Второй Владимир – бывший начальник лагеря. Сколько убийств на его совести, никто не знает. В свободное (послелагерное) время он «порешил» как минимум двоих: собственного зятя и какого-то приезжего (возможно, этнографа), ходившего всюду с записной книжкой и тем самым навлекшего на себя подозрение со стороны Владимира Иваныча: дескать, стукачок приехал. Между тем основное занятие бывшего начлага – «охранять режимную территорию», пусть и бездействующую.
– Что же вы тут охраняете? – не понял Влад. – Ведь половину бараков уже разобрали, а вторая половина сгнила, один БУР остался.
– А это ничего, – ответил, дохнув перегаром, «гражданин начальник». – Когда новых начнут пригонять, мы тут быстро всё отстроим.
Последний день пребывания в Хорпии был отведен для «деловых» визитов. Прежде всего надо было повидаться с Плюхами. Плюхерфельд, или Плюха, числится старостой («мэром») Хорпии и Бурмантова. Тетя Валя – его жена. Оба они – уроженцы этих мест, дети спецпоселенцев. Тетю Валю мучил давний, основательно запущенный диабет. Ситуация становилась действительно опасной, и, отдавая себе в том отчет, жена мэра сама обратилась к Наташе за помощью. Вроде бы обо всем договорились, Наташа выхлопотала для нее прием в екатеринбургской клинике эндокринологии, но в назначенный день тетя Валя не приехала. А поскольку телефонной связи на севере Ивдельского района нет, Наташа пребывала в неведении относительно причины вплоть до нашего приезда в Хорпию, когда – еще до визита к Плюхам – мы узнали от местных, что тетя Валя «жива-здорова».
После Плюхов мы собирались отправиться к Петру и Анне Хандыбиным. С этой пожилой супружеской парой Наташа знакома дольше и ближе, чем с кем бы то ни было из ивдельских манси. Среди здешних аборигенов они пользуются особым уважением: он как первоклассный охотник и мастер резьбы по дереву, она как матрона, хранительница мансийского очага, самая мудрая женщина на Пелыме. Фотографии Хандыбиных и их до́ма составляют добрую половину Наташиного архива. На фотографиях – обросший щетиной, нетипично высокий манси породистой внешности, с седыми растрепанными волосами, держащий в руках оленью упряжку (только что смастерил). Хрупкая, но статная женщина с умными глазами и характерным полумонголоидным лицом, закутанная в шаль. Комната, уставленная поделками из дерева. Сосновые лодки, которые Хандыбин изготовляет в количестве четырех-пяти каждое лето.
– Ой, батюшки святы, Наташка! – заголосила тетя Валя. – Что же ты не предупредила, что приедешь? Я бы подготовилась…
– Да как же предупредишь, тетя Валя, телефона у вас нет.
– Да что телефон, у нас и электричество никак провести не могут. Наш-то дед уже третью неделю каждый день ходит, сам там работает, провода чего-то приладить они пытаются. К ночи домой приходит, с ног валится. Крынку молока выпьет и мне говорит: «Мать, – говорит, – срочно баню мне растопи». Вот и сейчас его нету. А на мне все хозяйство, четыре коровы вон, еле управляюсь. Ну вы проходите, сейчас вас парным молоком с булкой угощать буду.
– Спасибо, тетя Валя, мы ненадолго. Нам еще к Хандыбиным надо, прошлогодние фотографии им отдать, а потом в Бурмантово заглянуть, к деду Шешкину. Как у вас со здоровьем? Мы вас прошлой осенью ждали…
– Ой, плохо со здоровьем, Наташка, ты прости, осенью не успела, тут вон видишь, как… Сама коров не подою, никто за меня не подоит. А со здоровьем плохо, ноги немеют, глаза плохо видеть стали. Да еще в деревне такое творится. Слыхали, небось, нет?
– Нет, а что случилось?
– Да Васька, наш сосед, невесту свою пожег. Пять литров бензину на нее вылил. Она тоже бедовая была, дрянь всякую на почте покупала. Ну я-то знала, что так будет. Он и первую свою жену забил до смерти. А весной двух лаек у меня прямо во дворе застрелил и съел, паразит. На охоту-то лень ходить.
– А как же милиция? В милицию вы обращались?
– Обращались, конечно, обращались. Из Ивделя приезжали, повязали его. С меня характеристику потребовали. Он ко мне пришел, говорит: «Ну что, тетя Валя, плохую на меня характеристику писать будешь?» А чего же, говорю, про тебя хорошего-то писать? Что ты, дармоед, когда хорошего людям сделал? Ну забрали, увезли. А через два дня отпустили. Вот он третий день по поселку пьяный ходит, ружьем размахивает. Народ стращает. Мне говорят: «Ты бы Плюху своего послала усовестить его». А я-то не хочу вдовой остаться…
На почте в Хорпии, как позже объяснила Наташа, торгуют гидролизным спиртом и героином. Истории вроде той, о которой рассказала нам тетя Валя, случаются здесь регулярно.
– А к Хандыбиным вы лучше не ходите. Туда не надо сейчас ходить. Петра Андреича уж нет больше. От туберкулеза скончался. Он к себе в охотничий домик на Пелым ушел. Вот там и умер. Наш дед его оттуда на лодке привез две недели тому. С тех пор Анна Кирилловна запила, все время пьет, лучше к ней не ходить… Время, что ли, такое, все в запой уходят. Вон Владимир Иваныч, тот, который дежурным по лагерю прежде работал, так он тоже, дай ему Бог здоровья, нынче у нас в запое. Видели его, небось, в поселке?
