Выслушав его, настоятель только теперь поднялся со своего места.
– Так вы и есть Танский монах Трипитака? – спросил он.
– Ваш покорный слуга перед вами, – отвечал Трипитака.
– Вы говорите, что идете в Индию за священными книгами, – сказал хозяин. – Почему же вы избрали такой странный путь?
– Я совсем не знаю здешних мест, – отвечал Трипитака.
– По прямой дороге на Запад, примерно в пяти ли отсюда, – продолжал настоятель, – есть постоялый двор: там можно остановиться на ночлег и поесть. А здесь у нас нет никаких удобств.
– Уважаемый господин настоятель, – сказал Трипитака, сложив почтительно ладони. – В старину говорили: «Буддийские и даосские монастыри – это почтовые станции для монахов. Если увидишь горный храм, то знай, что там для тебя найдется три шэна[159] риса». Что же побуждает вас отказать нам в приюте?
– Уж очень ты бойкий на язык, бродячий монах! – выйдя из себя, заорал настоятель.
– Что вы хотите этим сказать? – удивился Трипитака.
– Древние люди говорили, – ответил на это настоятель, – «когда тигр входит в город, все закрывают ворота, хотя, может быть, он никого не укусит, но дурная слава уже давно закрепилась за ним».
– Я что-то не совсем понимаю, – произнес Трипитака.
– Сейчас объясню, – сказал настоятель. – Несколько лет назад к нашему монастырю пришли странствующие монахи, которые также расположились у ворот. Я увидел, что они продрогли; одежонка на них была рваная, ноги – босые, голова – непокрытая. Меня охватила жалость, я пригласил их в келью, усадил на почетное место, распорядился, чтобы их накормили. Более того, я велел дать каждому из них старую одежду и оставил их пожить здесь на несколько дней. Кто мог подумать, что они, позарившись на привольное житье, проживут у нас несколько лет. Ну и это еще ничего, жили бы себе и жили, так ведь начали творить всякие непотребные дела.
– Что же именно они делали, позвольте вас спросить? – поинтересовался Трипитака.
– А вот послушай, – сказал монах.
Вдоль стен они слонялись от безделья,
Камнями разбивали черепицу
И, сняв ворота, путь перекрывали,
Чтоб грабежом удобней поживиться.
Из стен они выдергивали гвозди,
Зимой, ломая двери и решетки,
Их для костров своих они рубили,
Хоругви наши рвали на обмотки.
Елей в коптилки лили из лампады,
И, выменяв на редьку благовонья,
Они азартным играм предавались,
Воруя и с похмелья и спросонья!
Выслушав все это, Трипитака с горечью подумал: «И монахи, оказывается, бывают беспутными!»
Ему хотелось плакать, но, боясь, как бы над ним не посмеялись, он потихоньку вытер слезы рукавом и, пересилив себя, поспешил покинуть монастырь и вернуться к своим ученикам. Увидев, что учитель едва сдерживает гнев и раздражение, Сунь У-кун спросил:
– Уж не побили ли вас здешние монахи, учитель?
– Нет, не побили, – отвечал Трипитака.
– Определенно побили, – вмешался Чжу Ба-цзе. – Ведь вы вот-вот заплачете.
– Может быть, они бранили вас? – снова спросил Сунь У-кун.
– Не бранили, – отвечал Трипитака.
– Почему же у вас такой расстроенный вид? – продолжал Сунь У-кун. – Уж не соскучились ли вы по родине?
– Ученики мои, – вместо ответа сказал Трипитака, – нам здесь будет неудобно.
– Наверное, здесь живут даосы? – рассмеялся Сунь У-кун.
– Даосы живут в монастырях, именуемых «гуань», – сердито отвечал Трипитака, – а в монастырях под названием «сы» живут только буддийские монахи.
– Вы, наверное, не смогли ничего добиться, – сказал Сунь У-кун. – Ведь буддийские монахи одной с нами веры. Недаром говорится: «В буддийской общине все связаны друг с другом». Вы пока побудьте здесь, а я схожу в монастырь и посмотрю, что там делается.
С этими словами наш прекрасный Сунь У-кун потрогал свой посох с золотыми обручами, подтянул штаны и, держа посох наготове, направился прямо в храм Будды. Здесь, тыча пальцем в изображения трех будд, он громко сказал:
– Ведь вы всего-навсего глиняные фигуры, позолоченные сверху. Как же вы смеете не отвечать на обращенную к вам просьбу? Я – Сунь У-кун – сопровождаю Великого Танского монаха. Он идет на Запад поклониться Будде и попросить у него священные книги. Сейчас время позднее, и мы пришли к вам попроситься на ночлег. Немедленно извольте доложить мне ваши имена. Смотрите! Если вздумаете отказать нам в ночлеге, я одним ударом раздроблю ваши позолоченные тела и превращу вас снова в глину.
В этот момент в храм пришел служитель, чтобы возжечь вечерние благовония. Зажигая курительные свечи, он подошел к статуям и воткнул свечи в курильницу. Но тут до него донеслись угрозы Сунь У-куна. От страха служитель рухнул наземь, затем, поднявшись, взглянул на Сунь У-куна, но в ту же минуту снова упал. После этого он вскочил, мигом выкатился из храма и вбежал в келью настоятеля:
– Почтенный отец! Там пришел какой-то монах!
