Слова капитана — воспроизвожу их здесь так, как тогда услышал и записал, — подействовали на меня весьма угнетающе. До сих пор они звучат в моих ушах. Я не давал повода для подобных слов, однако считаю, что капитан был тогда прав. Естественно, что участник научного предприятия, ученый, может претендовать на авторитет, чего капитан не хочет понимать. Два авторитета не могут сосуществовать на одном судне. Это подтверждает и опыт торговых судов; когда вместе с капитаном находится суперкарго или представитель судовладельца, обстановка складывается большей частью неблагоприятно. В тех странах, где развито судоходство, с этим считаются. Во Франции и в Англии в состав экспедиций не включают штатных ученых, а стремятся, чтобы все участники были таковыми. На американских торговых судах капитан одновременно ведет и торговые дела. Торговые компании имеют свои фактории, и капитаны пользуются неограниченной властью на зафрахтованных судах, совершающих рейсы между факториями и странами, где находятся компании. Хотя, может быть, это коренится в самой сути вещей, но все же приходится сожалеть, что ученый, который, как правило, хорошо чувствует себя на борту торгового судна, весьма стеснен именно там, где перед ним открывается, казалось бы, широкое поле деятельности. Он приходит туда, исполненный желаний и надежд, обуреваемый жаждой деятельности, но вскоре узнает, что главная задача, которую ему предстоит решать, заключается в том, чтобы оставаться по возможности незаметным, занимать как можно меньше места и не слишком часто мозолить глаза. Он возвышенно мечтал о борьбе со стихиями, об опасностях, о подвигах, а вместо этого встречает привычную скуку и неиссякаемые мелочи неустроенного быта — нечищеных сапог и всего прочего.
Столь же мало ободряющим был и другой опыт, полученный мной на корабле. Предусмотрительно изучив конструкцию фильтровальной установки и принцип ее действия, я предложил изготовить ее. Воду из Невы взяли в неблагоприятный момент, и сейчас она весьма скверно пахла, поэтому мое предложение, казалось, должно было быть принято. Тем не менее оно не встретило отклика. Не хватало места, времени и других условий, и, наконец, капитан полагал, что фильтрование лишит воду питательных примесей и сделает ее менее пригодной. Я понял, что надо бросить эту затею.
Плимут находится на берегу морского залива, который окрестные возвышенности делят на бухты, вдающиеся в сушу и окаймленные красивыми скалистыми утесами. Вдоль берегов теснятся старые и новые города, деревни, верфи, склады, укрепления, роскошные загородные дома; все это — сплошной город, и собственно Плимут — лишь часть его. Стены и изгороди делят землю на поля. Белые стены, тонкая пыль, тип построек, гигантские вывески на зданиях и афиши невольно напоминают окрестности Парижа. Сам Париж — тоже огромное скопление домов, но ему не хватает моря как главной улицы. По морю в гавани, на якорные стоянки плывут бесчисленные корабли: в одну сторону, к доку Плимута — военные суда, в другую, в Плимут-Кэтуотер — торговые суда всех стран. Здесь строилось гигантское сооружение — волнорез-дамба, которая должна была частично перегородить вход из Ла-Манша и защитить внутреннюю акваторию от волн. Более 60 повозок непрерывно доставляли камень. В каменоломнях на берегу залива взрывали скальную породу. В обстановке глубочайшего мира грохот взрывов, сигнальные выстрелы, корабельные салюты — все это напоминало картину осажденного города.
Я был и остался чужим в Плимуте. Природа привлекала меня больше, чем люди. У нее здесь неожиданно южный характер, а климат весьма мягкий. На горе Эджкомб раскинулись пригородные рощи каменного дуба (Quercus Hex){47} и шпалерами цветет на воле магнолия (Magnolia grandiflora){48}.
Море с высокими скалистыми берегами и приливами, достигающими такой высоты, как ни в одном другом месте земного шара (кроме побережья Новой Голландии [Австралии]), предстает во всем своем великолепии{49}. Прилив поднимается к глинистым и известняковым утесам на высоту 22 фута [6,7 м], а при отливе взору естествоиспытателя предстает богатый и загадочный мир. Нигде с тех пор я не встречал берегов, столь изобилующих водорослями и червями. Я не знал ни одного из этих животных и растений и не мог найти их в книгах; собственное невежество удручало меня. Лишь позднее выяснилось, что большинство из них вообще еще неизвестны и не описаны. Во время этого путешествия я многое упустил и в назидание моим последователям хочу сказать: наблюдайте, друзья, собирайте и откладывайте все, что вам встретится, для науки и не обманывайтесь тем, что то или иное должно быть известно всем, но неизвестно лишь тебе. Ведь даже среди тех немногих растений, которые я взял на память из Плимута, оказался один вид, неизвестный до сих пор для флоры Англии.
