РОЖДЕНИЕ И ГИБЕЛЬ «ДЗИТЫ»
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: ДЕЗИ
Поезд из Москвы приходит в Гамбург спозаранку, в шесть сорок утра. На такси минут за двадцать можно добраться до уютного зеленого района на окраине города, где расположен физический центр ДЕЗИ — «Немецкий электронный синхротрон» — так расшифровывается эта аббревиатура. ДЕЗИ — один из трех международных центров Европы, занимающихся исследованиями в области физики элементарных частиц (два других — ОИЯИ, Объединенный институт ядерных исследований в Дубне, и ЦЕРН, Европейский центр ядерных исследований, расположенный неподалеку от Женевы).
Итак, ранним июльским утром мы прошли мимо приветливо кивнувших нам охранников ДЕЗИ, оставили чемоданы в гостинице и отправились к установке, где нам предстояло работать ближайшие месяцы.
Мы — это два экспериментатора одного из московских физических институтов (из скромности не будем создавать ему рекламу), а кивнули охранники приветливо потому, что узнали одного из нас, работавшего здесь год. Незнакомых пришельцев обычно останавливают и спрашивают о цели визита. Если устное объяснение удовлетворяет стража ворот, как чаще всего и бывает, он выдает посетителю подробную карту территории ДЕЗИ, а с ней — и необходимые советы. Однако если вы за рулем, проверки можно избежать: машины здесь останавливаются не все подряд, а по случайному выбору. Электронное устройство после множества беспрепятственных подъемов шлагбаума вдруг издает гудок и перед очередной машиной путь закрывает. Тогда охранник вылезает из будки и проверяет содержимое автомобиля.
В центре — не один, а целых три ускорителя. Первый из них, самый маленький, был пущен более двадцати лет назад. Его назвали тем же симпатичным именем, похожим на девичье, — ДЕЗИ. Второй ускоритель — более мощный. В нем сталкиваются встречные пучки электронов и позитронов, каждый с энергией по 5 миллиардов электрон-вольт, 5 ГэВ. Называется он ДОРИС. И, наконец, ускоритель ПЕТРА с энергией пучков более 20 ГэВ.
Из повседневной жизни известно, что столкновение автомобилей лоб в лоб во много раз опасней и разрушительней, чем наезд на неподвижный столб. На этом эффекте основано действие ускорителей со встречными пучками частиц: в них разгоняются два пучка в кольцах ускорителя и потом сталкиваются лоб в лоб. Принцип этот предложен советским физиком академиком Будкером, и сейчас в Новосибирске работает ускоритель со встречными пучками электронов и позитронов, почти такой же, как ДОРИС.
По частям разбитой машины можно кое-что узнать о ее устройстве, по осколкам сталкивающихся частиц — тоже. Но чтобы разобраться, надо проследить за разлетом частиц-осколков. Раньше для этого использовали камеру Вильсона. Сейчас в ходу уже другие детекторы — дрейфовые камеры, ливневые счетчики. В них создается как бы мгновенный снимок дорожно-транспортного происшествия микромира — столкновения частиц и разлета осколков.
Нам предстояло работать на ускорителе ДОРИС, а точнее — на установке, расположенной вокруг одного из двух мест столкновения встречных пучков.
Естественно, что установка, или, как чаще говорят экспериментаторы, детектор, имеет свое название: АРГУС — ARGUS — American — Russian — Germany — und Swedish. Уже из самого названия ясно, кто на нем работает. Правда, сейчас добавились еще канадцы, японцы и югославы, но в названии буквы для них не были предусмотрены, что нисколько не умаляет их вклада в общее дело. Московские физики принимают участие в этом сотрудничестве более шести лет. Они разработали и изготовили важную часть детектора АРГУС — устройство для регистрации мюмезонов, мюонные камеры, а теперь эксплуатируют их и участвуют во всех работах на установке. Каких — речь еще впереди.
Чем выше энергии сталкивающихся частиц, тем сложнее разобраться в их столкновении. Экспериментальные установки вырастают до размеров двухэтажного дома, обрастают шкафами электроники. И в одиночку, то есть одной лабораторией, такие махины не осилить. Поэтому приходится кооперироваться: одни делают одну часть, другие — другую, так, с миру по нитке, и собирают современный детектор.
В физике высоких энергий для больших международных групп, работающих на одной экспериментальной установке, есть специальное название collaboration. Однако слово это со времен войны стало синонимом предательства, поэтому будем использовать другое — «сотрудничество». И чтобы не проговаривать каждый раз длинную фразу — «международная группа ученых, участвующих в сотрудничестве на установке АРГУС», — последуем примеру самих членов сотрудничества и будем говорить короче: сотрудничество АРГУС; семинар сотрудничества АРГУС. Конечно, это жаргон, но времени на выговаривание правильных и длинных словосочетаний, увы, нет.
ТЕМП, ТЕМП, ТЕМП…
По пути на установку мы почти не встречали людей — было еще слишком рано, но сам детектор работал, шел обычный сеанс набора информации.
Дежурный весело поприветствовал нас и в считанные минуты ввел в курс дел, так что без четверти восемь я стал ощущать себя причастным ко всему происходящему, хотя видел АРГУС впервые.
Если быть совсем точным, то в тот момент, когда мы вошли, установка не работала, более того — попискивал сигнал аварии, а дежурный — это был канадский студент Питер Ким — с блаженной улыбкой ритмично покачивался на стуле в такт музыке: на ушах его красовались наушники от карманного магнитофона. Никакого аварийного сигнала он, естественно, не слышал, да и слышать не мог. Не видел он и мигания аварийной лампочки, потому что прикрыл глаза от удовольствия, а может, и от усталости — ведь подходила к концу ночная смена — с 0 до 8.
Такой непорядок возмутил моего спутника (назовем его Владимир Михайлович), к первым делом он бросился устранять неполадку — к счастью, совершенно пустяковую. Через минуту установка заработала вновь, а очнувшийся дежурный так и не понял, что случилось за время его музицирования. Ради объективности стоит сказать, что такая невнимательность — случай редкий, обычно дежурство проходит напряженно и времени для музицирования просто не остается.
Разбудив канадца, Владимир Михайлович заговорил с ним о текущих делах таким тоном, будто только вчера вечером ушел с установки, а я озирался вокруг, разглядывая тысячи мигающих лампочек и проводов в шкафах электроники. Самого детектора не было видно — при работе ускорителя он спрятан за толстым слоем блоков бетона. Мы же зашли в расположенный по соседству домик электроники, откуда ведется управление установкой. За окраску стен этот домик прозвали «blue Hütte» — «голубая хижина».
В «голубую хижину» тянутся сотни тысяч электрических кабелей от всех частей детектора.
И все же первое мое впечатление от ДЕЗИ и Гамбурга — это темп. Спрессованность времени и жизни.
Знакомство с новой страной началось с электронных блоков и распечаток ЭВМ. Через два часа мы уже ковырялись на установке, а через неделю освоились полностью. Зато в город на прогулку удалось выбраться только дней через пять или шесть — не помню.
