Средь кленов девственных и плачущих берез
Я видеть не могу надменных этих сосен;
Они смущают рой живых и сладких грез,
И трезвый вид мне их несносен.
В кругу воскреснувших соседей лишь оне
Не знают трепета, не шепчут, не вздыхают
И, неизменные, ликующей весне
Пору зимы напоминают.
Когда уронит лес последний лист сухой
И, смолкнув, станет ждать весны и возрожденья, —
Они останутся холодною красой
Пугать иные поколенья.
Источники текста
Первая публикация — журнал «Современник», 1855, № 1, с. 28. Стихотворение включено в состав прижизненных сборников поэзии Фета: Стихотворения А. А. Фета. СПб., 1856; Стихотворения А. А. Фета. 2 части. М., 1863. Ч. 1. Первая публикация — журнал «Моквитянин», 1842, № 1, с. 22. Стихотворение включено в состав прижизненных сборников поэзии Фета: Стихотворения А. Фета. М., 1850; Стихотворения А. А. Фета. СПб., 1856; Стихотворения А. А. Фета. 2 части. М., 1863. Ч. 1.
Место в структуре прижизненных сборников
При издании в сборниках 1856 и 1863 гг. стихотворение было помещено в состав раздела «Разные стихотворения» (см.: [Фет 2002, т. 1, с. 218, 289]). В плане неосуществленного нового издания, составленном Фетом в 1892 г., «Сосны» также включены в раздел «Разные стихотворения» (см. состав раздела в изд.: [Фет 1959, с. 248–331]).
Композиция. Мотивная структура
Стихотворение, как и большинство строфических лирических произведений Фета[84], состоит из трех строф, каждая из которых объединена перекрестной рифмовкой: АБАБ. Первая строфа содержит признание в нелюбви поэта к соснам, противопоставленным кленам и березам. Строфа начинается неожиданно, что характерно для любимой Фетом формы фрагмента: первый стих состоит из второстепенных членов предложения (обстоятельств) и открывается служебной частью речи — предлогом. Первая строка образует синтаксически и интонационно относительно замкнутое целое, она построена по принципу зеркальной симметрии: определяемое слово (сущ. в форме родит, падежа) + определение, выраженное прилагательным, — и, наоборот, определение, выраженное прилагательным + определяемое слово (сущ. в форме родит, падежа) — «кленов девственных» — «плачущих берез». Благодаря такому построению первой строфы образы кленов и берез и эпитеты «девственных» и «плачущих» оказываются выделены. Оба эпитета, особенно «девственных», остаются не разъясненными (почему клены «девственные»?).
Вторая строка — афористически безжалостно сформулированное отношение поэта к соснам. В ней появляется третий эпитет, который также пока неясен, непрозрачен (почему сосны — в отличие от кленов и берез — надменные?). В третьей и четвертой строках неприятие и даже неприязнь в отношении сосен усилены (они «смущают», их вид «несносен»), причем лишь в последнем стихе строфы отчасти содержится ключ к пониманию такого восприятия: неприемлем их «трезвый вид»; хотя и этот эпитет еще не вполне понятен (почему облик деревьев назван «трезвым» — это, конечно, метафора, но по какому признаку совершается перенос значения?).
Указательное местоимение эти побуждает воспринимать первую строфу как описание непосредственно обступающей поэта, открытой его взору картины: эти — ‘те самые, которые я вижу сейчас’.
Второе четверостишие повторяет смысловой узор первого. Первая строка так же, как и начальная строка первого четверостишия, открывается предлогом с пространственным значением («среди» — «в»), а выражение «воскреснувших соседей» — обобщенное обозначение «кленов девственных и плачущих берез», и составляющие его прилагательное и существительное тоже имеют форму родит, падежа. Характеристика сосен во втором стихе — «Не знают трепета, не шепчут, не вздыхают» — раскрытие их определения надменные из второго стиха первой строфы. Неприятию сосен, представленному в двух последних строках второго четверостишия, в первом соответствуют также два заключительных стиха, где сказано, что эти хвойные деревья «смущают» лирическое «я» и что их вид ему «несносен». Раскрывается смысл выражения «трезвый вид» сосен: это неизменность, неспособность радоваться весне. Сосны — напоминание весной о зиме — времени оцепенения, о временной смерти природы. Разъясняется эпитет берез плачущие: поскольку говорится о весеннем времени, их слезы — древесный сок. А эпитет девственные в применении к кленам указывает на тонкость, полупрозрачность их резных листьев.
