Топчиев обернулся к стоявшему на возвышении Александрову:
«Пожалуйста, Евгений Всеволодович».
Первая фраза… Сколько выслушал он наставлений, какова должна она быть, как важно выучить ее твердо, произносить автоматически, без запинки, легко. Он все это выполнил, фраза была, он помнил ее слово в слово, но — другой, более властный в нем механизм отбросил ее прочь. Он сразу начал разговор. Будто не зал, а два-три в меру сообразительных знакомых заинтересовались наконец, чем это он с таким постоянством и увлечением занимается вот уже не первый десяток лет.
Как формируется удар, что такое удар… Не постеснялся здесь впервые дать свое определение удара. Наиболее распространенное, кочующее определение таково: удар — это явление, при котором очень большие силы действуют очень короткое время; или: удар — это явление, при котором за очень короткое время тела получают значительные скорости и т. п. Александрову претили в этих определениях слова «очень большое», «очень маленькое», «значительные»… По сравнению с чем? Возмутительная болтовня. «Удар — это явление, при котором происходит процесс перехода кинетической энергии в потенциальную энергию деформации». Попробуйте обойти это. Если формулировку Александрова пока никто не принял официально, то по крайней мере и никто не опорочил.
Он настороженно глянул по рядам. Ничего. Проскочило. Ах так, ну я им покажу! Он стал говорить совсем свободно, не чувствуя аудитории.
«Раньше, до волновой механики, считалось, что удар явление мгновенное, в этом-то и ошибка классической механики, на самом деле все явления в природе протекают во времени, а следовательно, и удар тоже. А раз это так, то последствия удара зависят от времени, время же зависит от целого ряда факторов… Образуется волна напряжения, и эта волна может отражаться, преломляться…»
Ему уже давно что-то мешает говорить. А, вот оно — за столом справа визави академика Шевякова бренчит ложечкой в своей чашке. Предчувствие скандала легким дуновением коснулось докладчика. Визави этот был особой, тигриной привлекательности личностью. Вне всякого сомнения, бренчал он умышленно. Александров мог бы вспомнить и свои собственные выходки подобного рода, но, как говорится, себя со стороны не видишь.
Председатель то ли не решается, то ли не хочет остановить бренчание. Здесь, может быть, так принято? Ведь и никто другой не осмеливается сделать замечание.
Делать нечего, надо не замечать.
Он говорил еще несколько минут, как вдруг, наконец-то бренчание прекратилось. Ложечка брошена небрежно на блюдце. Мужчина поднимается со своего кресла и медленно, привычно став центром внимания, оборачивается к председателю:
«Я не понимаю, меня для чего сюда позвали? Может быть, это медикам интересно? Нашим химикам уважаемым… Но что, вы считаете, что у меня дела другого нет, как слушать лекцию по ликбезу?..»
Он замолк, готовый выслушать ответ. Но ответа не последовало.
«И во-первых, извините, но я не понимаю терминологию докладчика. Он говорит о какой-то волновой теории, которой не существует. Товарищ… не знаю, как вас, — есть теория упругости, и никакой волновой механики, волновой теории нету. Это же известно, по крайней мере, сто лет».
Нахал? Арап? Или такая уж умница — прелесть! Не просил слова, не поднял руки… Да и встал — скорее чтоб возвыситься.
Александров и тут умудрился с поразительной забывчивостью игнорировать собственный свой образ действий на институтском, министерском даже уровне.
Меж тем самозваный оратор, как бы отстранив оратора законного, начинает рассказывать о волнах напряжения с таким блеском, с такой глубиной, так свободно, с такими уничтожающими докладчика вводными предложениями («как ни странно, я говорю самые обыкновенные вещи…»), что Александрову нечего и пытаться обнаруживать свое присутствие. Сейчас этот человек — да кто же он такой? — скажет еще одну, неминуемую, вытекающую из предыдущего фразу — и все. Не о чем будет больше говорить Александрову на эту тему. Сейчас скажет — и все. Можно уходить. То есть проваливать отсюда. Под общий смех. Оставив навсегда в памяти этого сонма бессмертных уморительный спектакль об одном «открытии». Мысленно продолжив речь оппонента, Александров вдохнул воздух перед последней, недостающей фразой: «Отсюда следует, что…» Но оппонент ее не произнес. Он сказал:
«Я совершенно не понимаю, для чего мы здесь теряем время».
Сел и уже не нарочно, в рассеянности стал бренчать ложкой.
Тишина. Все молчат. Председательствующий вопросительно глядит на докладчика.
«Мне уйти или продолжать?» — спрашивает тот.
«Что вы, продолжайте, конечно!» — мол, все вышесказанное ровно ничего не значит. Александрову невольно дали еще раз почувствовать, кто он здесь. Не знает ни обычаев, ни тона. Пусть. Но кто бы он ни был, кто бы ни были все эти высшие избранные, эта коронованная ложа академиков, его, Александрова, не убедят, он не поверит, что можно вот так отмахнуться от только что услышанных слов. Он знает им цену, может быть, как никто здесь!
