Глава XXПутешествие Барона в горе Этне. Знакомство его с Вулканом. Пребывание внутри кита и кругосветное плавание
С особенным удовольствием я читал путешествие Брайдона в Сицилию; ему же обязан желанием посетить гору Этну. Как я приехал сюда — это вовсе не любопытно. Через три или четыре дня, по приезде, я поднялся на вулкан, с тем, чтоб осмотреть его внутренние части, т. е. спуститься в самое жерло. Предприятие, разумеется, богатырское, но надо же было когда нибудь узнать, что там делается. Вершина Этны так подробно описана, что я не стану говорить о ней; вероятно, вы знаете ее не хуже меня. Осмотрев края кратера, очень широкого и похожего на воронку, я начал думать, как бы спуститься вниз. На этот раз, ничего не пришло на ум лучшего, как спрыгнуть туда со всех ног, что я и сделал. Тотчас же я почувствовал необычайный жар; со всех сторон валился на меня пепел и горячие уголья. Это замедлило мой полет; тяжесть, однако ж, превозмогла и я скоро был в самой сердцевине вулкана, среди раздирающего шума и крика, смешанного с проклятии. Очнувшись и оправившись от страху и боли, я оглянул кругом себя. Вообразите мое удивление, когда я увидел себя в обществе Вулкана и Циклопа; три недели они ссорились, из-за власти и управления, что сопровождалось всеобщим потрясением земного шара. Впрочем приход мой помирил их, и сам Вулкан — очень любезный джентльмен — приложил пластырь к моим ранам, отчего они немедленно и зажили. Потом он угостил меня прохладительными напитками, нектаром и винами, какие подаются на стол только богам и богиням. После этой прелестно-адской закуски, Циклоп приказал Венере обласкать меня, как заезжего странника. Нельзя описать красоты комнаты и роскоши кровати, на которой я отдыхал. Разве только гурии да Султанские жены спят так превосходно, как я провел первую ночь в царстве Вулкана.
Он очень обстоятельно познакомил меня с Этной. «То что вы, простые смертные, — сказал он, — называете землетрясением, ничто иное, как пепел, выбрасываемый из моей печи. В наказание своевольных подданных, я бросаю в них горячим угольем и золой; отражая ее и не смея обратить на меня, они выкидывают ее на поверхность земли с такой силой, что некоторые камни, вылетают из жерла Этны или Везувия, и падают близ Москвы или Константинополя; вы, сдуру, называете эти осколки аэростотами, и думаете, что они низвергаются сверху. Нет ни одной простой вещи, чтоб ваши ученые колпаки не запутали ее разными теоретическим вздором.»
Дальше он уверяли меня, что гора Везувий была некогда его особенным дворцом, в которыми есть сообщение под водой, на пространстве трехсот пятидесяти миль.
Обласканный и любимый, я продолжал быть особенно любезными си Венерой; но Вулкану эта вежливость не понравилась, и он очень грубо наказал меня. Однажды пригласив в свой кабинет пить чай и послушать музыки (двести молотов били в медные наковальни — и это у Циклопов называется оперой;) я пришел и, по обыкновению, нагнувшись поцеловать руку у его верной супруги, вдруг был озадачен громовыми ударами в спину, шею и затылок. Оказалось, что коварный Вулкан приказал отделать меня молотками. Потом, обратившись ко мне, он сказал: «неблагодарный смертный, возвратись, откуда пришел,» и затем дал мне такого дюжего толчка, что я вылетел в море.
Что было со мной потом — ничего не помню; но, опамятавшись, я плыл по безбрежным водам, освещенным солнечными лучами. Немножко было холодно, после кратера Этны, но лихорадки не случилось. Вскоре затем, я увидел громадное белое тело, плывшее навстречу мне; это была ледяная глыба. Осмотрев ее кругом, я взобрался на самую верхушку, и не видя нигде твердой земли, предался двойному отчаянию. Впрочем, к ночи я увидел корабль, который шел очень быстро; когда он поравнялся со мной, я закричал ему по-немецки, а мне отвечали по-голландски. Тогда я спустился в море и, по веревке, взошел на палубу. Допросив их, где они были, я узнал, — что в великом южном океане. Теперь было ясно, что я из горы Этны через центр земли, был выброшен в индийское море. Надеюсь, что никто, и самый Кук, не совершал такого быстрого и наставительного путешествия.
Я освежился и пошел спать. Голландцы очень грубый народ. Рассказав им о своем путешествии в жерло горы Этны, я заметил, что некоторые из них, и в особенности капитан, судя по его гримасам, усомнились в достоверности моего рассказа. Впрочем из уважения к их гостеприимству, я проглотил оскорбление.
На вопрос мой — «куда они едут?» — капитан отвечал — «на поиск новых открытий. И если, — прибавил он, — история ваша справедлива, то проход открыт, и мы бесполезно возвратимся на родину.» Корабль шел тем самым путем, где некогда плыл знаменитый Кук, и на другой день мы пристали к Ботани-Бэ. Я отнюдь не посоветовал бы англичанам ссылать сюда преступников и наказывать их ссылкой; жизнь на этом острове, скорее может быть наградой людей порядочных, потому что природа — богатая и великолепная.