Третье четверостишие также открывается упоминанием о лиственных деревьях — но теперь уже не пробужденных «ликующей» весной, а теряющих «последний лист» безотрадной холодной осенью. Однако осенняя утрата лиственными деревьями своего убора представлена не как свидетельство торжества смерти, пусть преходящего, а как проявление дара обновления и «возрожденья». Сосны же неприятны, причем уже не одному поэту, а и другим, и тем, кто моложе его, — «иным поколеньям», и сосны не просто неприятны, они «пугают». И наконец, причина их резкого неприятия приобретает отчетливость философской формулы: это «холодная краса».
Временная структура стихотворения: от весны, сменившей зиму, к осени и вновь (сквозь зиму) к весне: весна в первой и во второй строфах, осень и весна — в третьей. Поэтика времени в фетовском тексте отражает смену природных сезонов, «поэтику» природного цикла. Включенность в природный цикл вечного обновления осознается как дар истинной жизни.
В стихотворении противопоставлены пребывание вне времени, неизменность, олицетворяемые вечнозелеными соснами, и способность к переменам, символизируемая лиственными деревьями — кленами и березами. Неизменность трактуется как безжизненность, отстраненность от бытия и надменность, переменчивость и весенний расцвет — как открытость, «отзывчивость» к жизни. Вечная зелень не меняющихся сосен истолкована как проявление «холодной красы», контрастирующей с живой и подвижной красотой лиственных деревьев.
Образная структура. Лексика
Образы стихотворения двуплановые: с одной стороны, это описания природных явлений — деревьев. Образ «надменной сосны» встречается и в стихотворении «Еще вчера, на солнце млея…» (1864 (?)): «Глядя надменно, как бывало, / На жертвы холода и сна, / Себе ни в чем не изменяла / Непобедимая сосна».
В отличие от кленов и берез, которым приданы определенные свойства (девственная листва, капли сока — слезы, способность ронять листья осенью), образ сосен характеризуется только посредством отрицательного признака и остается зрительно и вещественно «пустым». Это впечатление создается повтором отрицания не-, к ним отнесенного: не могу, несносен, не знают, не шепчут, не вздыхают, неизменные.
Средства выразительности — эпитеты — передают предметные, визуальные свойства деревьев, указывая на тонкость листьев («девственные») и на прозрачность древесного сока («плачущие»). Слово трепет передает легкую дрожь листвы. И все же функция средств выразительности — не столько точность изображения, сколько одушевление, одухотворение природных существ. Метафоричен эпитет девственные, переносящий признак чистоты, нетронутости из мира людей в мир природы. Метафоричен эпитет плачущий: слезы в этом контексте означают восторг, любовь, радостное и даже экстатическое приятие бытия[85]. Слово «трепет» в поэтической традиции устойчиво употреблялось по отношению к миру природы. Один из наиболее известных примеров, очевидно, образцовый для автора «Сосен», — элегия В. А. Жуковского «Вечер», творчество которого и на мотивном уровне, и стилистически во многом сходно с фетовским. Но «трепетанье» ивы в элегии Жуковского — не чисто предметное свойство: «Трепетанье — это нежное, музыкальное слово, говорящее о стыдливости, о тончайшей вибрации — чего? души поэта, — хотя в то же время и ивы <…> у Жуковского нежность слова — это и есть его значенье <…>» [Гуковский 1995, с. 47][86].
По утверждению М. Н. Эпштейна, «самый частый эпитет, который прилагает Фет к явлениям природы, — „трепещущий“ и „дрожащий“» [Эпштейн 1990, с. 222]. Хотя для бесспорности этого вывода необходим исчерпывающий частотный словарь эпитетов поэзии Фета, в общем с таким утверждением можно согласиться.
С этим мнением солидарен И. Н. Сухих: «„Трепет“, действительно, одно из ключевых состояний фетовского мира, в равной степени относящееся к жизни природы и жизни души. Трепещут — хоровод деревьев, звук колокольчика, сердце, одинокий огонек, ивы, совесть, руки, звезды счастья»:
Покуда на груди земной
Хотя с трудом дышать я буду,
Весь трепет жизни молодой
Мне будет внятен отовсюду
(«Еще люблю, еще томлюсь…»)
[Сухих 2001, с. 50–51][87].