Так вот темп. Еще в Москве я обратил внимание, что Владимир Михайлович никогда не ходит обычным шагом — только бегает. Я не придавал большого значения этой его странности, тем более что она вполне могла быть вызвана предотъездной суматохой. Однако первые же метры по территории ДЕЗИ мы не прошли, а пробежали: в столовую, на установку, в гостиницу — всюду мы передвигались вприпрыжку, и могли перевести моего спутника на ходьбу только два тяжелых чемодана. Поскольку Владимир Михайлович был и формальным, и неформальным лидером нашего небольшого коллектива, мне ничего не оставалось делать, как учиться разговаривать на бегу, а первой моей покупкой стали спортивные тапочки.
Сначала я задыхался и воспринимал практически непрерывный бег как тяжелую повинность, но очень быстро втянулся и уже через месяц вовсю трусил и в одиночку. Жалко было тратить драгоценное время на неспешную ходьбу, когда была возможность работать.
В таком же необычном темпе — «бегом» — двигалась и наша работа, но об этом — чуть позже, а пока — в «голубую хижину».
Первой из новостей, которые сообщил нам Питер Ким, было открытие новой частицы — «дзиты».
Как потом я узнал, правильное произношение этой греческой буквы — «дзета». Но услышал его впервые я как «дзита», а потом еще несколько месяцев только так слышал и говорил сам. Вероятно, американские экспериментаторы, избравшие эту букву для своего открытия, произносили латинскую транскрипцию «дзеты» на английский лад. Но дело сделано, и мне не хочется ради буквальной точности менять имя героя рассказа, потому что эта частица в моей памяти всегда останется «дзитой», пусть и дальше будет так, как было в жизни.
Находка была из неожиданных. Частицу с массой 8,3 ГэВа — почти в девять раз тяжелее протона — никто не ожидал. Она не вписывалась ни в одну из существующих теорий и поэтому вполне могла стать началом нового бума в физике элементарных частиц.
В начале июля по ДЕЗИ поползли слухи о новой частице, в середине месяца уже шли обсуждения на семинарах, в конце — на международной конференции в Лейпциге было официально объявлено об открытии, а в августе на ускорителе ДОРИС уже организовали специальный сеанс набора новой информации для тщательного исследования возмутительницы спокойствия. Темп, темп, темп…
Перекраивались все графики работ, менялись планы, но никто не возражал, потому что «внеплановые» находки в физике часто бывают окошками в новые области, началом новой науки. Так что приехали мы очень и очень вовремя. Прямо-таки повезло.
КОЛЛЕГИ
Из «голубой хижины» мы отправились в комнаты экспериментаторов — это в том же корпусе, этажом выше. Сначала заглянули в свою — с табличкой «Moscow» на двери. Устранили беспорядок, оставленный нам предшественниками, выбрали, кто за каким из шести столов будет сидеть, и пошли в гости к коллегам. Время подошло к восьми утра, многих можно было застать на рабочих местах.
Вторым «аргусянином», которого мы встретили в коридоре, был профессор Дарден из университета Южной Каролины. Полгода он преподает в своем университете, полгода — работает в ДЕЗИ. Всегда в костюме, галстуке, с неизменной сигарой в зубах, этакий типичный англичанин из романов Жюля Верна. Сходство довершали усы. В галстуке всегда вколота булавка — маленький самолетик. По словам Владимира Михайловича, это символ хобби Дардена: он коллекционирует старые самолеты и очень любит летать на них, только вот времени на это совсем нет. Правда, недавно самолетные права получила его супруга, — может, теперь станет полегче. До сих пор не могу понять одного: где Дарден хранит свою коллекцию? Спросить у него — постеснялся.
Дарден с восторгом поприветствовал Владимира Михайловича, с не меньшим энтузиазмом познакомился со мной и вместо обмена светскими новостями стал тут же обсуждать возможности нашей установки по исследованию новорожденной «дзиты». Так было и со всеми коллегами — и в этот день, и потом: поздоровались и сразу же — о работе. О физике говорили за обеденным столом, по пути домой — в гостиницу, даже за кофе, который непременно пьют дважды: после обеда, часов в 12, а потом — в пять вечера. В столовую и кафетерий ходят большой компанией, человек в двадцать, — там мы и познакомились с большей частью членов АРГУСа. Точнее, я знакомился, а Владимир Михайлович большинству был уже знаком.
В первый день все мои силы уходили на то, чтобы понимать английскую речь, поэтому я мало кого запомнил по именам. Усвоил только, что среди наших коллег человек десять канадцев, примерно столько же немцев из Дортмунда, Гейдельберга и Гамбурга, три или четыре японца, а вот американцев, кроме профессора Дардена, углядеть не удалось.
Однако оказалось, что меня запомнили все и на следующий день приветствовали поднятой рукой, улыбкой и возгласом «хэлло» или «хэй». И не просто приветствовали, а всегда старались познакомить еще с кем-нибудь, попавшим в поле зрения. Через неделю мне казалось, что я знаю в ДЕЗИ почти всех. Может быть, окружающие чувствовали, что я явно не в своей тарелке, и старались помочь мне адаптироваться.
Среди новых знакомых было много студентов старших курсов университетов, которые сами совсем недавно освоились в роли полноправных членов сотрудничества; во всяком случае, Владимир Михайлович их не помнил.
В первый же день меня остановил в коридоре солидный молчаливый человек и, представившись как «профессор Аммар из Канзаса», завел разговор о моих научных интересах и наиболее ярких сюжетах только что закончившейся Лейпцигской конференции. До того дня ни один профессор не разговаривал со мной о моих научных интересах, да и самих интересов у меня было не столь много, чтобы можно было их обсуждать с профессорами, поэтому вначале я растерялся, но через десять минут успокоился, а к концу разговора уже высказывал собственные взгляды на развитие современной физики. Этот разговор как-то успокоил меня, особенно тем, что профессор понимал мой английский язык.
Еще через несколько часов, когда я сидел за дисплеем ЭВМ и, глядя на экран, пытался принудить компьютер к осмысленным действиям, ко мне подсел невысокий и всегда улыбающийся Робин Кучке (как позднее я узнал, один из основных экспертов по ЭВМ) и предложил помочь. За полчаса он объяснил мне больше, чем я потом понял за месяц, самостоятельно изучая книги.
Такое доброжелательное внимание со стороны коллег очень помогло освоиться в непривычной обстановке, а разговоры — это, во-первых, практика в разговорном английском, а во-вторых — необходимая для работы информация. При работе большого международного сотрудничества, когда состав группы все время обновляется — одни уезжают, другие приезжают, — постоянное общение с коллегами — совершенно необходимая часть дела, благодаря которой каждый может узнать, что сделано другими, и поделиться своими достижениями. В таком общении и идет кооперативная исследовательская работа.
Основной темой всех бесед в день нашего приезда была «дзита» — частица, найденная на установке «Хрустальный шар».
ЧТО МОЖНО РАЗГЛЯДЕТЬ В «ХРУСТАЛЬНОМ ШАРЕ»?
