Я не любил Сергея Сергеевича, плакат меня раздражал, но, зная, какую ценность он представляет для заведующего лабораторией, я даже и не пытался перевешивать его на другое место. И вот теперь, когда мы с моим лаборантом Витей долбим старые кирпичи под отверстия для кронштейнов, мне кажется, что Сергей Сергеевич испытывает некое удовлетворение: «Вот, — наверно, думает он, — новую установку тоже делают под присмотром Михаила Васильевича…»
Так или иначе, но установка была собрана, и я был очень доволен, что мы не поленились пробить глубокие отверстия в стене: теперь в самом центре полки, как раз под портретом и плакатом, был установлен не любящий тряски и вибрации компаратор — микроскоп, с большой точностью определяющий расстояния между объектами. В поле зрения компаратора внутри тонкого капилляра, наполненного жидким трансформаторным маслом, находится пузырек воздуха. Если масло в капилляре движется, то вместе с маслом движется и пузырек. Капилляр тонкий, пузырек движется медленно — по сантиметру в час, и мы надеемся, что с помощью этого приспособления нам удастся измерять очень маленькие расходы жидкости — до миллионной доли кубика в секунду.
Компаратор только что установлен, с помощью шприца я загнал в капилляр пузырек, и мы с Витей по очереди наклоняемся к окуляру. Пузырек виден очень четко, изображение не дрожит даже тогда, когда мы прикасаемся к полке руками.
— Хорошо кронштейны замурованы, — говорю я Вите, осторожно вращая кремальеру микроскопа.
— Фирма, — сказал он и хлопнул ладонью по полке, отчего изображение в микроскопе чуть дрогнуло. — Теперь мне дайте… — его рука нетерпеливо прикоснулась к моему плечу.
С Витей я познакомился, когда ему было шестнадцать лет. Непутевого парня привела в институт его бабка, веря в чудеса трудового воспитания. Два года службы в армии пошли ему на пользу, и сейчас я имел помощника, о котором можно было только мечтать. Этот невысокий узкоплечий парень отличался необыкновенной дотошностью и педантизмом, который необходим в научной работе и которого мне всегда недоставало. Как и все люди, он очень не любил быть виноватым и поэтому иногда даже шел на мелкое жульничество.
— Шеф! — звал он меня после того, как уже полчаса возился с какой-нибудь накидной гайкой, не желавшей навинчиваться на штуцер. — Здесь гайка никак на резьбу не заходит!
Я брался за ключ, и после первого же оборота трубка вместе с гайкой летела на пол: со штуцера уже давно была сорвана резьба.
— Что, резьбу сорвали? — участливо спрашивал Витя, лазая под полкой в поисках сорвавшейся гайки. — Ну да, вы такой здоровый, а резьба-то тонкая…
Сейчас Витя приник к окуляру компаратора, настраивая его по своим глазам.
— Феноменально, — сияя говорит он, — только там никакого пузырька нету…
— Как это нету, — говорю я и оттесняю Витю с высокого табурета. Действительно, видимый участок капилляра целиком заполнен маслом — и пузырька не видно. Я перемещаю тубус компаратора влево, тут же находя сверкающий в ярком свете мениск. — Смотри, — усаживаю я Витю на свое место.
Время шло незаметно, и мы, сменяя друг друга, дождались, когда пузырек дошел до левой границы участка капилляра, просматриваемого компаратором. Надо было вводить новый пузырек. Для этого в правом конце капилляра имелось специальное утолщение — бульбочка, диаметром пятнадцать — двадцать миллиметров. В бульбочке было отверстие, закрытое резиновой пробкой, прижатой сверху колпачком. Колпачок отвинчивался, через резиновую пробку я вводил в отверстие иглу шприца, и пузырек оказывался в капилляре. Затем пробка вновь прижималась колпачком к отверстию, надежно герметизируя расходомер. С помощью этой простой операции я запустил в капилляр целую гирлянду пузырьков, которые медленно, но верно поползли влево, к выходному концу капилляра.
— Шеф, а почему они двигаются? — спросил Витя. — Ведь у нас сейчас все отключено, даже ртуть в щель не подана…
Ответ я нашел быстро:
— Как ты не понимаешь, Витенька, ведь термостат отключен, лампа горит, масло в бульбочке нагревается, вот они и бегут…
Было уже поздно, мы выключили свет и разошлись по домам.
На следующее утро я решил провести пробные опыты с использованием смонтированного вчера расходомера. К обеду щель, состоящая теперь из двух брусков полированного стекла, была собрана, мы заполнили ее дистиллированной водой и дали давление. Пузырьки в капилляре двигались устойчиво и равномерно, и мы несколько раз измерили их скорость. Затем я уменьшил давление во входной камере прибора в два раза. Если у нас все работает нормально, то и пузырьки в капилляре должны двигаться вдвое медленнее. Можно представить себе наше удивление, когда мы убедились, что пузырьки плывут с той же скоростью. Не спрашивая меня, Витя полностью перекрыл вентиль, и стрелка манометра, показывающего давление в приборе, упала до нуля. Отталкивая друг друга, мы кинулись к компаратору. По праву начальника на табурет взгромоздился я. Медленно, но неуклонно пузырьки двигались к выходу из капилляра. Наступила тишина, нарушаемая щелканьем реле и шумом вентилятора, перемешивающего воздух в термостате.