Нам сопутствовала чудесная, солнечная погода. Как-то во время прогулки я встретил двух офицеров 43-го полка. Им очень хотелось увидеть наш корабль, и, поднявшись вместе со мной на борт, они пригласили капитана и всех нас пообедать вместе с ними. У них в полку заведено: раз или два в неделю накрывается общий стол, на котором гораздо больше еды, чем обычно, и каждый, кто хочет, приглашает гостей. Мы с капитаном приняли приглашение. Мне никогда не доводилось видеть стол богаче этого. Съедено и выпито было премного. На гостей не оказывалось никакого давления; однако за столом не было весело. Вечером офицеры, пригласившие меня и капитана, пошли нас провожать, и по дороге один из них на виду у всех освободился от выпитого вина, не нарушив при этом приличий.
С тех пор как я получил приглашение принять участие в этом путешествии, я не вспоминал о политических событиях, которые побудили меня сделать это. Они отошли на задний план. Плимут, дружеский обед с офицерами 43-го полка напомнили мне о человеке роковой судьбы, которого именно отсюда незадолго до нашего прибытия «Беллерофонт» увез на остров Св. Елены{50}, чтобы этот некогда поработивший мир человек закончил там свои дни в жалких препирательствах и ссорах со стражниками. Мы воочию наблюдали воодушевление, которое проявлялось здесь по отношению к побежденному врагу во всех слоях общества, особенно среди военных. Каждый рассказывал о том, когда и сколько раз видел его, будучи в славившей толпе, и что он делал. Каждый носил выбитые в его честь медали, восхвалял его и гневно клеймил произвол, поставивший его вне закона. Как отличалось здешнее настроение от чилийского{51}, выражавшегося в грубой брани испанцев, которые напоминали животное из басни, пожелавшее лягнуть дохлого льва{52}! «Беллерофонт» стоял далеко в проливе Ла-Манш на якоре, и император обычно выходил между пятью и шестью часами на палубу. К этому времени бесчисленные лодки окружали судно, и люди жадно ждали момента, чтобы приветствовать героя, и упивались его созерцанием. Позже «Беллерофонт» поднял паруса и бороздил воды пролива в ожидании необходимого оснащения. Рассказывали, что Наполеону было предъявлено обвинение в неуплате каких-то долгов и что за этим последовала повестка от мирового судьи. Если бы эта повестка была вручена, когда судно стояло на якоре, то обвиняемый должен был бы явиться в суд. Но ступи его нога на английскую землю, его уже нельзя было бы лишить защиты закона.
В театре Плимута в это время гастролировала мисс О’Нил{53} (билеты продавались по завышенным ценам). Я видел ее дважды: в «Ромео и Джульетте» и в «Людской вражде и раскаянии» („The Stranger“){54}. Вернувшись в 1818 году из путешествия, я видел в Лондоне Кина{55} в роли Отелло. Перед упадком французского и немецкого театров, которые я знал в период их наивысшего расцвета, хотелось бы сказать, что я благодарен судьбе, которая познакомила меня, пусть и бегло, с некоторыми властелинами английской сцены. Мисс О’Нил не удовлетворила меня в роли Джульетты: она была для нее слишком массивна. Что же касается роли Евлалии{56}, то я не могу ее ни в чем упрекнуть; удивительный дар правдоподобно рыдать на сцене был здесь особенно кстати. Вообще мне показалось, что исполнители шекспировской пьесы играют именно так, как Гамлет не хотел, чтобы играли его «Мышеловку». В остальном английские актеры весьма пристойны, правильно декламируют стихи и прилагают очевидные усилия, чтобы вопреки происходящему в повседневной жизни ясно и четко выговаривать слова. В этом отношении я мог бы их сравнить с французскими актерами, нуждающимися в обязательной тренировке, которая включает все, что может выработать в себе и выразить и не обладающий божьим даром артист. Художники милостью божьей повсюду встречаются редко. Может быть, их сравнительно много в Германии, но там редко увидишь на сцене таких, которые бы достигли уровня, который требуется от французских актеров. Что же касается обычных ремесленников от искусства, составляющих большинство, то что о них скажешь?
Поскольку я только что рассказал о том, как мне довелось на родине Шекспира видеть пьесу Коцебу в исполнении первоклассных артистов, игравших в ней роли лучше, чем роли своих национальных героев, то сразу же засвидетельствую, чтобы больше не возвращаться к этому, что те, кто подходит к искусству не формально, считают Коцебу писателем мирового масштаба. Как часто в различных уголках мира — на Ваху [Оаху], Гуахаме [Гуаме] и т. д., учитывая мой скромный вклад в начинания его сына, мне пытались польстить, воздавая хвалу великому человеку, с тем чтобы и меня коснулся краешек мантии его славы. Повсюду вокруг нас звучало его имя, американские газеты сообщали, что премьера пьесы Коцебу под названием «Не