Элементарных частиц известно уже много, больше трех сотен. Казалось бы, стало одной больше, что особенного? Но дело в том, что частицы бывают разные: одни отличаются от уже известных лишь количественно — массой, зарядом, другие обладают новыми, доселе неизвестными свойствами.
В 1974 году в опытах С. Тинга, профессора Массачусетского технологического института, и Б. Рихтера, президента Стенфордского университета, была впервые найдена частица, состоящая из неизвестных в то время кварков — «очарованных». Потом семейство «очарованных» частиц сильно разрослось, а первооткрыватели в 1976 году получили Нобелевскую премию.
Сегодня исследователям микромира известно шесть кварков — кирпичиков, из которых «сделаны» почти все элементарные частицы. Три легких — из них «сделаны» протоны, нейтроны, ка-мезоны, пи-мезоны и прочие. Массы этих частиц лежат в районе одного миллиарда электрон-вольт — ГэВа. Частицы, состоящие из четвертого кварка, группируются в районе от трех до четырех ГэВ. Семейство пятого — «прелестного» — кварка разместилось между 9,5 и 10,5. Между семействами — пустоты, частиц там нет, и теория не может объяснить их появление.
Новая частица из Гамбурга появилась как раз в том месте, где, по современным понятиям, ничего быть не должно.
Обнаружили ее, как уже было сказано, на установке «Хрустальный шар», стоящей в одном из двух мест встречи пучков ускорителя ДОРИС. В другом — стоит наш АРГУС.
Если бы можно было взглянуть на «Хрустальный шар» в разобранном состоянии, то более всего он напомнил бы свернувшегося в клубок метрового ежа, каждая из иголок которого — кристалл, где при прохождении частицы возникает свет. К хвосту каждой иглы прикреплен специальный прибор — фотоумножитель, собирающий кванты света.
«Хрустальный шар» лучше всего ловит фотоны, или, как их иначе называют, гамма-кванты. «Дзита» родилась именно при исследовании фотонов.
В столкновении электронов и позитронов из встречных пучков рождаются разные частицы, в том числе и из семейства пятого кварка, семейства ипсилон-частиц. Чтобы различать членов этого семейства, их метят штрихами: самый легкий обитатель семейства — просто «ипсилон», следующий — «ипсилон-штрих», потом — «ипсилон — два штриха» и так далее. Конечно, не очень удобно, но частиц стало так много, что персональной буквы для каждого просто не осталось.
Вновь рожденные частицы через очень короткое время распадаются, и по тому, как происходит распад, можно, во-первых, многое узнать об устройстве самих частиц, кварков и их взаимодействий, а во-вторых, поискать что-нибудь интересное и неожиданное среди продуктов распада.
Экспериментаторы «Хрустального шара» изучали распады ипсилона — самого легкого — на фотон плюс еще «что-то». Еж «Хрустального шара» с высокой точностью определяет энергию фотона, а в том, что такое это «что-то», не разбирается. Все члены семейства ипсилонов, как различные уровни атома, могут переходить друг, в друга, испуская фотон, и только самому легкому распадаться не на что. А в экспериментальных данных «Хрустального шара» было ясно видно, что он все же распадается на фотон плюс еще какую-то частицу, о рождении которой и было сообщено на конференции в Лейпциге.
НЕУДОБНАЯ «ДЗИТА»
Открытия бывают разные. Одних ждут годами — о них почти все известно заранее, и долгожданная находка увенчивает экспериментаторов заслуженными лаврами.
В конце шестидесятых годов директор Международного теоретического центра в Триесте Абдус Салам и американский теоретик Стивен Вайнберг предсказали существование промежуточного бозона — переносчика слабых взаимодействий.
В середине семидесятых специально для охоты за бозоном в ЦЕРНе был переоборудован ускоритель со встречными пучками протонов и антипротонов. Летом 1981 года ускоритель заработал, и в начале 1983 года бозон был обнаружен. А еще через год его открыватель, американский физик Карло Руббиа, был увенчан Нобелевской премией. Но еще за два года до открытия этой долгожданной частицы в группе Руббиа начал сниматься фильм о том, как был обнаружен промежуточный бозон. И как только бозон нашли, вышел на экраны физических центров и фильм о его открытии.
Чуть более неожиданным в свое время был четвертый кварк (три предыдущих появились в начале шестидесятых), его не ждали, но тем не менее стоило Рихтеру и Тингу заявить о своем открытии, как место новых частиц в микромире было найдено. Я в то время был студентом и очень хорошо помню, как поздней осенью 1974 года член-корреспондент АН СССР Лев Борисович Окунь отменил свою очередную лекцию, сказав нам: «Несколько дней назад обнаружили новую частицу. Я думаю, что она состоит из новых кварков. Попробуем посчитать некоторые характеристики ее распадов». И мы посчитали. Точнее, считал Лев Борисович, а мы слушали и, кажется, кое-что понимали. В общем, семейство «очарованного» кварка сразу поддалось классификации.
«Дзиту» же не предсказывал никто. Она явилась на свет совершенно неожиданно, а кроме того — обладала одним удивительным и непонятным свойством: рождалась только в распадах самого легкого из семейства ипсилонов и никак не проявляла себя в превращениях других членов семейства. Это очень странно, потому что все ипсилоны состоят из одной и той же пары кварка-антикварка и вести себя должны более или менее одинаково.
Антикварк — это точная копия кварка, его зеркальный двойник, но с противоположным зарядом, так же как позитрон — античастица для электрона.
Но открытие «дзиты» как раз подоспело к двадцатипятилетию ДЕЗИ — подарок лучше не придумаешь. И одно из сентябрьских воскресений, как по заказу теплое и солнечное, было отведено под праздник. Юбилей получился радостный: с аттракционами, играми, лотереями, фейерверками — все, кто был в это время в ДЕЗИ, забросили свои формулы и терминалы и от души веселились, воспевая «дзиту».
Во всех речах на торжестве, включая и речь западногерманского президента Вейцзеккера, брата известного физика-теоретика Карла фон Вейцзеккера, звучала одна и та же мысль: «дзита» — главное событие года, а может быть, и десятилетия, открытие, оправдывающее сам факт существования такого физического центра, как ДЕЗИ, и, может быть, первая ступенька в новую область микромира. Ну как тут не порадоваться!
В честь юбилея всем гостям праздника был выдан бесплатный обед, состоящий из очень вкусного горохового супа с сосисками, и выставлено бесплатное пиво, «фанта» и прочие напитки. Потягивая эти дары организаторов из холодного бокала, я с некоторой завистью смотрел на окружающих и думал, что все-таки очень уж странно выглядит эта «дзита» и немало нам с ней придется повозиться, потому что неподтвержденное открытие — не открытие…
СЕМЬ РАЗ ОТМЕРЬ
Повторение — мать учения, а мать всякого физического результата — проверка, проверка, проверка.
Работа на крупной современной установке наполовину состоит из нудных тестов и ежедневного контроля всех частей детектора. Получив даже самый незначительный результат, экспериментатор снова и снова перепроверяет его. Поначалу я думал, что подобной педантичностью мы обязаны стране, в которой работаем: на немецкой земле все должно делаться аккуратно и точно.