Как и у Жуковского, признак трепетанья отнесен у Фета иногда к природным явлениям и к неодушевленным предметам: «Вдали огонек одинокий / Трепещет под сумраком липок» («Весеннее небо глядится…», 1844), однако оно ассоциируется и с душевным движением: «И трепет в руках и ногах» («Я жду… Соловьиное эхо…», 1842). «Я снова умилен и трепетать готов» («Страницы милые опять персты раскрыли…», 1884).
Глагол шепчут может быть понят как метафора — указание на шелест листвы, но его метафорическое значение прежде всего мотивировано не реальным звуком, напоминающим шепот, а представлением об одушевленности деревьев как таковым. Не случайно глагол шепчут поставлен в один ряд с глаголом вздыхают посредством соединительного союза и. Глагол же вздыхают — исключительно одушевляющая метафора, вовсе не обозначающая реальные звуки, «издаваемые» деревьями[88].
Образы весны и зимы в фетовской поэзии не только предметны, но и символичны[89]. Символический характер фетовского стихотворения подчеркнут посредством именования деревьев «воскреснувшими»: клены и березы ассоциируются с воскресшим душою, обновленным человеком. Переносный, символический план также высветлен благодаря такому слову с отвлеченным значением, характеризующему весну, как «возрожденье».
В подтексте стихотворения прослеживается мотив творчества. Выражение «рой живых и сладких грез» если не обозначает прямо поэзию, игру вдохновения и воображения, то вызывает напоминание о них. Поэтизм «грезы» традиционен в применении к мечтаниям поэта. Соответственно, трезвость сосен может быть воспринята как поэтический антоним «опьянения» — вдохновения.
«Сосны» — полемическая реплика Фета в поэтическом диалоге с А. С. Пушкиным. У Пушкина они ассоциируются с долговечностью; таковы три сосны и молодая сосновая поросль — «племя незнакомое» в стихотворении«…Вновь я посетил…» [Пушкин 1937–1959, т. 3, кн. I, с. 400]. Иглы другого вечнозеленого дерева, ели, вызывают радостное представление о вечной жизни природы, не прекращающейся даже зимою («ель сквозь иней зеленеет» — «Зимнее утро» [Пушкин 1937–1959, т. 3, кн. 1, с. 183])[90].
Строка «Когда уронит лес последний лист сухой» — поэтическое эхо, «свободная» цитата пушкинских «Роняет лес багряный свой убор» («19 октября» 1825 г.) и «Уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей» («Осень») [Пушкин 1937–1939, т. 2, кн. 1, с. 424; т. 3, кн. 1, с. 318]. В «19 октября» листопад ассоциируется с «осенью души», в «Осени» тональность образа другая, но также никак не связанная с весенним возрождением.
Непривлекательная «холодная краса» напоминает «вечную красу» «равнодушной природы» [Пушкин 1937–1959, т. 3, кн. 1, с. 195] из пушкинского стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных…». Однако оценка этой вечной красоты у двух стихотворцев противоположна: Пушкин благословляет ее, Фет от нее отворачивается.
