Недели через две после нашего приезда на остров, я провожал одного из братьев губернатора на охоту. Это был юноша крепких атлетических сил и, привыкнув к жару полуденного солнца, выносил его лучше меня. В то время, когда он уже был в глубине непроглядного леса,я только подошел к его опушке.
Задумавшись на берегу ручья, я вдруг услышал позади себя размашистый шорох; оборотившись, я остолбенел от испуга, увидев (что бы вы думали?) ужасного льва; дикий зверь шел прямо на меня, с явным желанием утолить свой голод за счет моего трупа, вовсе не спрашивая о том, хочу ли я предложить себя на завтрак ему. Что было делать при такой неожиданной встрече? Думать было некогда; ружье было заряжено мелкой дробью, а другого со мной не было. Хоть я вовсе, не надеялся убить своего врага из такого оружия, однако ж попытался испугать его выстрелом и, на случай удачи, ранить. Выстрел раздался, хотя лев еще был далеко вне его; теперь он рассвирепел и удвоил шаги, наступая на меня. Я попробовал бежать, но одна беда не приходит; положение мое с каждой минутой затруднялось: едва я повернулся назад, как перед мной очутился огромный крокодил, с разинутой пастью; направо лежал поток воды, налево глубокая пропасть, так-что куда ни повернись — везде неминуемая гибель. Растерявшись духом, я в полузабытьи упал на землю в тот самый момент, когда лев готов был броситься на меня; но, скакнув, он перепрыгнул через мое тело. Трудно сказать, в каком состоянии я находился в эту минуту; под влиянием напуганного воображения, мне представилось, что зубы разъяренного вепря уже вонзились в мои мускулы; холодный пот выступил на лице и сердце забилось, как секундный маятник. Пролежав, однако, в этом положении ни живой, ни мертвый, я очувствовался и услышал за собой необычайный шум, какого от роду не приводилось слышать. Приподняв потихоньку голову, я оглядел, что вокруг меня происходило; с невыразимым удовольствием я заметил, что лев, в припадке ярости, бросившись на меня, промахнулся и попал в раскрытую глотку крокодила. Голова одного была в зубах другого, и они начали отчаянную борьбу, что доставило мне случай увидеть самую кровопролитную сцену. Вспомнив, что со мной был охотничий нож, я вскочил и, с одного размаха, отрубил голову льву, а другим, тупым концом, воткнув его в горло крокодила, задушил и это животное.
Так победа была полная; между тем товарищ мой, думая, что я заблудился в лесу или повстречался с каким нибудь несчастьем, шел отыскивать меня. Поздравив друг друга с удачным спасением, мы измерили крокодила, и нашли, что он был сорок футов длиной.
Рассказав это происшествие губернатору, я возбудил общее удивление. Он велел немедленно привести домой убитых зверей. Шкура льва, очень хорошо сохраненная и переделанная в табачные мешочки, была представлена мной Голландским Бургомистрам, а они упросили меня принять тысячу дукатов.
Из крокодила же мы набили чучело, которое составляет одну из капитальных редкостей Амстердамского музеума. Показывая ее посетителям, старый смотритель очень наивно повторяет историю моей победы, раскрашивая ее на свой лад, как это, обыкновенно, бывает в подобных случаях и называя меня «господин великий барон». Иногда он так завирается, что будто крокодил, повернув хвостом, вышиб у меня нож из руки и, проглотив его нечаянно, разрезал себе сердце, отчего и умер немедленно. С тем вместе он прибавляет, что будто я, ухватив льва за гриву, отрубил ему голову так легко, как голубю.
После этого я начинаю бояться, что справедливость моей повести будет заподозрена; иной подумает, что все эти нелепости я изобрел сам, ради пустой потехи моих маленьких читателей. Впрочем есть пословица: «не любо не слушай, а лгать не мешай».
Глава IIПутешествие Барона в Италию и Россию. Ночлег на деревенском кладбище
Если вы знаете, что такое тропический жар и бедная жизнь на Цейлоне, вы поверите, что я охотно оставил и остров и южное солнце. И вот корабль понес меня к берегам Италии, страны цветов, поэзии и католического безумия. Италия рисовалась в моей молодой фантазии земным раем, где песня, весна и полное счастье человека никогда не прекращаются. На деле вышло совсем иначе; посмотрев на толстых и пьяных монахов, увидев жирного и тупоглазого папу, окруженного китайским церемониалом, пожалев о бедности прекрасного народа, я решился побывать в стране снегов, — на другом конце Европы. Среди зимы я отправился в Россию. Легко одетый и верхом я чувствовал действие холода тем сильней, чем ближе подавался к северо-востоку. Вступив на границу Польши, первый предмет, замеченный мной на дороге, был бедный старик полунагой, дрожавший от морозу, голодный и истомленный, он лежал на перепутье; мне стало жалко бедняка. Хоть я сам был одет не очень тепло, но все же мне было лучше этого несчастного старика. Сняв верхний плащ, я покрыл им окоченевшего нищего, и услышал от него слово искренней благодарности. «Ваше доброе дело, — сказал он, — не погибнет даром; вас сторицей вознаградит тот, кто сильней и справедливей нас.»