Кстати, о хваленой немецкой аккуратности. Конечно, ее в Гамбурге хватает: автобусы подходят к остановке строго по расписанию — через каждые десять минут, так же пунктуально движутся и поезда метро. Это очень удобно, надо только следить за своими часами, потому что опоздание всего на десять секунд уже может подвести. В путеводителе по Гамбургу я прочел, что самое сильное впечатление на одного из канадских туристов, посетивших город, произвело зрелище, как респектабельного вида горожанин подвел свои часы, когда к остановке приблизился автобус.
Аккуратность свойственна и дорожным рабочим, которые, как и в других странах, постоянно разрывают дороги и тротуары в самых неподходящих местах, однако после окончания работы тщательно убирают за собой всю грязь, а пыль с тротуаров сметают веничками.
И вместе с тем необязательности и разгильдяйства вполне достаточно. Может, в другой стране это не так бросалось бы в глаза, но здесь выглядело как нечто экстраординарное. Так однажды работники ускорителя при осмотре нашей установки и ее магнита открыли какой-то вентиль водяного охлаждения, а закрыть забыли. После включения установки и ускорителя весь АРГУС был залит водой. Пришлось неделю «сохнуть», приводить все в порядок. Удивительно, что детектор вообще заработал. После этого случая стереотип хваленой немецкой аккуратности сильно померк в моих глазах.
Или такелажники ДЕЗИ. Есть, вероятно, какой-то негласный всемирный устав такелажников, который велит им работать исключительно ломом или кувалдой, невзирая на то, какие детали они передвигают — кирпичи или сложнейшие электронные блоки. Немецких такелажников отличало лишь то, что они с подчеркнутым вниманием выслушивали мольбы экспериментаторов обращаться поосторожней со сверхчувствительной аппаратурой, но стоило отвернуться, как брались за лом и продолжали орудовать им как ни в чем не бывало.
А экспериментаторам приходится быть предельно аккуратными по необходимости. При работе сотен тысяч блоков электроники и последующих миллиардов операций на ЭВМ никто не застрахован от случайного сбоя. Случайно сработавший счетчик можно принять за сигнал от проходящей частицы, а этого нельзя. Вот и идут десятки проверок, и все равно результат становится достоверным лишь тогда, когда его подтверждает другая установка. Случайная ошибка одновременно в двух экспериментах, причем абсолютно одинаковая, практически исключена.
Естественно, что подтверждения или опровержения результата «Хрустального шара» ждали от АРГУСа — детектора, работающего в тех же условиях: на том же ускорителе, при той же энергии.
Искать подтверждение тому, что было найдено другими экспериментаторами, — занятие неблагодарное: если открытие подтвердится, то весь тяжкий труд его поиска ляжет в фундамент памятника первооткрывателям, если же подтверждения не будет — скорее всего сомнение возникнет в вашей компетентности.
Но выбора не было, и АРГУС стал искать «дзиту».
ПЕРВОЕ ДЕЖУРСТВО
Для тщательного изучения вопроса — есть «дзита» или нет — было решено провести специальный сеанс набора новой информации. Нам повезло: мы попали на этот сеанс буквально в самом его начале.
На второй день моей гамбургской жизни я узнал, что завтра днем с 8-ми до 16-ти я должен дежурить на установке. Во время круглосуточного сеанса набора информации на ускорителе установка фиксирует все происходящее при столкновении частиц из встречных пучков, и самые интересные события записываются на магнитофонную ленту ЭВМ. На дежурстве надо следить за работой установки и устранять неполадки.
Известие о том, что дежурить — завтра, причем в полном одиночестве, ошарашивает: электроника, регистрирующая сигналы установки, размещена в десятках шкафов, и поначалу рассчитываешь не один месяц тщательно знакомиться с этими шкафами. Однако темпы — совсем иные.
Руководитель сеанса показывает десяток аварийных кнопок — на случай пожара, короткого замыкания, утечки газа и прочих бедствий — и советует смотреть на вещи проще. На этом инструктаж заканчивается. На первый взгляд такая тактика похожа на «бросание щенят в воду», однако позднее я понял, что иначе просто нельзя — темп, темп, темп…
Так или иначе, но мне пришлось усесться в кресло управления бездной гудящей и мигающей электроники через 48 часов после прибытия.
Первое, что я решил сделать, — перечитать инструкцию для аварийных ситуаций. Третий или четвертый пункт ее гласил, что содержание одного из компонентов в газе, наполняющем центральную часть детектора, не должно превышать 12 %, иначе создается угроза взрыва. Я поднял глаза на счетчик, показывающий расход и содержание газа, и чуть не выскочил из кресла: счетчик показывал ровно 12 %. Однако установка почему-то продолжала работать как ни в чем не бывало. Я пытался вспомнить, что и в каком порядке надо отключать. Правда, мне чудилось, что во время инструктажа на этом проклятом счетчике были те же цифры — 12 %. Но уверенности не было, поэтому, как пишут в романах, «холодный пот выступил у меня на лбу».
Кроме шуток, положение было не из приятных. Я не знал, куда бежать, кого спросить и что делать. Установку отключать я все-таки не решался, потому что включение ее могло затянуться на несколько часов, а отмечать первое же дежурство потерей такого количества драгоценного времени — перспектива не заманчивая. Однако взрыв — еще страшнее, поэтому я все же позвонил наверх, в общую комнату АРГУСа, где обычно работали канадцы. Мне повезло: несмотря на ранний час, кто-то из них взял трубку.
Страх, вероятно, исказил и без того не идеальный мой английский язык, поэтому пришлось просьбу о помощи повторить раз пять, но в конце концов она была воспринята, и через пару минут в дверях «голубой хижины» появился мрачный Дуг Годдард и спросил, какого лешего мне надо. Молча я ткнул пальцем в счетчик, решив, что в такой ответственный момент моя устная речь только запутает дело. Годдард недовольно взглянул на счетчик, потом опять на меня и сказал: «Да, этот поганый счетчик сломался у нас еще год назад. Чем я еще могу быть полезен?» Угроза взрыва отступила не сразу, поэтому я еще раз показал ему на счетчик. Он посмотрел на меня уже почти сочувственно, молча вышел за дверь и через минуту вернулся с бутылочкой холодной «фанты», которую купил в автомате, стоящем неподалеку. В общем-то температура в «голубой хижине» в любое время года одна и та же — 18°, и перегреться я не мог, но Годдарда, должно быть, уже стал пугать мой малоосмысленный вид, и он решил чуть охладить меня. Протянув бутылку и сказав какую-то длинную фразу, Годдард исчез, а я повалился обратно в кресло, поняв, что взрыва пока не будет.
Перед крестом, на столе, — два дисплея. Один из них — управляющий, на котором дежурный может отключить те или иные части установки, изменить режим работы, определить форму записи информации и тому подобное. Дежурный может сделать многое, и подробный список возможностей лежит в памяти машины, простым нажатием клавиши его можно вызвать на экран того же дисплея — для чтения и обучения. Второй дисплей — информационный, на нем все время горит строк тридцать информации о том, как работают главные узлы детектора. Каждые тридцать секунд информация обновляется. На эти строки надо время от времени поглядывать, делать выводы и принимать меры при помощи первого дисплея.