До Бурмантова нас довезли на «уазике». Пока «уазик» пылил по грейдеру, водитель Юра с гордостью рассказывал нам о том, что в эти края съезжаются «геологи и геофизики со всей страны».
Легенды: Суеватпауль
Кроме всего прочего поселки Бурмантово и Хорпия примечательны еще и тем, что манси живут здесь среди русских. Снаружи жилище Хандыбиных (куда мы, последовав совету тети Вали, не стали стучаться) ничем не отличается от соседних изб. Но и обрусевшими хорпийских манси не назовешь. Даже Сергей Чернобровкин – Бахтияров по матери, то есть манси только наполовину, – поддерживает связь с общиной, живет, так сказать, «по обычаям». По-русски говорит хоть и без акцента, но с теми же интонациями и многочисленными «ага, ну, ага». Когда стало ясно, что деду Косте пора перебираться в дом престарелых, присматривать за шешкинским домом поручили именно Сергею.
Внешне Чернобровкин напомнил мне моего финского знакомого Олави, с которым в 2002 году мы бродили по Хельсинки и ездили на север поглядеть на саамские чумы. Как бы логично: смесь русского с манси дает «промежуточный» финский фенотип. Однако «общность финно-угорских народов» в глаза не бросается. Да и сами манси, похоже, этой родственности не ощущают. Как-то в разговоре дядя Рома упомянул, что его племянница вышла замуж за «коми-зыряна». Воспользовавшись случаем, я спросил, насколько, по его мнению, похожи культуры коми и манси. «Коми-зыряне на манси не похожи, они на русских больше похожи… Я их язык слушал, ага, ничего не понял. С той стороны Урала живут, там все по-другому. Говорят, мы на венгров похожи. К нам, я помню, этнографы приезжали из венгров. Их язык я тоже не понимаю».
Впрочем, дядя Рома лукавил: общие корни, разумеется, есть. Например, детское слово «ма» (вот она, любезная Мандельштаму яфетическая теория) означает «земля» как по-мансийски, так и по-саамски. «Ма» – по-мансийски «земля», а «хум» – «человек». Стало быть, люди – «махум». И, кстати, если выискивать особенности мировосприятия в речевых структурах, можно обратить внимание на своеобразное инверсионное построение «сложных существительных» в вогульском языке: «землю осматривающий человек», «хлеб выпекающая печь» – в русском переводе такая инверсия, восхождение от действия к причине, почему-то звучит торжественно, отсылая не то к стихам, не то к былинам.
Во время нашего непродолжительного визита Чернобровкин говорил в основном о своих бесконечных поисках работы, о том, что в паспорте его дочке все-таки лучше быть записанной как манси («вдруг какие льготы перепадут»). А вот три года назад, не будучи столь поглощен бытовыми заботами, он поведал руководителю «мансийского проекта» Алексею историю о своем пребывании в Суеватпауле (тот же самый рассказ о приключениях Чернобровкина мы услышали и от дяди Ромы).
Название Суеватпауль означает «Поселение северных ветров» или «Поселение Около Болота», в зависимости от диалекта. Когда-то этот поселок, состоящий из трех родовых селений и находящийся в 50 километрах от бесславной Горы мертвецов, был средоточием культуры. Накануне Нового года там устраивали Тулыглап – многодневный (точнее, многонощный) Медвежий праздник. Судя по описаниям старожилов, «настоящий Тулыглап» был мансийским вариантом всего сразу: и еврейского пасхального Седера, и японского Кабуки, и «выставки достижений народного хозяйства». В строго регламентированную «обязательную программу» входили молитвы, ритуальные песенные циклы, кукольный театр, сопровождаемый игрой на санквылтапе, пантомима и драматические диалоги, спортивные состязания (главным образом, стрельба из лука), даже брачные обряды. В общей сложности около трехсот номеров. Церемония начиналась под вечер («когда сядет хотал (солнце) и взойдет этпос (луна)»). В праздничном меню были представлены всяческие изыски мансийской кухни: строганина из рыбы и оленьей печени, вареная щучья икра с толченой голубикой, «нянь» из теста, замешенного на оленьей крови, похлебка из хариуса и глухаря с осиновой заболонью, лосиные губы с морошкой и, понятное дело, сакральная медвежатина.
Повседневная жизнь Суеватпауля тоже протекала в согласии с традициями. Как и в Тресколье, дома были разделены на две части по горизонтали (мужская и женская половины), а вдобавок еще и на три по вертикали. «Верхним миром» служил чердак, где хранились домашние идолы; к нему имели доступ только мужчины. Епархией женщин была «земная жизнь», занимавшая среднюю часть жилища. И, наконец, в «подземном царстве» подвала закапывали останки принесенных в жертву животных.
В конце пятидесятых (накануне печальных событий на Горе мертвецов) жители поселка, Куриковы и Самбиндаловы, стали ощущать неожиданно тесную связь с «иными мирами». Космос являл суеватпаульцам фантастические видения – огненные кольца, светящиеся облака… Постепенно все это сделалось привычной частью их жизни. Но безошибочная таежная интуиция подсказывала: эти дары – не от мансийских богов. Вряд ли в облисполкоме и прочих инстанциях прислушивались к рассказам местных индейцев о паранормальных явлениях, пока из рапортов дятловских спасателей не стало ясно, что «космос» вступает в контакт не только с манси. Техники-метеорологи, студенты-туристы геофака пединститута, офицеры стоящей неподалеку военной части – все видели одно и то же: огненное кольцо движется в юго-восточном направлении, в центре кольца вспыхивает звезда, звезда начинает разрастатьс