Вид был неважный, и мы с трудом понимали, почему все шло так благополучно на борту нашего своеобразного судна.
В следующий раз, когда мы отплыли в лодке чтобы хорошенько посмеяться над собой, чуть не произошло несчастье. Ветер и волнение оказались сильнее, чем мы предполагали, и «Кон-Тики» прокладывал себе дорогу в волнах с гораздо большей скоростью, чем мы могли думать. Спасая свою жизнь, мы должны были грести изо всех сил, стараясь догнать несговорчивый плот, который не мог ни остановиться и подождать, ни повернуть назад. Даже тогда, когда наши товарищи на борту «Кон-Тики» спустили парус, ветер так дул в бамбуковую каюту, что бальсовый плот несло на запад с той же скоростью, какую мы могли развить с помощью маленьких игрушечных весел в нашей круглой резиновой лодке, танцевавшей на волнах. У каждого была только одна мысль: мы должны снова быть вместе. Мы провели в океане ужасные минуты, прежде чем удалось догнать убегающий плот и, взобравшись на него, очутиться опять дома, среди товарищей.
С этого дня было строжайше запрещено отплывать в резиновой лодке, предварительно не привязав ее длинной веревкой к плоту, чтобы оставшиеся на борту могли в случае необходимости подтянуть лодку. Поэтому мы никогда не отплывали далеко от плота, за исключением тех случаев, когда ветер дул очень слабо и по океану шла лишь легкая зыбь. Когда плот находился на полпути к Полинезии, стоял как раз такой штиль, и величественный океан простирался во все стороны горизонта, изгибаясь вокруг земного шара. Теперь мы могли спокойно покидать «Кон-Тики» и уплывать в синий простор между небом и океаном. Подчас в нас закрадывалось чувство одиночества, когда мы видели, как силуэт нашего судна, удаляясь, становился все меньше и меньше, а большой парус в конце концов превращался в черный квадрат, едва различимый у горизонта. Океан уходил вдаль, синий под синим небом, а там, где вода и небо встречались, синева сливалась, и грань между ними исчезала. У нас бывало такое ощущение, словно мы висели в пространстве; нас окружал пустой синий мир; не было ничего, на чем мог бы остановиться взор, кроме тропического солнца, золотого и жаркого, которое жгло нам шею. Затем далекий парус одинокого плота на горизонте притягивал нас к себе, как магнит. Мы гребли обратно, взбирались на плот и чувствовали, что вернулись домой, в наш собственный мир, на плот, представлявшийся твердой, надежной землей. А внутри бамбуковой каюты нас ждали тень и запах бамбука и увядших пальмовых листьев. Залитой солнцем незапятнанной синевы, которую мы видели сквозь открытую стену каюты, теперь было для нас вполне достаточно. К этому зрелищу мы привыкли, и оно удовлетворяло нас до тех пор, пока беспредельная ясная синева снова не соблазняла покинуть плот.
Просто изумительно, какое психологическое действие оказывала на нас шаткая бамбуковая каюта. Она была размером 2,5 на 4 метра, и, для того чтобы уменьшить давление ветра и волн, мы построили ее такой низкой, что никто из нас не мог, выпрямившись, стоять даже под коньком крыши. Стены и крыша были сделаны из крепких бамбуковых жердей, связанных между собой и укрепленных оттяжками; они были забраны плотным плетением из расщепленных побегов бамбука. Эта обрешетка зеленого и желтого цвета с гирляндами листьев, спускавшихся с крыши, была для глаз гораздо приятней, чем каюта, выкрашенная белой краской. И несмотря на то, что бамбуковая стена с правой стороны была на одну треть своей длины открытой, а крыша и стены пропускали солнечные и лунные лучи, эта примитивная берлога вселяла в нас чувство безопасности, какого не могли бы нам дать в этих условиях белоснежные переборки и закрытые иллюминаторы. Мы попытались найти объяснение этому любопытному факту и пришли к следующему выводу. Для нашего сознания было совершенно непривычным ассоциировать крытое пальмовыми листьями бамбуковое жилище с морским путешествием. Не существовало никакой естественной гармонической связи между огромным перекатывающимся океаном и зияющей дырами пальмовой хижиной, которая плыла среди волн. Поэтому либо хижина должна казаться нам совершенно неуместной среди волн, либо волны должны казаться совершенно неуместными вокруг хижины. Пока мы находились на плоту, бамбуковая хижина с ее запахом джунглей была для нас привычной действительностью, а вздымающиеся волны представлялись чем-то мало реальным. Но если мы находились в резиновой лодке, волны и хижина менялись ролями. Бальсовые бревна, подобно чайке, всегда скользили по волнам и всегда давали выход воде, которая захлестывала корму, и это вселяло в нас непоколебимую веру в сухое место посреди плота, где находилась каюта. Чем дольше длилось путешествие, тем в большей безопасности мы чувствовали себя в нашей уютной берлоге; и мы смотрели на белые гребни волн, плясавших перед дверью, с таким чувством, словно это был волнующий фильм, который нам абсолютно ничем не угрожает. Пусть открытая стена находится всего в полутора метрах от ничем не огражденного края плота и только на полметра выше уровня воды, все же, забравшись внутрь каюты, мы чувствовали себя так, будто путешествовали по суше за много миль от моря и находились в какой-то лесной хижине, вдали от всех опасностей океана. Тут мы могли лежать на спине, смотреть вверх на забавную крышу, которая покачивалась, как ветви на ветру, и наслаждаться лесными запахами свежей древесины, бамбука и увядших пальмовых листьев.