Посматривать я, конечно, посматривал, но вот выводов никаких сделать пока не мог, а посему и мер не предпринимал.
Конечно, управляют работой АРГУСа не сами дисплеи, эти экраны с клавиатурой — лишь удобное средство диалога между дежурным и компьютером, который контролирует всю работу установки.
За креслом — еще два дисплея, уже побольше размером. Правда, кресло, в котором сидишь, вращающееся. Так что «за» и «перед» креслом — понятия относительные. И опять же, один из дисплеев — управляющий, а другой — информационный. На них можно получать гораздо более подробные сведения о том, что и как работает: сколько раз сработал за сутки каждый счетчик, каждая мюонная камера, каждая ниточка дрейфовой камеры.
Дрейфовая камера — центральная часть детектора — ажурное чудо экспериментального искусства, сотканное из многих тысяч тоненьких ниточек, натянутых в разных направлениях. Ниточки эти дают сигнал, когда мимо них пролетает частица, но иногда могут забарахлить — засигналить, даже если никаких частиц нет. Поэтому на экран дисплея и выводятся сведения о том, кто сколько раз сработал: если ниточка дает сигнал и без частицы, она будет видна на экране как пик на общем ровном фоне.
К экранам надо обращаться пару раз за дежурство, просматривая аналогичные гистограммы для основных узлов детектора. По желанию можно сразу же получить оттиск изображения на бумаге. Рядом с дисплеями лежат толстенные тома подшивок гистограмм за все предыдущие дни работы. Сравнивая полученную картинку с архивом, можно судить об изменениях, произошедших в детекторе. Но в тот день мне не суждено было изучать экраны: только я окинул взглядом свои владения, чтобы убедиться, что ничего пока не загорелось, как дверь «голубой хижины» отворилась и вошел профессор Зоргель — директор ДЕЗИ.
Владимир Михайлович уже успел представить меня директору, когда мы пробегали мимо него вчера по дороге из столовой, так что встретились мы как давние знакомые. Точнее, профессор широко улыбался, а меня охватил ужас: во-первых, я еще ни разу не общался с директорами наедине, а во-вторых, дежурство мое происходило в субботу, и я подумал, что натворил что-то ужасное, раз уж пришлось прервать субботний отдых директора и вызвать его на установку.
Однако профессор Зоргель никаких признаков беспокойства не проявлял. Он завел разговор о «дзите», о проблемах и сложностях современной физики и опять-таки о моих научных интересах. «Дались им мои научные интересы», — думал я, стараясь поддерживать разговор и в то же время исподтишка оглядываясь в поисках признаков пожара, наводнения или утечки газа. Очевидно, совмещал эти занятия я не слишком удачно, и профессор, по-видимому, решил, что мешает мне плодотворно работать, извинился за вторжение, пожелал найти «дзиту» и откланялся.
Совершенно обессиленный, я снова опустился в кресло и опять огляделся по сторонам. Все было по-старому: огня не было видно, газовый счетчик показывал, что вот-вот раздастся взрыв, но самое удивительное — установка непрерывно работала и продолжала набирать информацию, как будто электроника, поняв, что толку от меня не будет, взяла на себя ответственность за все происходящее.
Через пару месяцев я понял, что если все работает нормально, вполне можно не вмешиваться, а сидеть в кресле и изучать всевозможные таблицы и гистограммы, как бы вживаясь в работу установки, проникаясь ее духом. К сожалению, такая смена выпадает очень редко. Чаше всего что-нибудь отказывает, и приходится неполадку устранять как можно быстрее, чтобы не терять ни минуты времени. Для справки: за секунду на магнитофонную ленту ЭВМ записывается 4—5 событий, то есть за сутки работы — около четырехсот тысяч.
В СТРЕМЛЕНИИ К СОВЕРШЕНСТВУ
Такая ситуация может удивить: что же это за работа, если все время что-нибудь ломается? Работа действительно не совсем обычная и очень непростая, немного похожая на жизнь в непрерывно перестраиваемом доме.
Дело в том, что все участники сотрудничества АРГУС, да и большинства всех международных групп — физики. Самая сложная и совершенная установка для них не самоцель, а только путь к решению физических проблем. Начав создавать установку, они ждут не дождутся, когда она заработает. А как только детектор становится более или менее работоспособным, его пускают в дело и уже в процессе работы подчищают шероховатости и недоделки.
Мало того: даже после конца сборки, в первые месяцы исследований, в головы авторов приходят сотни идей об улучшении конструкции, которые они воплощают «на ходу». Что-то получается, что-то — нет, но всякая установка больше похожа на все время меняющийся живой организм, чем на застывшее железное изваяние. Поэтому только два утренних часа моего первого дежурства прошли в одиночестве, а потом в «голубой хижине» все время кто-нибудь крутился, что-то подсоединял, смотрел на экраны дисплеев, подсчитывал на бумаге или задумчиво изучал потолок. Я с завистью смотрел, как они безошибочно выуживают нужный им провод среди сотен таких же, на мой взгляд ничем не отличающихся, и думал: хорошо им, работающим на установке с самого ее зарождения, они знают характер своего детища, все его слабые и сильные места. А как быть новичкам?
Довольно скоро я узнал, что все предусмотрено для облегчения жизни новичков. Во-первых, в памяти ЭВМ лежит подробнейшее описание того, что она умеет делать. Во-вторых, такое же подробное описание висит на каждом шкафу электроники, и в нем описаны самые типичные поломки. В-третьих, рядом с управляющим дисплеем положен список телефонов экспертов по всем частям установки — звонить можно и нужно в любое время суток.
И если первое мое дежурство прошло нервно, но более или менее гладко в смысле работы установки, то во время второго я уже пытался кое-что усовершенствовать, а на третьем — получал истинное удовольствие от окружающего гудения и моргания, потому что начал понимать его смысл. Время между дежурствами было заполнено чтением многотомной эпопеи «Установка АРГУС», чтением увлекательным и полным всевозможных открытий.
Только вот после первых дежурств читать не удавалось — уставал. И по совету профессора Дардена я отправлялся на прогулку.
ОЛЕНИ, ФАЗАНЫ, КРОЛИКИ
Один из принципов существования в ДЕЗИ — полная самостоятельность. Никто никого не водит за руку: тебе дают план территории и дают возможность ориентироваться самому.
Кроме плана на каждом шагу к вашим услугам всевозможные указатели, поясняющие, где что расположено. Заблудиться практически невозможно, и все же, честно говоря, лучшим ориентиром для меня лично была высоченная труба котельной, стоящая рядом со зданием ДОРИС. На нее я ориентировался, когда шел на работу, ее же искал, когда с работы возвращался.