Я продолжал ехать. На пути моем, необыкновенно монотонном и безлюдном, кое-где попадались деревни, построенные без плана, занесенный снегом и с виду очень бедные. Узкие окна, дырявые крыши, бревенчатые заборы или плетни, иногда лай собаки, иногда печальная песня горемыки — крестьянина, все это наводило на душу тяжелую тоску. На белой, безбрежной скатерти снега, ослепительной белизны, не было ни одной отрадной картины. Да, подумал я, царская власть не хуже морового поветрия проходит по народу, — подумав это, я дал шпоры уставшему коню и поехал дальше.
Наступил вечер. Заметив вдали что-то похожее на ствол дерева, торчавший над кучей снега, я, ради безопасности, положил около себя пистолеты и лег на снегу; сон мой был так крепок, что я не раскрыл глаз до самого рассвета. Вообразите мое изумление, когда я, проснувшись, увидел себя среди деревни, на кладбище, — а лошадь моя висела за узду на кресте колокольни.
Дело впрочем скоро объяснилось. Накануне, деревню занесло снегом, а к утру он растаял. Что я вечером принял за ствол дерева, привязав к нему усталого коня, то было высокой церковью.
Не размышляя дальше, я взял пистолет, выстрелил по узде и рассек ее пополам, так что лошадь упала вниз; я сел на нее и поскакал дальше. (Кажется, Барон забыл на этот раз свое скотолюбие; он должен был прежде накормить коня, особенно после такой голодной стоянки.)
Углубившись в Россию, я наконец нашел неудобным путешествие верхом. Применяясь к обычаям страны, я сел в одиночные сани и отправился прямо в Петербург. Не помню где, — но это было ночью — я встретился с голодным волком. Уставив в меня огненные зрачки, он долго гнался за санями. Спасения не было; приникнув ниц, я пустил лошадь во всю прыть, чтоб избежать погони кровожадного зверя. Но было поздно; он настиг меня и, не заметив никого в санях, бешено бросился на лошадь. Вцепившись в ее заднюю часть, он яростно пожирал бедное животное до тех пор, пока ее обглоданный остов не повалился на землю. Приподняв голову и заметив волка между оглоблями и в конной сбруе, я дал ему такой горячий удар плетью, что он, испугавшись помчал меня в тех же санях быстрей съеденной клячи. Через несколько дней мы прибыли в Русскую столицу совершенно благополучно.
Не стану обременять вас описанием великолепного города, а повторю стихи русского поэта:
Город пышный, город бедный
Дух неволи, стройный вид;
Свод небес лазурно-бледный
Скука, холод и гранит.
В этой прекрасной строфе заключается вся физиономия казарменной столицы, и мне больше нечего прибавить к ней.
Глава IIIОхота Барона за дикими утками. Новый способ добывать огонь. Выстрел по лисице, Поимка дикого кабана
Прежде чем я поступил в армию, нисколько месяцев были для меня беспрерывным рядом праздников; я провел их среди полного разгула, в кругу таких друзей, которые не жалеют ни времени, ни денег. Вы можете представить, что я не отставал от своих приятелей-собутыльников. И теперь, когда я припоминаю эту буйную жизнь, мне хотелось бы повторить ее: так она нравилась беззаботной юности. Как водится, это время мелькнуло не без странных приключений; я расскажу о них.
Однажды утром, проснувшись, я увидел из окна большой пруд, покрытый дикими утками. Сняв ружье с стены, я спустился вниз с такой поспешностью, что наткнулся носом прямо на дверь. Толчок был так силен, что искры посыпались из глаз. Но это не остановило моего намерения; подошед на ружейный выстрел и прицепившись, я, к крайнему неудовольствию, заметил, что кремень соскочил с замка, во время моего столкновения с дверью. Времени нельзя было терять. Чтоб достать искру, я ударил себя кулаком в левый глаз; огонь снова посыпался, упал на порох, и ружье выпалило. Да и как чудесно выпалило! Одним ударом я убил пятьдесят пар уток, двадцать нырков и три пары селезней. Присутствие духа — главный орган великих дел. Моряки и воины часто обязаны ему спасением; охотники успехом своих предприятий.
Бродя в дремучем Муромском лесу, я увидели превосходную черную лисицу; жалко было портить ее драгоценную шкуру пулей или дробью. Лисица прижалась к дереву. В одно мгновение ока, я вынул из ружья пулю и на место ее опустил острый гвоздь. Прицелившись хорошенько, я так удачно выстрелил, что пригвоздил пушистый хвост хитрого зверя к самому дереву. Потом подошел и взял его живого. Потом эта лисица, вероятно из благодарности, полюбила меня, как добрая собака.
Через несколько дней я имел новую и более счастливую встречу. Расхаживая по дубраве, я заметили двух диких кабанов; они изволили идти очень тихо, и так, что задний держал в зубах хвост переднего. Такая свинская прогулка удивила меня. Я снял ружье и ударил в них; пуля разорвала хвост, не сделав более серьезного вреда. Передний боров бросился бежать, а задний остался неподвижно на прежнем месте. Рассмотрев дело, я догадался, что последний был старый и слепой кабан, руководимый первым, конечно, по чувству сыновней любви. Между тем, конец разрезанного хвоста остался во рту горемычной свиньи; приблизившись осторожно, я взял этот конец и, как будто ничего не бывало, повел животное тихим шагом. Вероятно оно подумало, что проводник его был тот-же поросенок, не подозревая, что его заместил сам Барон.