спустя год после первой встречи с Джоном Мэйсоном я открыла газету и увидела объявление о том, что скоро появится первая в мире голубая роза. «Suntory», японский производитель алкоголя и продуктов питания, недавно выкупивший компанию «Florigene», объявил о выведении сорта роз, пигмент которых почти полностью состоит из дельфинидина.
Некоторое время я сидела и смотрела на фотографию, опубликованную вместе со статьей. Точное воспроизведение окраски цветка – непростая задача даже для опытных фотографов, а газетное качество только добавляет сложности. Тем не менее я была точно уверена, что на фотографии изображена не синяя роза. Мне она казалась пурпурной. В конце концов я поднялась и позвонила Джону. «Значит так, – сказала я, – рассказывайте об этой вашей синей розе».
На другом конце провода повисло молчание, а затем он рассмеялся. «Начнем с того, что она не синяя, – сказал он. – Мы руководствуемся списками Королевского садоводческого общества, как и большинство цветоводов. Согласно их классификации, полученный нами цветок, как и большинство наших гвоздик, относится к группе фиолетовых. Для нас главное, что мы получили совершенно новый цвет. Однако эти маркетологи пихают слово “синий” везде, где только могут». Возможно, данное заявление было вызвано практическими соображениями: после выкупа 98,5 % акций «Florigene» компании «Suntory» не терпелось объявить хоть о каких-нибудь результатах, чтобы привлечь внимание публики и успокоить инвесторов. Но сколько еще займет у «Florigene» выведение той самой настоящей синей розы?
«Это хороший вопрос, – ответил Джон. – Обычно в таком случае мы говорим – от трех до пяти лет. Но говорим мы это уже последние лет десять, не правда ли?»[23]
Сорт роз, который «Florigene» выбрала в качестве селекционного материала для своей новой «синей розы, которая на самом деле фиолетовая», называется «Лаванда». Это прекрасная роза лавандового цвета, хорошо известная на цветочном рынке за свой пьянящий аромат. Особенно ее любят невесты, которые хотят, чтобы цветы пахли и которым не важно, сколько они простоят. Как сказал Мэйсон, это один из главных компромиссов, на которые приходится идти селекционерам, чтобы вывести цветок, отвечающий требованиям рынка. Запах использует слишком много ресурсов цветка, сокращая таким образом его жизнь. Это парадокс, с которым в последнее время сталкиваются все селекционеры в цветочной индустрии: если хочешь, чтобы роза пахла розой, то будь готов к тому, что она завянет через пару дней. Кто, зная об этом, согласится заплатить пять долларов за стебель? Флористы не очень уверены, что такой человек найдется.
Запах, как и вкус, невозможно снять на видео или нарисовать на холсте. По фотографии розы Sterling, растущей в моем саду, легко понять, как она выглядит. У нее бутоны насыщенной фиолетовой окраски, которые раскрываются в небольшие, но пышные лавандовые цветы, со временем выцветающие до белого. Но как бы я ни пыталась, я не смогу точно описать этот мускусный запах увядающей розы – его можно только почувствовать, понюхав цветок. Может быть, поэтому аромат многих цветов описывают в терминах другого неуловимого чувства – вкуса. Душистый горошек пахнет медом, роза – яблоком, дикая гвоздика пахнет сладко, как сахарная вата, а сломанная герань испускает несомненный запах корицы и мускатного ореха.
Связь между запахом и пищей неудивительна: если пишут, что в мускатном вине «есть ноты жасмина», то химический анализ подтвердит, что и мускат, и цветы жасмина содержат один и тот же компонент линалоол. Его же можно встретить и в других растениях: лаванде, розмарине, шалфее. На самом деле, бо́льшая часть вкусовых ощущений, которые мы испытываем, не являются вкусами как таковыми. Наш язык способен различать только соленое, сладкое, кислое, горькое и умами. Остальные вкусы на самом[24] деле – это запахи, в большинстве случаев – эфирные масла, вырабатываемые растениями. Мы ощущаем их при помощи обонятельных рецепторов, расположенных внутри носа, непосредственно за переносицей. Поэтому при насморке вкус пищи теряется вместе с запахом.