И сам город Гамбург точно так же весь переполнен схемами, объявлениями и указателями — по нему передвигаться оказалось даже легче, чем по территории ДЕЗИ, ни разу не пришлось справляться о пути, все было обозначено просто и наглядно. Но выбрались в город мы не сразу, а первые прогулки проходили по территории ДЕЗИ.
Вокруг — много зелени, кусты малины, ежевики, а поздним вечером на тропинках и траве можно заметить быстро удирающих от тебя кроликов. ДЕЗИ расположен на окраине города, и зверьки существуют здесь довольно свободно. Они успели разобраться в режиме работы людей и безбоязненно греются на солнце в выходные дни — по субботам и воскресеньям. Иногда можно встретить и фазанов. Очень приятно наблюдать всякую живность в совсем вроде бы не подходящем месте. А под балконом моего номера в гостинице (жил я на первом этаже) на зеленой лужайке выросли маслята. Я долго любовался ими, даже сделал несколько слайдов, а потом все-таки выбрал самые большие грибы, срезал и, поджарив в сметане, съел с большим удовольствием. Самые симпатичные — маленькие и крепкие — оставлены были на вырост для завтрашнего урожая. Но на следующий день рано-рано утром любитель ровных газонов — садовник нашей гостиницы — безжалостно скосил их вместе с травой. А чтобы поискать грибов на других газонах, свободного времени как-то не нашлось.
В общем, первое время для прогулок вполне хватило территории физического центра, и оказывали они прямо чудотворное действие — очень хорошо отдыхалось среди травы, фазанов и кроликов. Потом диапазон моих походов раздвинулся на пару километров — я уже доходил до парков на берегу Эльбы. Там — свое удовольствие: олени. И у каждого достаточно просторного вольера стоит автомат, в котором за несколько монеток можно получить пакетик орешков и покормить оленей. Увы, пора возвращаться на установку.
ЗНАКОМСТВО С ОСЦИЛЛОГРАФОМ
Дежурства — лишь малая толика работы, которую мы делали в АРГУСе. Главной нашей заботой были мюонные камеры. Это железные конструкции длиной в несколько метров и шириной сантиметров в пятьдесят. Они прослеживают путь мю-мезонов и передают информацию о точных координатах в ЭВМ. Мю-мезоны — частицы, которым не преграда метровая толща магнита АРГУСа, поэтому мюонные камеры расположены и внутри детектора, и окружают его со всех сторон.
На второй день после нашего приезда в списке экспертов рядом с надписью «мюонные камеры» появились наши телефоны и имена. Так я стал специалистом по мюонным камерам.
Чтобы быть уверенными в работе камер, мы решили проверять их регулярно, не дожидаясь поломок. Точнее, решал у нас все Владимир Михайлович, а я старался как можно точнее выполнять его указания.
«Возьми осциллограф и проверь совпадение сигналов по времени в мюонном мастере», — это указание было первым. (Мюонный мастер — это сигнал, по которому информация с мюонных камер и сопутствующих счетчиков передается в ЭВМ. Надо, чтобы сигналы со всех отдельных камер и счетчиков передавались строго одновременно.)
Честно признаюсь, что с приборами мне приходилось сталкиваться не часто, несмотря на то, что физикой частиц я занимаюсь уже восемь лет. Основным делом всегда была обработка результатов на ЭВМ, и в программировании я кое-что понимал, но вот осциллограф видел только издалека. Вряд ли можно считать себя после этого физиком-экспериментатором, но я оправдывал свое незнание возросшей специализацией и разделением труда в физике. «Каждый должен хорошо делать свое дело», — так думал я раньше. Оказывалось, что в АРГУСе принцип иной: «Каждый должен хорошо делать все, что касается его части установки».
Поэтому, когда я сообщил Владимиру Михайловичу, что ни разу не брал в руки осциллографа, он улыбнулся и, поддерживая шутку, сказал: «Этак окажется, что ты и паять не умеешь!» Паять я тоже не умел, но рассуждать на эту тему не осмелился. Когда стало ясно, что я не шучу, Владимир Михайлович несколько минут сидел молча и смотрел в дверь «голубой хижины»; чувствовалось, только воспитание не позволяет ему высказать вслух, что он обо мне думает.
Скажу сразу: через час я уже вполне осмысленно что-то там измерял при помощи осциллографа, а еще через день — паял оторванные концы проводов. Выхода не было — пришлось превращаться в экспериментатора.
Пайка и работа с электроникой — наименее неприятные виды работ на установке.
Мюонные камеры, как уже было сказано, приборы довольно громоздкие, а повесить их надо с точностью не хуже сантиметра — именно такая точность в измерении координаты частиц от них требуется. Закрепить пятиметровую махину так точно дело непростое, а когда делают его такелажники при помощи своего любимого лома, то и безнадежное. Поэтому несколько дней мы выправляли неверно висящие камеры. Пришлось не менее ста раз забираться на шестиметровую высоту и орудовать там гаечными ключами и отвертками. Обучился и этому.
Так что дежурства — это цветочки. Однако ничего не поделаешь… Я впервые ощутил, что на мне лежит колоссальная ответственность за большое дело и если я чего-то не сделаю, кроме меня — некому. Сначала непривычно и страшновато, а потом даже чувство гордости распирает и начинаешь себя уважать.
Дела на установке — обязательная программа для каждого экспериментатора. Есть и произвольная — обработка результатов на ЭВМ.
КАК ГОВОРИТЬ С КОМПЬЮТЕРОМ
Физики во всем мире общаются друг с другом по-английски. Когда работаешь в ДЕЗИ, хорошо бы знать еще и немецкий — без него трудновато: все контакты с инженерами ускорителя, рабочими и другими служащими центра возможны только на немецком. И еще более, чем английский и немецкий, нужен для работы язык программирования.
Работают на ЭВМ и пишут программы в ДЕЗИ все без исключения, и на того, кто не смог бы это сделать, смотрели бы с большим удивлением, чем на неграмотного человека. Без ЭВМ работать просто нельзя: компьютеры контролируют работу всех частей установок, они управляют потоком информации о всех столкновениях частиц из встречных пучков и записывают ее на магнитофонные ленты, а потом с помощью сложнейших программ извлекают из океана информации ее физическое содержание. Что бы ни пожелали вы совершить, возможно лишь при посредничестве компьютеров.
Мы готовились к такой ситуации заранее и многое изучили еще в Москве. Есть языки программирования, а есть языки для диалога с ЭВМ. К тому же ЭВМ — разные, а значит, и языки разные. В нашем родном институте есть достаточно хороший вычислительный центр, где мы практиковались в составлении программ и «беседах» с машиной.
В общем, провели серьезные тренировки, как перед подъемом на сложную вершину, и эта подготовка сильно помогла мне более или менее быстро войти в курс дела на месте. Вполне уместно было бы ввести в нынешних анкетах графу: «Какими языками программирования вы владеете?»