Ждать нельзя. Две-три секунды, и ему засчитают поражение.
«Простите, я тоже не знаю вашего имени-отчества, — на дерзость двойною дерзостью! Присутствующим здесь не мешало б и знать, если ты объявляешь об открытии новой закономерности природы. — Вы сказали правильно…»
«Благодарю вас», — ответило само высокомерие.
«Но из того, что вы сказали, следует, что по классической механике формула удара будет… — пишет ее на доске, — а вот как будет по теории упругости. Так?»
«Так».
«Да, кстати, я вам очень признателен… Вы знаете, я говорил о волновой механике только потому, что стеснялся называть это теорией упругости. Теперь я буду говорить о теории упругости».
Теория упругости… — эк хватил! А волновая механика — это попроще. Маленькая невинная уловка.
«Так вот, теперь мы сделаем эксперимент. По классической механике результат должен быть такой-то. Так?»
«Так».
«А по теории упругости — такой. Так?»
«Долго вы еще будете меня спрашивать, так или не так? Ну так, так… Дальше-то что?»
«Делаем эксперимент. Вот у меня стержень в тридцать три раза тяжелее, чем этот ударник. Получим передачу энергии через стержень. По теории упругости мы должны получить результат в пятьдесят раз выше, чем по классической механике».
«Вот именно. Потому что надо ориентироваться на теорию упругости, а не на классическую механику. Пора бы».
Александров с любовью смотрел на своего оппонента. Он и вообще-то ему нравился, а тут стал еще невольным союзником.
«Я вас очень прошу обратить внимание на одно обстоятельство: если я получу результат ниже теоретического, значит, просто мы имеем где-то неучтенные потери. Но если они окажутся хоть на один процент выше, тогда придется признать, что либо — я очень извиняюсь — законы сохранения энергии неверны, либо что эти выражения неверны».
«А как мы заметим один процент?» — спросил кто-то из зала.
«Не беспокойтесь, вам не придется напрягаться».
Александров делает эксперимент, из которою явствует, что результат выше теоретического в одном случае в пятьдесят, а в другом — в пятьсот раз.
«Нет, подождите… Можно повторить?»
«Хоть до второго пришествия», — уже ликуя, уже победив и не в силах сдерживаться, ответил кандидат технических наук. Он показывает еще раз. Оппонент просит еще. Пожалуйста!
«Это всегда будет так. ЭТО естественно. Собственно, это одна из частей доклада, который я собирался сделать».
«Товарищи, так это же другое дело! Я обеими руками „за“».
«Ну вот, а чего же ты мешаешь человеку выступать?» — напал на своего визави академик Шевяков.
«С этого бы он и начинал!»
«Это ты свои доклады начинаешь с конца. Докладчик проявил заботу, чтоб всем понятно было… Вот ведь всегда эта твоя манера…»
«Однако это надо объяснить», — оставив без ответа критические в свой адрес слова, сказал визави Александрову.
«Я для того здесь», — дуэль кончилась, выяснение отношений продолжается.
Евгений Всеволодович говорил о «критической массе», коэффициенте восстановления скоростей, форме соударяющихся тел… Люди с нетерпением ждали возможности задать вопросы. Большинство слышало все это впервые и реагировало остро, заинтересованно. В самом деле, выходит, — самостоятельно догадывались они, — выходит, что можно облегчать ударник, вообще ударный инструмент делать неметаллическим, а бурить, как глубоко же теперь можно бурить ударно-вращательным инструментом?..
Вопросы были как по заказу.
Разговор принял такой характер, что мог продлиться неопределенно долго. Председательствующий, однако, взглянул на часы и, встав, предложил проголосовать резолюцию, которая тут, в Президиуме, у них подготовлена. Вначале, как водится, за основу.
Все до одного подняли руки. Ухо Александрова сразу уловило в тексте долгожданные слова: «…открыто новое явление природы…».
«Лев Андреевич, ты как?» — спросил почему-то председательствующий у голубоглазого визави академика Шевякова.
«Смотреть надо, — ответил тот сердито, — я поднял руку».
Поправок не было. Максарев сиял вовсю. Стали голосовать в целом. И тоже все проголосовали «за».
«Лев Андреевич, ты как?» — продолжал свою игру председательствующий — академик Топчиев.
«Что ты ко мне привязался? Не видишь, что ли? Я обе руки поднимаю!»
…Александрова поблагодарили, что означало: вы свободны. Вместе с сопровождающим он вышел через двери Президиума и в приятной медлительности продефилировал к машине. Постояли, посмотрели на небо.
«Юра, — попросил Александров, — сделаем круг по Большому кольцу».
Когда они вернулись, в Президиуме Академии наук уже стояла обычная здесь, тикающая маятниками напольных часов тишина. Надо было забрать свои экспонаты.
«Евгений Всеволодович, если не очень торопитесь, загляните на минутку!» — его звал в свой роскошный кабинет академик Шевяков.
«Вы были молодцом. Прирожденный оратор!»