— Ну, и что будем делать? — спросил Витя.
Я молчал, потому что пребывал в полной растерянности. Потом приоткрыл дверцу термостата, взял зажим и намертво пережал резиновую трубку, ведущую от выходной камеры модели к капилляру.
— Теперь чудес не будет, — сказал я, закрывая крышку термостата. — Пойдем покурим, надо подождать, пока температура не стабилизируется.
Дверь лаборатории, обитая старым дырявым дерматином, выходила прямо на чердак церкви, в котором всегда стоял полумрак, слабо рассеиваемый единственной сорокасвечовой лампочкой. Рядом с дверью на засыпанном шлаком полу стояло старое пожарное ведро, куда мы бросали окурки. Здесь же проходила толстая труба отопления, укутанная цементной оболочкой. Поверхность трубы была теплой, и сидеть на ней было очень уютно.
Мы закурили.
— Евгений Семенович, — вдруг спросил Витя, — а на фига нам все это, а?
— Ты что имеешь в виду? — спросил я, хотя уже догадывался, какая проблема волнует моего лаборанта.
— Ну, я понимаю, узнаем мы, как жидкость там течет, в этой тонкой щели, а зачем?
— Чтобы знать, — сказал я. — Ты пойми, до нас с такими щелями никто не работал… А вдруг там все будет по-другому?
— Да понимаю я все, — обиделся Витя. — По-другому или не по-другому — какая разница? Нефти, что ли, от этого станет больше?
— Вряд ли, — пожал я плечами.
— Так вот я и говорю, если пользы никакой, тогда — зачем?
— Просто интересно, и все… — сказал я.
Витя презрительно махнул рукой, и, не окончив нашего философского спора, мы направились к установке.
Мерно щелкало реле, гудел вентилятор, лабораторный термометр, который мы специально поместили рядом с расходомером, показывал двадцать градусов. Я отвинтил колпачок и ввел пузырек. Когда навинчивающийся колпачок стал давить на пробку, резина прижалась к отверстию, пузырек переместился в тонкую часть капилляра, где и застыл.
— Все, — сказал я, — чудеса окончены. С этого места он теперь не сдвинется во веки веков.
— Если аллаху будет угодно, — добавил Витя, скептически наблюдая за моими действиями. Он был убежден, что мои толстые пальцы не приспособлены к обращению с деликатными приборами.
Я настроил компаратор так, чтобы левый мениск пузырька совпадал с нитью окуляра, и, сняв показания нониуса, записал их в журнал.
— Посмотрим через полчаса, — сказал я и выключил лампочку осветителя.
Полчаса мы не могли найти себе места, ходили «на трубу», флиртовали с самой интересной женщиной лаборатории — лаборанткой Лялей, жевали принесенные из дома бутерброды. В назначенное время я включил осветитель. Пузырька не было. Перемещая тубус микроскопа влево, я определил, что мениск за это время продвинулся на четыре с половиной миллиметра. Витя записал показания в журнал, и мы снова отошли от установки. Через полчаса пузырек ушел на четыре и две десятых миллиметра. Мы решили во что бы то ни стало дождаться момента, когда он остановится (не остановиться он не мог!) и с перерывами в полчаса снимали показания. Вопреки здравому смыслу пузырек двигался с приблизительно постоянной скоростью.
Подошел Сергей Сергеевич.
— Что у вас тут происходит? — строго спросил он, глядя на мои странные манипуляции с отключенным от установки расходомером.
— Да вот, — говорю я растерянно, — пузырек никак не устанавливается.
— Какой пузырек? — В свое время я показывал Сергею Сергеевичу схему будущей установки, но он ее, видимо, либо не понял, либо просто забыл.
— С расходомером чудеса какие-то происходят, — объясняю я ситуацию. — Он уже почти весь день отключен, а все время фиксирует расход…
— Какая величина расхода? — интересуется заведующий.
Я быстро прикинул на линейке:
— Что-то около пяти десятитысячных кубика в секунду.
— Это очень мало, — обиженно сказал заведующий, как будто выражая неудовольствие, что мы его беспокоим по поводу таких ничтожных величин. Потом подумал немного и возвел глаза к портрету своего кумира. — «Все перемены, в натуре встречающиеся, такого суть состояния, что, сколько от одного тела отнимется, столько присовокупится к другому», — начал он торжественным голосом, подняв кверху палец с массивным желтым ногтем, — «так, ежели убудет где несколько материи», — продолжал Сергей Сергеевич, — «то умножится в другом месте». — Закончив цитату, он продолжал стоять со вздетой вверх рукой, глядя на портрет, как священник глядит на икону.
— А как же аннигиляция материи? — не выдержал я.
— Какая аннигиляция? — оторопело спросил заведующий, закончивший свое образование в Менделеевском техникуме еще в дореволюционную эпоху и поэтому не имевший об аннигиляции материи никакого представления. До соответствующей страницы сочинений Ленина он тоже наверняка не добрался, поэтому я знал, что моя стрела бьет без промаха.
— Ну как же, Сергей Сергеевич, — укоризненно говорю я заведующему, — если, допустим, электрон встречается с позитроном, то происходит взрыв, и оба они исчезают… Об этом даже Ленин писал…