Один-единственный цветок за свою короткую жизнь испускает десятки различных ароматических соединений. Их главная цель отнюдь не разнообразить вкус нашей пищи и не создать богатый букет для духов. При помощи запахов растения общаются с опылителями, которые участвуют в их размножении. Запахи сообщают насекомым, где они могут найти нектар, отложить яйца или собрать пыльцу. Цветы рассчитывают, что обонятельные ганглии насекомых расшифруют послание о том, что здесь есть все необходимое.
Для нас эти сложные сообщения всего лишь запахи и пряные ароматы – сигналы, сливающиеся в единое звучание так, что почти невозможно разобрать индивидуальные ноты. Поднося к лицу букет лилий или роз, мы не представляем, на какую коммуникационную сеть наткнулись. Ощущаемый резкий запах, например, может оказаться запахом половых гормонов бабочки. Тошнотворно-сладкий аромат может говорить о том, что цветок уже опылен и скоро закроет свои лепестки для жаждущих любви визитеров. Благоухание каждого цветка рассказывает свою историю. В нем можно увидеть след знакомых человеку драм: желание и голод, рождение и смерть. Даже обман и мимикрия вплетены в повествование, написанное на лепестках: некоторые пчелы испускают запах любимых цветов в надежде привлечь потенциальных партнеров. Благоухающий сад сигнализирует о голоде и страсти, об убежище и насыщении.
Совершенно неудивительно, что мы тоже облекаемся в цветочные ароматы, чтобы отправлять свои собственные сообщения. Одна-единственная унция[25] духов «Joy» содержит эфирные масла около десяти тысяч цветов жасмина и более трех сотен роз. В большинстве ароматов есть верхняя нота – яркий запах вроде запаха лилии или цветов апельсина; средняя нота, более похожая на герань или лаванду, – она проявляется, когда запах согревается и распускается на коже хозяина; и нижняя нота – мускусный животный запах, посылающий откровенно сексуальные сигналы. В областях, где распространены африканизированные пчелы[26], людей предупреждают, чтобы те не пользовались духами. Пчела не может устоять перед их сигналом: он сообщает ей, что рядом сад, где все любимые цветы цветут одновременно.
Доктор Наталия Дударева, профессор Университета Пёрдью, изучает сигналы, которые цветы посылают насекомым. Она молекулярный биолог, специализирующийся на биохимии выработки запаха. Свою научную карьеру Наталия начала с исследования генетики синтеза эфирных масел типа линалоола и способов, которыми эти масла передают сигналы опылителям. Изначально она не задумывалась о возможной пользе, которую ее работа может принести цветочной индустрии. Наталию интересовала возможность изменения запаха таким образом, чтобы он привлекал больше насекомых для повышения урожайности. Дыне нужно около двенадцати визитов пчелы, чтобы дать достаточно большой плод, а клубника не откажется и от двадцати пяти бабочек или пчел. Однако большинство цветов прекращают вырабатывать запах уже после первого опыления. В итоге появляется плод, достаточный для размножения, но не способный удовлетворить фермера. Получается, что, усиливая запах цветущей яблони, можно добиться быстрого и более эффективного способа накормить большее количество людей.
Тем не менее скоро стало ясно, что эти исследования могут принести пользу и цветочной индустрии. «Если мы поймем, как регулируется химия, отвечающая за запах, то сможем узнать, почему большинство коммерческих сортов растений его утратили, – объяснила Наталия. – Срезанные цветы обычно отбираются по сроку хранения, устойчивости к перевозке, окраске и размеру. На запах никогда не обращали внимания, и в конечном счете он исчез».
Работая с кларкией, петунией и львиным зевом, Наталия смогла понять, что у большинства цветов в выработке запаха задействованы одни и те же химические механизмы. Это может сильно облегчить работу ученых по изменению выработки аромата. Основа (или субстрат) для выработки эфирных масел тоже оказалась одинаковой.
Кроме того, Наталия сделала удивительное открытие в том, как регулируются сроки появления и исчезновения запаха. Долгое время считалось, что цветы начинают пахнуть, когда готовы к опылению, и запах усиливается во время наибольшей активности опылителей. Например, дурман начинает сильнее пахнуть к ночи, когда появляются мотыльки. «После визита опылителя, – рассказала Наталия, – аромат цветам больше не нужен. Однако запах никуда не исчезает и через сутки, и через 36 часов. Оказалось, что сигнал о прекращении выработки запаха поступает только после оплодотворения. Получается, цветок хочет убедиться, что оплодотворение произошло, и только после этого перестает привлекать опылителей».