– Ну и бестолковые вы все! – рассердился настоятель. – Мало вас били! Ведь я сказал, чтобы этих монахов устроили под верандой, чего же ты опять лезешь ко мне? Если еще раз явишься, я велю всыпать тебе двадцать палок!
– Почтенный отец, – продолжал служитель, – это совсем другой монах, не тот, что был у вас. У него очень свирепый вид и нет спинного хребта.
– А каков он из себя? – заинтересовался настоятель.
– У него круглые глаза, острые уши, – сказал служитель. – А лицо его покрыто волосами, он напоминает бога грома. В руках у него посох; от злости он скрежещет зубами. Сразу видно, что у него руки чешутся и он ищет повода, чтобы подраться.
– Пойду посмотрю, что за монах, – сказал настоятель.
Не успел он открыть дверь, как тотчас же увидел стремительно приближавшегося к нему Сунь У-куна. Он действительно был безобразен. Все лицо его было не то в буграх, не то во впадинах. Огненные глаза сверкали, лоб склонился как бы в поклоне. Безобразные зубы выдавались вперед и напоминали клешни краба, у которого наружу торчат только кости, а мясо находится внутри.
Увидев Сунь У-куна, настоятель быстро захлопнул дверь своей кельи. Однако Сунь У-кун высадил ее одним ударом и заорал:
– Немедленно подмести и приготовить мне помещение в тысячу цзяней[160]. Я буду здесь ночевать!
Укрывшись во внутреннем помещении, настоятель шепнул служителю:
– Откуда только взялся такой урод? Он и ведет себя так заносчиво для того, чтобы как-то прикрыть свое уродство. У нас здесь всех помещений, вместе с кельями, храмами, башней под колоколами и барабанами и обеими террасами, будет не больше трехсот цзяней. А ему для спанья, видите ли, необходимо тысячу цзяней. Где же это мы возьмем их?
– Учитель, – сказал тут прислужник, – я храбростью не отличаюсь. Уж лучше вы сами разговаривайте с ним.
– Почтенный монах, – дрожащим голосом молвил настоятель. – В нашем бедном монастыре вам будет неудобно, и мы не смеем задерживать вас здесь. Вы лучше поищите для себя ночлег где-нибудь в другом месте.
Тем временем Сунь У-кун превратил свой посох в огромный столб, поставил его посреди дворика и сказал:
– Ну вот что, монах! Если ты считаешь, что здесь неудобно, выметайся отсюда!
– Да мы с малых лет живем в этом монастыре, – отвечал настоятель. – Он переходил по наследству от дедов к отцам, от отцов к сыновьям. От нас он должен перейти к нашим детям и внукам. А этот монах, не имеющий ни о чем понятия, хочет выселить нас отсюда.
– Почтенный отец, – взмолился слуга. – Прошу вас, не сочтите мои слова за грубость, но лучше переселяйтесь отсюда поживей. Он все равно пробьется сюда силой.
От страха служитель рухнул наземь, затем, поднявшись, взглянул на Сунь У-куна, но в ту же минуту снова упал.
– Не говори глупостей! – рассердился настоятель. – Куда это мы пойдем? Ведь нас тут человек пятьсот. Нам просто некуда переселяться.
– Эй, монах! – услышав это, крикнул Сунь У-кун. – Раз вам некуда переселяться, выходите по одному, я угощу вас своим посохом.
– Ну, выходи, – сказал настоятель, – и прими за меня удары.
– Дорогой отец! – в отчаянии воскликнул слуга. – Как можете вы посылать меня под удары такого посоха?
– Не зря говорится, – сказал на это настоятель, – «Содержишь солдат тысячу дней, а используешь их один день». Как же ты можешь отказываться?
– Да этот посох, если упадет на человека, то придавит его.
– Что и говорить, – отвечал настоятель, – но если этот посох будет стоять во дворе, а ночью, забыв о нем, пойдешь куда-нибудь и натолкнешься на него, в голове наверняка дыра будет.
– Учитель, – сказал тогда слуга, – вы знаете, как тяжел посох, и все же заставляете меня выходить.
С этими словами он резко повернулся и ушел к себе.
«Вот ведь беда какая, не могу я нарушить запрет, – подумал Сунь У-кун. – Если я убью хоть одного из них, учитель снова обвинит меня в жестокости. Надо найти какой-нибудь предмет и стукнуть его посохом – пусть посмотрят, что из этого получится».
Оглядевшись вокруг, Сунь У-кун вдруг увидел стоявшую перед входом в жилые помещения статую льва. Взмахнув посохом, он с силой опустил его на статую: раздался страшный грохот, и каменный лев разлетелся на мелкие кусочки. Настоятель, видевший это из окна, от страха залез под кровать. Служитель же спрятался в котел, не переставая бормотать:
– Почтенный отец! Ну и тяжел этот посох! Нам не вынести его удара. Помилуй! Помилуй!
– Не бойтесь, монахи! – сказал тогда Сунь У-кун. – Я не буду вас бить. Скажите мне, сколько живет здесь всего монахов?
– Пятьсот человек, – отвечал дрожащим голосом настоятель, – а помещений всего двести восемьдесят пять.
– Ну так вот, – продолжал Сунь У-кун. – Сейчас же соберите их всех: пусть приведут себя в порядок, наденут парадное платье и выйдут встретить моего учителя – Танского монаха. Если исполните мой приказ, я не стану вас бить.