— Нет, братцы, — говорил Евгений Миронович представителям завода поршневых колец. — Теперь этот номер с негодными кольцами у вас не пройдет. Не приму. Хоть зарежьте…
По доброму, умному и, конечно, усталому лицу конструктора прошла судорога. Было очевидно, что в конце концов поршневики-поставщики его-таки «зарежут» и кольца (с отклонениями по твердости и упругости) он примет. А куда деваться? Ведь не останавливать же завод!
Я бережно закрыл за собой дверь кабинета, откуда вдогонку понеслось бормотание: «…Какое мне дело… Поставьте еще вагранку… Евгений Мироныч… Заставьте, как говорится, бога молить… Не мое дело… Ну, хотите, встану на колени… Не возьму… Ну, возьмите, возьмите… Возьмите же!..»
В здании раздался грохот, перекрывший производственный шум. Возможно, это самый увесистый представитель поршневых колец действительно бухнулся в ноги главному конструктору. А в двери завода входил, озверело озираясь, тысяча первый толкач. Шел ли он клянчить, жаловаться или просто бить, я не знаю, но возмущение толкача понятно. Разрешите его разделить. Ведь я было поддался слезливости, и мне на секунду стало всех жалко. А потом я подумал, что главный виновник — все-таки именно этот завод. Раз он ставит на продукцию свой товарный знак, то нечего кивать на смежников. Не кивать надо, а давить.
Я летел домой и загибал пальцы. Хозяйствам страны нет дела до директора завода. И правильно. Их занятие — пахать. Директору нет отношения до качества. На «четырехугольнике» он круглые сутки решает проблему запчастей. Поставщикам абсолютно нет никакого дела до изготовителей. Они стремятся сбыть свою продукцию. Бюро же рекламаций…
«Постойте, а кому еще нет дела? — задумался я. — Не пропустил ли я кого-нибудь? Ну, точно: себя. Мне ведь тоже, по сути дела, нет особого интереса ввязываться в эту запутанную историю… Да и не толкач я, прости господи! Вот отстегнусь да начну сочинять про них безобидную трогательную корреспонден…»
Тут в самолете вспыхнуло красное табло: «Пристегнитесь!» И я пришел в страх: что, если какой-нибудь масляный насос самолета родом с того завода? Вот был бы компотик…
К СЕВЕРО-ВОСТОКУ ОТ РАЯ
Итак, я отпускник. Это значит, что вместе с другими курортниками я бегаю по билетно-кассовым залам, стучу в пуленепробиваемые окошки своим пока незагорелым кулаком и раздраженно требую плацкарту до рая.
Все хотят в рай. А рай — это Крым. Так сказал когда-то поэт, и администрация замечательного полуострова до сих пор не может расплатиться за эту поэтическую вольность. Поэтому, движимый состраданием к распорядителям крымских горных высей, я останавливаюсь у самых врат рая, в Правоалексеевке, и еду автобусом к северо-востоку. Двенадцать верст — и Девическ: ударение на букве «и», пляжи, «фрукта» и пристани, пахнущие пенькой, йодом, детьми капитана Гранта… В хорошую погоду виден остров Зверючий, а ночью островной маяк телеграфно переговаривается с континентом: «Точка — тире. Плывите сюда. Здесь необозримы пляжи, здесь гуляет ювелирно-хвостатый павлин и олени трутся боками о райскую яблоню, ибо сущий земной рай — здесь. Тире — точка…»
Я и рад бы в рай, да не очень пускают. Ибо, помимо перечисленных маяком прелестей, на Зверючьем также наличествует Хазаро-тьмутараканский заповедник.
— Ружье у вас есть? — спросили у меня местные люди. — Или собака?
— Что вы! — отвечал я. — Просто очень хочу поваляться на тамошних пляжах.
— Мир широк, — дипломатически сказали хозяева рая. — Кстати, ловушек или других орудий добычи зверей и птиц у вас с собой нет?
Я открыл чемодан и честно показал нехитрый отпускной инвентарь.
— Рай ведь не только там, — вздохнул райский распорядитель. — Поезжайте-ка на Пиратскую стрелку, а? Это почище, чем любой рай. А на Зверючий сам Киев нс пускает.
Я с трудом дозвонился до днепровских широт, и в телефонной трубке раздался гром: на проводе был сам Киев. Он спросил, не собираюсь ли я заняться на острове выпасом скота. Я кротко сказал, что не собираюсь. Киев замолчал, оставив вопрос открытым. После попытки договориться о поездке на остров с двумя министерствами и даже с одним товарищем по фамилии Хаки (возможно, я расслышал неточно) я пошел на пристань, связал вещи кульком и отправился на Зверючий вплавь.
— Алло! Сбор грибов, плодов и цветов вы не намерены там производить? — окликнул меня кто-то с берега. — Или фазанов?
— Нет! — ответил я и пустил пузыри.
Меня выловили и повезли на Пиратскую стрелку. И тут я понял, насколько правы были местные люди, утверждая, что мир широк…
Я живу в пансионатском домике, в двух шагах от моря. Единственный мой компаньон — местный сторож Иван Иванович, старый капитан, просоленный всеми океанскими широтами мира. Пока сезон не начался, Иван Иванович — первый министр, гофмаршал и верховный судья здешних мест. Ему не подчиняется только ветер.
— Вот если б он дул бы оттуда, — загадочно говорил морской волк, — тогда б было б дело.
