Новая русская буржуазия еще не сформировалась как класс. У нее нет ни традиций, ни стабильности, ни солидарности социального класса. Это тонкая слабая прослойка, состоящая из очень подвижных и очень разнородных элементов. Из дюжины новых буржуев, с которыми я познакомился, один – бывший офицер, другой – грузинский аристократ, третий – пекарь-подмастерье, четвертый – чиновник, пятый – кандидат теологии. Все одеты по-разному, но все – по-пролетарски. Все они выглядят так, как будто одевались в спешке, спасаясь от катастрофы. Все носят русскую рубаху, которая одновременно и национальный костюм, и демонстрирует приверженность идеям революции. Одежда нового буржуя – это не только проявление желания не выделяться, но и выражение его особого характера. Он не буржуй, каким мы его знаем – этакий образцовый буржуй где-нибудь во Франции, созданный Богом и ежедневными трудами, готовый образ для литературных произведений. У нового русского буржуа нет инстинкта семьи, нет сокровенного отношения к дому, к предкам и потомкам, нет «принципов», которые можно оставить в наследство, и нет возможности оставить наследство. Свое хорошо обустроенное жилище ни он, ни семья не могут назвать домом, они здесь лишь постоянные гости. Сын-коммунист, комсомолец, враждебно созерцает отеческий дом, завтра он съедет, уже сегодня он живет заботами партии. Дочь, без копейки приданного и без родительского участия, идет в загс и за три минуты выходит замуж за красноармейца. А сын-буржуй не может поступить в переполненный институт и пытается незаконно, с риском, пересечь границу. Заработанные деньги не будут «вложены», а будут потрачены, растрачены, спрятаны или отданы в долг под большие проценты хорошим знакомым, умеющим молчать.
Семьи – истока и твердыни буржуазной жизни – больше нет. Новому буржуа неведомы уютная мещанская атмосфера, защищающая, но и ослабляющая; забота, пробуждающая любовь, но порождающая ограниченность; самоотверженность, героическая, но бессмысленная; сентиментальность, трогательная, но ложная. Новый буржуй – революционный буржуй. Он по-своему отважен, так как свободен от предрассудков; безудержен, потому что лишен принципов; он готов ко всему, так как многое повидал. Он активно участвовал в революции. Это буржуа, о котором Ленин в 1918 году писал: «Как можно быть таким слепым и не видеть, что нашим врагом является мелкий капиталист и спекулянт? Он как никто другой боится государственного капитализма, так как его главная цель – захватить всё, что можно: всё, что осталось после падения крупных помещиков и спекулянтов. В этом отношений он больший революционер, чем рабочий, так как он еще и мстительный. Он с готовностью помогает в борьбе с крупной буржуазией – чтобы воспользоваться победой в собственных интересах»[16]. Восемь лет прошло с тех пор. Спекулянт вкушает плоды победы и готов стать крупным капиталистом.
Но в России есть не только этот активный, явственно новый торговец и промышленник. Существует много тихих, скрытых, так сказать, пассивных буржуев. В разгар революции им удалось спрятать или присвоить золото. Сегодня они поступают на службу, живут в пролетарской нужде, якобы довольствуясь ста рублями в месяц, и при этом одалживают деньги под большие проценты друзьям посмелее, которые через пару лет приобретут такой же капитал, который также будут давать в долг. Вот так скрытно протекает нерегулируемая капиталистическая жизнь, купля и продажа, заем и проценты, опасная жизнь, которая придает современному дельному нэпману характерные черты главаря банды.
Всё это не в состоянии потревожить пролетариат. Богатых людей – так считается – вытесняют государственные предприятия. Через пять лет их не будет. «Переходный период» – говорят рабочие. Они считают, что это переход к социалистическому государству.
Но и буржуи говорят: «Переходный период». Они считают, это переход к капиталистической демократии. Оба ждут грядущего и пока не сильно мешают друг другу. И если правда, что пролетариат является правящим классом, то определенно новая буржуазия является классом наслаждающимся. У пролетариата все государственные институты. У буржуазии все институты комфорта. Параллельные не пересекаются. Театр принадлежит рабочему. Но в ложе сидит буржуй. Рабочий считает себя хозяином и арендодателем ложи. Буржую мешает окружение, революционная постановка, мысль, что транспорт конфискуют, налоги повысят. Пролетарий идет в клуб, смотрит фильм, играет в домино, слушает доклад, пьет чай за 10 копеек и знает, что дом, в котором находится клуб, когда-то принадлежал капиталисту, а потом был экспроприирован. Ощутимый успех. Капиталист, у которого всё экспроприировали, идет вечером в зал большой гостиницы, где рядом с портретом Ленина висит «Состязание на свирелях» Фрагонара из тетиной столовой и где в тени ветвистой пальмы пятьдесят недешевых ликеров. Сюда не могут попасть даже попрошайки, которые проходят куда угодно – вход закрыт. Это мир настоящих буржуа, как в Западной Европе. Поскольку брать чаевые не запрещено, а лишь недостойно, официанты берут их с покорной благодарностью. Сюда не приходит пролетарий. Восемь-девять лет назад он штурмовал эти «дворцы». Сегодня он ждет, что однажды они исчезнут.