Иногда мы отплывали в резиновой лодке, чтобы взглянуть на себя ночью. Черные как смоль волны громоздились со всех сторон, а мириады мерцающих тропических звезд слабо отражались в планктоне у поверхности воды. Мир был прост — звезды во мраке. Был ли это 1947 год до нашей эры или нашей эры, внезапно потеряло всякое значение. Мы жили, и это мы ощущали со всей остротой. Мы понимали, что жизнь была полна для людей и до наступления века техники — пожалуй, во многих отношениях полнее и богаче, чем жизнь современного человека. Время и эволюция в эти мгновения переставали существовать. Все, что в жизни человека было реальным и имело значение, сегодня оставалось таким же, каким оно было когда-то и будет всегда. Мы растворялись в абсолютном всеобщем мериле истории: бесконечная беспросветная тьма под роем звезд. Перед вами в ночи вставал из волн «Кон-Тики» и снова опускался за черные массы воды, которые вздымались между ним и нами. В лунном свете плот окутывала какая-то особая атмосфера. Толстые блестящие бревна с бахромой из водорослей, квадратные очертания черного паруса викингов, ощетинившаяся бамбуковая хижина с желтым светом керосинового фонаря позади — все это напоминало скорее картину из волшебной сказки, чем реальную действительность. Время от времени плот совершенно исчезал за черными волнами; затем он опять появлялся и резким силуэтом вырисовывался в свете звезд, а с его бревен стекали сверкающие струи воды.
Когда мы ночью смотрели на наш одинокий плот, мы без труда могли мысленно представить себе, как где-то за горизонтом, когда люди впервые прокладывали себе путь через этот океан, проплывала целая флотилия таких судов, держась веерообразным строем, чтобы было больше шансов заметить землю. Незадолго до появления испанцев инка Тупак Юпанки, который подчинил своей власти и Перу и Эквадор, в сопровождении многих тысяч людей отплыл в океан с целой армадой бальсовых плотов, на поиски островов, которые, по слухам, находились где-то в Тихом океане. Он нашел два острова; некоторые считают, что то были острова Галапагос; и после восьмимесячного отсутствия ему и его многочисленным гребцам с трудом удалось вернуться назад в Эквадор. Конечно, и Кон-Тики со своими спутниками несколькими столетиями раньше плыл таким же строем, но так как они открыли острова Полинезии, у них не было причин пытаться преодолеть обратный путь.
Когда мы снова взбирались на плот, мы часто усаживались вокруг керосинового фонаря на бамбуковой палубе и разговаривали о мореплавателях из Перу, которые полторы тысячи лет назад испытали то же самое. Фонарь отбрасывал на парус огромные тени бородатых людей, и мы думали о белых людях с бородой, следы пребывания которых мы находили в мифологии и архитектуре на всем протяжении от Мексики до Центральной Америки и в северо-западной части Южной Америки вплоть до Перу. Там таинственная цивилизация перед приходом инков исчезает, словно по мановению волшебной палочки, и так же внезапно появляется на одиноких островах на западе, к которым мы теперь приближались. Может быть, эти странствующие наставники принадлежали к древнему цивилизованному народу, который жил за Атлантическим океаном и в давно прошедшие времена переплыл его столь же простым способом, воспользовавшись западным океанским течением и пассатом, доставившими их с Канарских островов в Мексиканский залив? Конечно, это расстояние было гораздо короче, чем то, которое мы преодолеваем, а мы больше не верили, что океан является абсолютно изолирующим фактором. Многие исследователи на основании веских доводов утверждали, что великие индейские цивилизации — от ацтеков в Мексике до инков в Перу — появились в результате неожиданных миграционных волн, приходивших из-за океана с востока, в то время как американские индейцы в целом представляют собой азиатские охотничьи и рыбачьи племена, которые на протяжении 20 тысяч лет или даже более долгого времени просочились в Америку из Сибири. Нас, безусловно, должно поражать то обстоятельство, что мы не находим никаких следов постепенного развития великих цивилизаций, которые когда-то распространялись от Мексики до Перу. Чем глубже в землю уходили раскопки археологов, тем более высокую культуру они находили, пока не достигался определенный предел, который с очевидностью указывал на то, что древние цивилизации возникли, не имея никаких корней в первобытных культурах.
И цивилизации возникли там, куда подходит атлантическое течение, — посреди пустынь и джунглей в Центральной и Южной Америке, а не в областях с более умеренным климатом, где условия для развития цивилизаций и в древности и в современную эпоху были гораздо более благоприятными.