Известно, какое дело: бычки, жирный «колкан» — камбала, судак. Спортивная охота разрешена круглый год по всему Приазовью. В семь утра капитан варит уху и демонстративно кашляет под моей террасой. Я понимаю, что мое штатское разгильдяйство возмутительно, встаю и кидаюсь прямо с постели в сонный прибой. Затем я сохну на песке, где лежит прибитая за ночь «комка», водоросли с ракушками. Грубое слово, но одно бывшее здесь недавно медицинское светило утвердило, что целебным качествам «комки» нет цены — в ней йод, железо, еще какие-то суперполезные элементы…
Следует день, вспоенный ромашками, полынью, дикими степными травами. Ласточки кричат обеспокоенно: скоро пансионат откроется, и сюда уже приехал его шеф-повар, Владимир Михайлович Нога. В жаркое время он ухитряется первоклассно кормить публику бифштексами и печеньем курабье. Сейчас он, словно архистратиг, осматривает свой арсенал: мортирные жерла чанов, аэродромы «жаровочных поверхностей» и холодный цех, откуда будет вестись пристрелочный огонь салатами.
— Жаль только, — мрачнеет шеф-повар, — что Ново-Хатское хозяйство опаздывает с пищепродуктами.
Да! Я обязан вместе с тсв. Ногой возвысить свой голос «за курен». Курортная общественность кушает их с особым энтузиазмом, а снедь нерегулярно подвозится из города по Бердышной дороге.
Впрочем, за такую магистраль даже тишайший царь Алексей Михайлович отрубил бы голову боярину, ведавшему тогдашним дорогохозяйством. Есть, правда, и «чугунка», но строптивые начальники из Приднепровской дороги ни в какую не хотят делать остановку у пансионатов. И отпускник вынужден тащиться с чемоданом до пансионата пешком. Сам товарищ Соболь, первый секретарь райкома, сражается, как леопард, за возможное улучшение, но одних местных сил не хватает…
Я иду по дороге мимо пансионатов, благо, налегке, и бриз овевает мое лицо. Люди добрые, как хорошо здесь и как могло бы быть лучше! Если бы центр уделял внимание, а заодно — деньги. И зачем бы тогда действительно в Крым, если для любителей экзотики и малолюдья здесь впрямь райское место. Истинно говорю вам. Тем более что все время муссируется кошмарный слух: врата крымского рая — Чонгарский мост — якобы перекрыты, и два милиционера — Петр и Павел, звеня ключами, сортируют отпускные души на праведников с путевками и грешников без таковых. От ворот поворот…
Так сюда, товарищ, к северо-востоку! В Девическ, на стрелку. Но где кемпинг? Где столовые, стадионы и танцплощадки? А ведь полезной площади тут семьдесят километров, но об этом знают только знакомые моих знакомых. Ибо нет даже в помине каких-либо проспектов, или путеводителей, или описания здешнего края… И разозленные автоваряги, нарочно окутав Петра и Павла ядовитыми выхлопными газами, разворачиваются и дуют в привычную Одессу. А там уже «пляжится» свой очередной миллион приезжих…
Вопросы теснят мне голову. Я иду в свой домик, а звездные мухи путаются в млечной паутине, и бежит к ним по облакам серебряный паук-луна. Я ложусь спать и уже сквозь неподъемный сон слышу чей-то истерический хохот. Это чайка-хохотунья, а вероятно, «дикарь», попавший сюда впервые и обезумевший от счастья. Всего ему доброго. Завтра мне в путь, на Грохочанск, по побережью, в которое бьет несправедливо обиженная азовская волна…
Поговорим серьезно. Неиспользуемая полоса азовских пляжей составляет около 400 километров, что дает всем нам гораздо больше, чем хваленый-перехваленый Крым. Здесь есть: изумительный песок; температура воды — двадцать четыре градуса; очевидно, лучший в мире микроклимат для болящих ангинами, катарами верхних дыхательных путей и прочая; богатейшая пищевкусовая база с виноградом и «курями». Здесь имеются даже свои Гурзуф и Старый Крым. Я не шучу — любой «дикарь», приехавший в эти места, сможет зимой, не краснея, рассказать, что он таки отдыхал в Ялте.
Здесь нет скорых поездов до Жданова, подходящего аэропорта для тяжелых воздушных машин, кемпингов и вообще билдингов.
Точнее, они есть, но пока только на макете, стоящем в кабинете одной из донецких организаций. Подобно клондайкским золотоискателям, расторопные донетчане «застолбили» себе участок западнее азовской Ялты и приступили к возведению мотелей, бассейнов и прочих скетинг-рингов. У неутомимых донецких строителей заметно чешутся руки.
— Ведь тут же золотое дно! — заявляют донетчане, кружа у макета и подправляя пальцами здание двадцатиэтажного небоскреба, — Здесь уже и так можно прекрасно отдыхать. Но где средства на развитие? Где авансы?..
Это наводит на размышления.
Донецк, Жданов, Запорожье ревностно берутся за освоение курортов. «Азовсталь» построила домики, шахтеры вышли в поход на Азов, профсоюзы тоже не лежат в тени. Но, ах, как грустно без ссуды! Совсем на мотив «Пойду в аптеку я, куплю яду, аптекарь яду не дает». То же самое со ссудой. Не дают банки денег, не оказывают кредит. А кому бы оказали? Солидной единой хозрасчетной организации.
Пусть не будет она обязательно комитетом. Пусть будет она простым акционерным обществом со смешанным капиталом и даже, черт возьми, с ограниченной ответственностью. Так сказать, «Лимитед». Не надо пугаться этих слов! Это все равно будет наш советский «лимитед». Пусть он ищет, строит, эксплуатирует объекты и распределяет дивиденды на вложенный капитал. Часть доходов — на погашение ссуд, часть — на амортизацию, часть — на расширение. Как видите, вполне по-социалистически. Потому что приедет в Гурзуф и Ялту не какой-нибудь чуждый нам мистер Твистер, а Ивано