ФИЗИКА НА ЭВМ
Я начал общаться с вычислительным центром ДЕЗИ часа через три после приезда, получив личный пароль, который дает возможность «беседовать» с ЭВМ при помощи терминалов. Это специальные экраны, как у телевизора, но с клавиатурой типа пишущей машинки. Этих терминалов на территории ДЕЗИ стоит около полутора сотен, и расположены они повсюду, во всех лабораторных корпусах. Все подключены к единому центральному процессору — электронному мозгу, всегда включены и готовы к работе. Бывает, что на ЭВМ одновременно работают по сто — сто двадцать физиков одновременно, причем никто друг другу не мешает, только задачи считаются медленней, если машина считает их одновременно несколько сотен. Это как-то не укладывается в мозгу — как можно одновременно решать сто сложнейших задач, но тем не менее именно так организована работа современной ЭВМ. Оператор, обслуживающий машины, только ставит на магнитофоны ленты из хранилища, которые запрашивают программы. Однако и эта операция в ближайшем будущем тоже будет автоматизирована.
Речь дальше пойдет о больших ЭВМ с колоссальным объемом памяти и быстродействием во много миллионов операций в секунду. Таких машин три, и стоят они в вычислительном центре. Кроме них в каждой группе есть несколько малых машин — мини-ЭВМ, которые проверяют напряжения, токи, сопротивления во всех частях детектора и сообщают дежурному результат. Есть средние ЭВМ, пересылающие информацию со всех частей установки на магнитофонные ленты. На этих машинах можно решать какие-нибудь задачи, но основная часть задач, сложных, объемных, решается на больших ЭВМ вычислительного центра.
Диалог с машиной можно начать в любой момент, присесть где удобно, запустить программу, проверить, как считаются те, что ты ввел раньше. Общение с ЭВМ быстро становится повседневной привычкой.
Происходит диалог так: сначала набираешь на клавиатуре свое имя. ЭВМ спрашивает пароль, ты отвечаешь и после этого получаешь возможность видоизменять программы, лежащие в твоей библиотеке. Читать можно программы из любых библиотек, а изменять — только в своей. Далее — по потребности: можно вызвать на экран текст программы и что-нибудь изменить в нем, можно посмотреть результаты уже завершившейся программы, а можно ознакомиться с новостями ДЕЗИ.
Вычислительный центр и все терминалы работают круглосуточно. Вполне можно работать и ночью, что случается довольно часто. Одна из причин таких ночных бдений довольно интересна, и о ней стоит рассказать подробней.
Хотя вычислительный центр обладает колоссальными счетными мощностями и одновременно может считаться не одна сотня задач, все же какие-то задачи пропускают в первую очередь, а какие-то — во вторую. Но если спросить у любого экспериментатора, какая задача важней, то, без всякого сомнения, он, конечно, ответит, что именно его и только эту задачу обязательно надо считать в первую очередь. Поэтому для наведения порядка придумана система приоритетов.
Если задача идет с меткой высокого приоритета, то она начинает считаться сразу же, как только вы ее запустили. Если приоритет средний, приходится подождать два, а то и три часа. Для низкого приоритета нет никакой гарантии, что задача вообще сосчитается сегодня. Есть масса дополнительных градаций: задачи без магнитофонных лент считаются быстрее, длинные задачи откладываются напоследок и т. д.
На каждую группу физиков ежедневно выделяется определенное количество времени. У нас, например, было десять минут высокого приоритета, восемьдесят — среднего, а низкого — сколько угодно. Согласитесь, совсем немного для пяти десятков физиков, поэтому всегда существовала конкуренция (естественно, негласная). Каждый старался побыстрее запустить свою задачу с высоким приоритетом, и обычно к обеду в табличке «Контингент времени АРГУС», которую каждый может посмотреть на экране терминала, в графе высокого и среднего приоритета красовались нули. Приходилось запускать задачи с низким приоритетом и уходить спать, так и не дождавшись результата.
Через несколько дней работы в ДЕЗИ я обратил внимание, что в 11—12 часов вечера трое-четверо канадских студентов сидят за терминалами, не уходят и вроде бы ничего не делают — беседуют о пустяках и нетерпеливо посматривают на часы. Ради интереса я решил остаться посмотреть — что же произойдет за полночь. Оказалось, что в два-три часа ночи вычислительный центр выделяет новый контингент времени на следующий день, и можно опять быстро сосчитать свои задачи. Но такой захватнический способ работы не одобрялся серьезными физиками АРГУСа, и Владимир Михайлович, конечно же входящий в число этих самых физиков, не рекомендовал мне им пользоваться. Мы нашли другой способ. В субботу и воскресенье поток желающих посчитать на ЭВМ резко спадал: десять — двадцать энтузиастов, не больше. А время для счета выделялось то же, что и в будни. И работать в выходной день — одно удовольствие. Так у нас не стало выходных.
Для любителей поздних вычислений всегда работает буфет, где до 10 вечера можно перекусить. Позднее — приходится довольствоваться собственными припасами или же прохладительными напитками из автоматов. Автоматы с бутылочками «фанты», кока-колы, пепси-колы, минеральной расставлены на всех оживленных перекрестках корпусов и прямо в зале ускорителя. Напитки в них ледяные даже в самую отчаянную жару.
РАЗВЛЕЧЕНИЯ НА ЭВМ
Однако работа за терминалом — занятие утомительное. Через пару часов затекает спина и от напряжения устают глаза. Хочется отвлечься. На этот случай в памяти ЭВМ хранится множество разнообразных игр. Есть простые — шашки, калах, покер, есть посложнее — поиск драгоценностей в пещере или сражение с пришельцами из другой галактики, есть необычные — беседа с психоаналитиком. В эти игры я часто поигрывал и не раз попадал в забавные ситуации.
Сначала я решил побеседовать с психоаналитиком. Следуя описанию, предваряющему начало любой игры, я напечатал на терминале приветствие и несколько первых слов — начало разговора. К сожалению, компьютер ответил мне на немецком языке, в котором я мало что понимал. Стало ясно, что поговорить нам не удастся. Решив прекратить «общение», я напечатал «ауфвидерзеен» и думал заняться другими делами. Не тут-то было: на мою попытку расстаться с ним психоаналитик разразился длиннющей фразой и не думал отключаться. Как потом перевели знатоки, ЭВМ сообщала, что моя психика крайне неустойчива и прощаться рано — надо еще «поговорить». Пятнадцать минут я старался попрощаться с компьютером всеми известными мне способами, вплоть до угроз и оскорблений, — выйти из игры не удалось. Пришлось обратиться за помощью к соседу, работавшему за терминалом справа от меня. Он оказался поопытней и со снисходительной усмешкой напечатал несколько слов, после чего психоаналитик мгновенно отпустил меня с миром. Потом мой спаситель пояснил, что напечатал он такой текст: «Извините, но уже 17 часов и мне пора пить кофе». Порядок уважают все: и люди, и компьютеры.