Новый буржуй не настроен на их исчезновение. Он, наоборот, ждет, что однажды исчезнут рабочие клубы. И тот, и другой умеют терпеть…
VII«Лабиринт народов» на Кавказе(Перевод Полины Ахметзяновой)
К вечеру мы приземлились в Баку. Баку – столица Азербайджана, нефтяная столица. Город разделен на две части: современную (европейскую) и старинную (азиатскую). Улицы европейской части широки, светлы и жизнерадостны. На азиатских улицах царит прохлада, темнота и гнетущая атмосфера. На широких, гордо возвышающихся, красивых арочных окнах толстая проволочная сетка. Любой дом здесь – дворец, а все дворцы – тюрьмы. Молодые магометанки прикрывают лица белой и голубой тканью, и кажется, будто они окружены стеной: у каждой своя тюрьма. Нищим магометанам возле высоких ворот старого города подавать не стоит: они – лишь декорация. Пожилые саджиды, последователи Мухаммеда, в белых, туго заплетенных тюрбанах грызут семечки. В желтовато-седые бороды то и дело попадает легкомысленная шелуха. На камнях восседают глуповатые, бесталанные торговцы, перед ними – с десяток листов пожелтевшей писчей бумаги, – для продажи товара они ничего не делают. За мрачными, длинными и грязными кварталами белеют каменные дворы с декоративными фонтанами, просторные, сказочно красивые, прямоугольные, унылые. Кажется, тысяча и одна ночь в Баку – дело гиблое: через несколько километров из-под земли бьет нефть…
И всё же на базаре царит экзотика: повсюду узкие и грязные переулки – пассажи, бесчисленные лавочки с вывесками на турецком, персидском, армянском. Но что это за привычное имя латиницей? Кого здесь величают «Левин»? По имени «Арвад Дарзах»! Это горский еврей. Промышляет кожей для подметок. При том что он тат, даже не семит, он плохо говорит по-немецки. Он пускает дым из длинной трубки в печальные морды проходящих мимо верблюдов. Какие же они жалкие! Причем глупость их совершенно особого рода: она праздная. Пожалуй, в пустыне они выглядят более естественно. А этот экзотический базар всё же недостаточно экзотичен для верблюдов. На фоне лавки товарища Левина они похожи на неуклюжих лошадей.
Пахнет горелой шерстью. На углу расположена «Kuschetschnaja», где можно перекусить. Бараний жир здесь, по-моему, излишне ценится. Он тушится, потрескивая на открытом огне. Продавец ковыряет в носу. Иду по пассажу. В широко распахнутых лавках живут люди. Над гремящими ведрами тяжело и торопливо раскачиваются полуголые женщины. На камнях дремлют старики. Спокойная старость. У лужи дети играют в карты. Осторожно! Не наступите! Меня окликают продавцы. Чего бы прикупить? Восточный, плоский, пресный хлеб, еврейский «мацес»; грузинский пояс за шесть рублей, из тонкой кожи, на нем висят серебряные пластины, это скорее для англичан; кинжал в серебряных ножнах; зеленые шнурки. Мне нужно раздобыть заколки, запонки с турецкими благословениями, кисет для табака из шкуры козла, чеснок, свежую, аппетитную, кроваво-красную баранью вырезку, круглый овечий сыр, часы без стрелок, бижутерию, ядовито-зеленые подтяжки, – постылые символы цивилизации. На пути встают грузчики из порта, рослые, крепкие, черные, со щетиной на грустных и усталых лицах. Они медленно бредут от прилавка к прилавку. Их цель – не купить: они коллекционируют впечатления. Невысокие юноши несут на головах глиняные кувшины с освежающей влагой. Ноги подвижны, голова – нет. Кувшины держатся крепко, будто стоят на железных постаментах. Босые девушки словно с открытки идут за водой к колодцам, томимые жаждой ведра свисают с коромысла на правом плече. На головах у горцев Кавказа красуются здоровенные лохматые меховые шапки. Я напрасно задаюсь вопросом, при чем же тут горы?
Это место просто поражает обилием тяжелых меховых шапок, здесь проживает большинство народов Кавказа. А сколько их на огромной территории Кавказа, на территории в 455 000 квадратных километров? Если верить устаревшему справочнику, от сорока до сорока пяти. На одном только Северном Кавказе после революции образовалось девять республик. Знаю, что там живут ногайцы, караногайцы (черные ногайцы), туркмены (они до сих пор носят кольца в носу) и карачаевцы. Всем нам известно, что в Курдистане живут курды, а в Карабахе – армяне. А сколько народов знает ученый, финский филолог Стимумаги[17] из научно-исследовательского института в Азербайджане, о скольких он готов мне поведать! Мугалы и лезгины, умелые ремесленники Дагестана; в одном только Кубруйском уезде известно пять мелких племен: хапутлинцы, хиналугцы, будухи, чекцы, крызы; 50 тысяч кюринских лезгин, южнее обычных; таты, потомки древних персов, что поселились тут в VI и VII веках и выступили как живой щит против хазар и гуннов; в Нучинском районе – селения Варташен и Нидж; в Ленкоранском районе – талыши. В Муганских степях живут русские крестьяне-сектанты, расселенные здесь государем насильно и в наказание: духоборы, молокане, староверы, субботники. В богатых винодельческих уездах Гёйча и Шемаха живут наши земляки-швабы. Они в основном исповедуют менонитскую веру. В деревнях Привольная и Прибош живут самые занятные на свете евреи – чистокровные. Они – русские крестьяне, которые когда-то были субботниками, соблюдают шаббат. Когда они подверглись гонениям со стороны русской церкви и властей, то от злости и неповиновения перешли в иудаизм. Они называют себя «геры» («чужие» с иврита), выглядят по-славянски, живут земледелием и животноводством и, наряду с белыми русскими, семитами, «настоящими» евреями, являются самыми набожными в Советском Союзе.