Здесь мы пробыли только три дня, а на четвертый застигла нас ужасная буря, разметавшая корабли, поломавшая мачты и кормы. И что всего хуже, она упала прямо на ящик, в котором хранился компас, разбитый в дребезги. Известно, как велико это несчастье на море; теперь быль потерян наш путь. Наконец буря стихла, но ее сменил резкий ветер, под которым мы делали, по крайней мере, сорок узлов в час; такое плавание продолжалось шесть дней. Наконец кругом нас все стало изменяться; зеленые воды приняли беловатый цвет; на обоняние повеяло ароматическим запахом, и скоро открылись берега; мы вошли в очень хороший порт, и ступили на землю, текущую медом и молоком. Оказалось, что это быль остров, состоявший из одного сыра. Можете представить, с каким наслаждением любители этого кушанья бросились к нему, и как они были рады такой неожиданной находке. Что до меня, я сыру не люблю, и потому не способен был разделять их восторга. Жители этого острова очень многочисленны, и они питаются одним сыром, которого каждую ночь вырастает столько, сколько им нужно на день. Здесь же мы нашли очень много винограду, но странно, что грозди его, вместо вина, точились молоком. Физиономия обитателей была очень комическая, совершенно на оборот нашей; рост их — не менее девяти футов высоты; три ноги и одна рука. Вообще же они очень красивы, с одним рогом на лбу, и когда дело доходит до драки, сражаются на рогах с удивительной ловкостью. Они не ходят, а плавают в молоке, как мы гуляем по зеленому лугу.
На том же острове, во время прогулок, мы открыли семнадцать молочных рек, и десять — сладчайшего ликера. Многие из матросов, по жадности, так напились, что попа́дали в эту жидкость и утонули.
На тридцать восьмой день нашего странствия мы подъехали к противоположной стороне. Здесь мы встретили неизвестное нам растение — маньолию, огромного размера, а на нем всевозможные фрукты — груши, яблоки, абрикосы и тысячи других, совершенно нового вкуса. На этих растениях были птичьи гнезда необыкновенной величины. Так одно было в окружности в два раза больше купола Св. Петра в Риме. Оно было свито из древесных ветвей, очень искусно сплетенных. В гнезде лежало до пятисот яиц, из которых каждое было величиной с большое колесо. Открыв одно с великим усилием, мы увидали бесперого птенца, очень изящной формы. Едва мы выпустили его на волю, как мать его — здоровенная птица, схвативши нашего капитана в когти, подняла его к облакам и потом бросила вниз; к счастью он упал в море, но возвратился на корабль без зубов, потому что эта свирепая птица выбила их крыльями, когда несла его вверх.
На обратном пути, мы взяли другое направление и видели множество новых интересных предметов. Между прочим, мы застрелили двух диких кабанов; у каждого торчал один рог между глазами, почти так же, как у жителей упомянутого острова. Потом мы осведомились, что этих зверей можно обучать для верховой езды и вешать на их рога до пятидесяти пудов какой угодно клади.
Мимоходом, около одной отмели, мы заметили трех людей, повешенных за ноги. Расспросив, я узнал, что это были три путешественника, наказанные за то, что, возвратившись домой, обманули своих друзей, рассказав им о небывалых вещах. Впрочем это дело не касалось меня; я ограничиваюсь всегда одними фактами.
Прибыв на корабль, мы отчалили; едва отъехали от берега, как к крайнему нашему изумлению, дерева начали кланяться нам; каждое из них, мерным тактом: наклонилось два раза в пояс, и потом все выпрямились по-прежнему. Нельзя было не подумать, что посещение наше было приятно им.
Путешествуя без компаса, мы вошли в море, которое показалось нам почти черного цвета. Попробовав его воду, мы нашли ее превосходнейшим вином, и с трудом оторвали матросов от дарового напитка. Через несколько часов окружили нас киты и другие животные необычайной величины; особенно один из них был колоссальной меры. Мы наехали прямо на него, и это чудовище втянуло наш корабль, со всеми его снарядами, в свою широкую пасть; потом, разинув ее еще шире и забрав в нее целое озеро воды, проглотило нас совершенно. Легко вообразить, что это было за брюхо, когда корабль наш, с мачтами и парусами, поместился в нем так удобно, как будто мы стояли на якоре в спокойном порту. Температура была теплая и не совсем удобная для дыхания. На дне этого урода-желудка валялись якоря, канаты, лодки, шлюпки и несколько разбитых или полусгнивших кораблей; все это было проглочено страшным животным. Темнота была непроглядная — ни солнца, ни месяца; только в каком-то углу мерцала бледная лампа. Каждый день нас качало сильным приливом и заносило песком. Животное с каждым глотком воды забирало ее не меньше Женевского озера, а это озеро, как вы знаете, тридцать миль в окружности. На другой день, когда корабль сидел на мели, мы с капитаном сошли с него, засветив фонари. Прогулка наша внутри кита была самая занимательная; мы встретили людей всех наций, на площади, очень похожей на Вандомскую. Здесь толпилось народу тысяч десять; шло совещание, как бы выйти на свет божий из этой темной пропасти; некоторые оставались здесь по несколько лет. Между ними были дети, никогда не видевшие ни солнца, ни земли. В ту самую минуту, как начался жаркий диспут, животное почувствовало жажду и глотнуло воды; поток ее был так быстр и глубок, что мы принуждены были, сломя голову, бежать по домам, иначе рисковали захлебнуться или потонуть. Дождавшись нового отлива, мы положили общим советом — связать две большие мачты, и когда наша тюрьма разинет свою пасть, немедленно пропустить их в ее глотку, чтоб она не закрылась. Задумано и сделано. Сотня коренастых людей была выбрана для этой работы. Как только животное растворило рот, мы поставили свой снаряд так, что верхний конец его был воткнут в нёбо, а нижний — в язык. Таким образом распахнув рот кита, мы дождались прилива и вышли на небольших лодках в открытое море. Дневной свет, после трехмесячного заключения в гнилом воздухе и совершенной темноте, обрадовал наш взор невыразимо. Когда мы все освободились от этого всемирного обжоры, корабли наши составили вместе огромной флот — всех наций и самых разнообразных флагов.