Лексика стихотворения подчеркнуто традиционна и для 1850-х годов архаична. Изобилуют поэтизмы: метафорический «рой» (грез), напоминающий батюшковское «где нежились рои красот» («Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы…» [Батюшков 1977, с. 349]); эмоционально-оценочный эпитет «сладких», словно переселившийся в стихотворение из поэзии В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова;[91] «трепет»; метафорические «шепчут», «вздыхают». Грамматическая форма оне (онѣ) — форма женск. рода местоимения он мн. числа именительного падежа; эта форма, характерная для церковнославянского языка, в разговорном русском языке была вытеснена формой они, которая стала общей для всех трех родов. В литературном языке написание онѣ было традиционным[92]; употреблялась ли Фетом рифма онѣ — веснѣ как поэтизм, противопоставленный обычному произношению этих слов (они — весне), сказать затруднительно[93]. Точно такая же рифма есть в стихотворении-посвящении «М. Ф. Ванлярской при получении визитной карточки с летящими ласточками» (1891), не ориентированном на высокую поэтическую традицию. Рифма онѣ («трескучие звезды» — искры) — мнѣ встречается в шутливой поэме «Сон» (1856), по крайней мере в этом случае она явно не наделена особым поэтическим ореолом, а воспринимается как нейтральная. Но в стихотворении на высокую философскую тему «В полуночной тиши бессонницы моей…» (1888), ориентированном на пушкинские «Стихи, сочиненные ночью, во время бессонницы» и «В начале жизни школу помню я…» и написанном в традиционно поэтическом стиле, рифма в огнѣ — онѣ («богини») может быть воспринята как специфически книжная и архаизированная. Так же можно было бы, по-видимому, определить рифму во снѣ—онѣ(«песни») в стихотворении — символической картине на темы поэзии и любви «Соловей и роза» (1847). Возможно, таков и смысловой ореол рифмы сторонѣ — онѣ («собаки») в стихотворении «Диана, Эндимион и сатир (Картина Брюллова)» (1855), ориентированном на традиции античной описательной лирики. Но рифма в утомительном снѣ — онѣ («полуночные образы») в стихотворении «Полуночные образы реют…», как представляется, таких оттенков смысла не содержит.
Метр и ритм
Стихотворение написано шестистопным ямбом с концевыми строками каждой из трех строф, написанными четырехстопным ямбом. Метрическая схема шестистопного ямба: 01/01/01/01/01/01 (для четных строк в стихотворении Фета: 01/01/01/01/01/01/0). Рифмовка перекрестная (АБАБ); нечетные строки соединены мужской рифмой, четные — женской. Для этого размера характерна обязательная цезура[94] после шестого слога, делящая стих на два равных трехстопных полустишия. Есть она и у Фета: «Средь кленов девственных / и плачущих берез» (6 + 6 слогов) или: «Я видеть не могу / надменных этих сосен» (6 + 7 слогов).
Еще с первых десятилетий XIX в. шестистопный ямб проникает в философскую лирику [Гаспаров 1984, с. 111]. Поэтому написание «Сосен» — стихотворения философского — шестистопным ямбом естественно. В 1840-х годов и позднее шестистопный ямб достаточно часто встречается и в описательной пейзажной лирике [Гаспаров 1984, с. 165]. Метрическим образцом и предметом полемики в трактовке темы осени для Фета могла быть «Осень» Пушкина, также написанная шестистопным ямбом.
В четырехстопных строках, завершающих каждую из строф, также присутствует цезура: «И трезвый вид / мне их несносен»; «Пору зимы / напоминают» (4 +5 слогов).
Благодаря смене размера с шестистопного на четырехстопный выделены концевые строки каждой из трех строф, выделены и содержащиеся в них смыслы: «несносность» сосен — связь сосен с зимой — пугающий «иные поколенья» вид.
Для ритмики стихотворения характерен пропуск схемных ударений на ключевых эпитетах: девственных, плачущих, воскреснувших, — схемные ударения должны приходиться на слоги, составляющие окончания. Таким образом эти слова приобретают дополнительное выделение; выделены они также и потому, что занимают предцезурную и послецезур-ную позиции. В строке «И, неизменные, ликующей весне» пропущено ударение на втором слоге, который составляет безударная приставка не-, а вместо этого содержится сверх-схемное ударение на начальном союзе и, благодаря чему создается пауза перед словом неизменные — интонационное выделение смысла, в этом слове заключенного.
Звуковой строй
Для стихотворения характерна аллитерация на парные свистящие согласные с и з, в слабой позиции оглушающийся и переходящий в с: «Средь кленов девственных и плачущих берес». Этот звуковой ряд ассоциируется с двумя противоположными смыслами, связанными с лиственными деревьями и с соснами: ‘лиственностью’, ‘воскресением, возрождением’ («девственных», «берез», «сладких», «грез», «воскреснувших», «соседей», «вздыхают», «станет», «весны», «возрожденья») и ‘хвойностью’, ‘пугающей мертвенностью’, ‘надменностью’, ‘холодностью’ («сосен», «смущают», «трезвый», «несносен», «не знают», «неизменные», «зимы», «лист сухой», «смолкнув», «останутся», «красой»).