Не менее увлекательной оказалась игра «Поиск драгоценностей». Сокровища были запрятаны в глубокой пещере, и путь к ним пролегал через множество опасностей и приключений. Игра затягивала, тем более что компьютер запоминал то место, где ты остановился, и ты мог продолжать путешествие, начиная играть в следующий раз. Однажды я решил поискать сокровища в рабочее время, то есть в будний день часов в одиннадцать. Не тут-то было: как только я напечатал вызов программы игры, на экране появилась надпись: «Вход в пещеру с понедельника по пятницу закрыт с 9 до 18, в нее могут входить в эти часы лишь волшебники, знающие волшебное слово». Я решил не сдаваться и на вопрос о волшебном слове напечатал какую-то абракадабру. На экране тут же появился ответ: «Мистер Семенов! Вы не волшебник, а шарлатан, не рекомендуем говорить неправду и тем более играть в рабочее время. Добро пожаловать к нам, но только после конца рабочего дня!» После такого убедительного внушения я неделю не прикасался к играм.
Воевал я и против пришельцев, получив звание адмирала, не раз спасал нашу галактику от уничтожения. Тут уж приходилось действовать побыстрее: пускать торпеды, уворачиваться от внеземных бомб, передвигаться по локатору, вести нелегкие бои. И, наслаждаясь азартом игры, я как-то не заметил, что пальцы мои в совершенстве изучили клавиатуру и работать за терминалом я стал как опытная машинистка — вслепую, не глядя на клавиши. Раз в десять быстрее, чем в первые дни. Оказалось, эти малосерьезные драгоценности и пришельцы делают важное дело — учат свободно владеть клавиатурой терминала. Цель эта достигается довольно быстро, а игры быстро надоедают, и вообще играют в них только новички, которым эти удовольствия внове. Лишь один день в году игры становятся безраздельными хозяевами почти всех терминалов центра. Этот день называется «днем открытых дверей».
Когда он приходит, охранники пропускают на территорию ДЕЗИ всех желающих, а в самом ДЕЗИ распахиваются настежь все двери — ускорителей, установок, складов, вычислительного центра и мастерских. Несколько тысяч любителей науки всех возрастов бродят по корпусам и с любопытством разглядывают арсенал физики элементарных частиц. Около каждой установки стоят один или два сотрудника. Они отвечают на все вопросы и трудятся в поте лица.
Единственной закрытой дверью в тот день была дверь нашей комнаты, уединившись за которой мы с Владимиром Михайловичем пытались трудиться. Но единственная закрытая дверь как магнитом притягивала посетителей, и, я думаю, нашу комнату посетили все без исключения гости «дня открытых дверей». Пришлось, увы, устроить себе выходной день и прогуляться в город. Только к 10 вечера мы, облегченно вздохнув, смогли усесться к терминалам и заняться любимым делом — поисками «дзиты».
ЖАРКОЕ ВРЕМЯ В АВГУСТЕ
Обычно летом лаборатории и терминалы вычислительных центров пустеют: известные физики отправляются на конференции, чтобы обменяться результатами, полученными за год, а неизвестные и малоизвестные предпочитают проводить время в отпусках.
Несмотря на августовскую жару, никакого запустения в этом году в ДЕЗИ не наблюдалось; скорее наоборот, всюду царило оживление, с разных сторон доносилось «дзиту», «дзита», «дзиты». Казалось, все вокруг или причастны к открытию, или пытаются к нему причаститься.
Библиотека ДЕЗИ обычно работает круглосуточно, чтобы все сотрудники могли двигать науку и днем, и ночью. Только летом, когда заметно спадает плотность посетителей, библиотека закрывается на ночь — с 23-х до 7-ми. Но в этом августе желающих поразмышлять о судьбе «дзиты» оказалось так много, да вдобавок заглянуть в научные труды им хотелось то поздней ночью, то ранним утром, что на дверях библиотеки появилось объявление: «Тем, кому с 23-х до 7-ми срочно понадобится литература, надо обратиться к охраннику у проходной, ключ от библиотеки — там».
Обычно раз в две недели собирается семинар АРГУСа. На нем докладывают последние результаты, обсуждают проблемы, раздают задания. Кстати, задания раздают не совсем обычным образом. Например, надо написать несколько программ для решения какой-нибудь задачи. К доске выходит ответственный за обработку эксперимента и пишет названия этих программ. Потом он показывает указкой на одну из программ и поворачивается к аудитории. Поднимается несколько рук, обладатели которых хотят выполнить эту работу. Остается только выбрать лучшего исполнителя и написать его фамилию на доске рядом с названием задачи. Такой энтузиазм отчасти объясняется тем, что в АРГУСе много студентов — им надо проявлять себя, завоевывать авторитет. Отчасти — стремлением каждого внести свой вклад в дело всей группы. В общем, проблем с желающими поработать никогда не бывает, скорее наоборот.
Августовский семинар АРГУСа был похож на военный совет перед решающим сражением: на доске были написаны «направления главного удара», по которым мы должны были искать следы «дзиты». Дортмунд специализируется на регистрации гамма-квантов — им поручили искать «дзиту» в распадах ипсилонов на фотон плюс еще что-то — в той же реакции, где обнаружил новую частицу «Хрустальный шар». Москвичи — эксперты по мюонным камерам — должны искать распады «дзиты» на мю-мезоны. Сроки исполнения не фиксировали: само собой разумелось, что каждый сделает свою работу так быстро, как только сможет.
УМ — ХОРОШО, А МНОГО — ЛУЧШЕ
Дух сотрудничества пронизывает всю деятельность международных групп, а работа на ЭВМ просто по сути своей — кооперативна.
При решении физических задач на ЭВМ бывает нужно множество небольших программок. Например, для перехода из одной системы координат в другую, для проведения плавной кривой через экспериментальные точки. Над решением таких чисто технических программистских проблем можно не задумываться, а просто поинтересоваться, кто их уже решил до тебя.
Возможность использовать в счете не только собственные программы, но и любые из созданных другими физиками была для меня непривычна. Однако оказалось, что дело обстоит совсем просто: надо лишь знать, в какой из библиотек лежит программа и как к ней подступиться, — ты сразу становишься ее полноправным владельцем и можешь делать с программой все, что хочешь, переписав ее к себе в библиотеку.
Разобраться в сложной программе, тем более чужой, дело непростое, но овчинка стоит выделки. К тому же квалифицированные программисты пишут программы, сопровождая их подробнейшими описаниями и комментариями, разъясняющими, что и как программа умеет делать. Все, что требуется от вас, — сесть за терминал и начать читать текст программы на экране, все остальное будет разжевано и положено в рот при чтении.
При работе с ЭВМ предусмотрена бездна удобств, но самое впечатляющее — оператор help, что значит «помоги».
Допустим, вы сели за терминал впервые в жизни и совсем ничего не знаете о том, как с ним обращаться. Печатайте «помоги» — в ответ на экране появится доброжелательное приветствие и вопрос о том, что вас интересует с длинным списком ответов. После этого вам уже даже печатать никаких слов не придется, надо лишь ставить крестик около того варианта ответа, который вам подходит. В конце концов вы доберетесь до сути.
«Помоги» можно печатать в любой ситуации, и компьютер разъяснит вам, почему не работает программа, научит работать с магнитофонными лентами и магнитными дисками, порекомендует литературу, — в общем, не волнуйтесь, в беде вас не бросят.
Все перечисленные удобства качественно меняют ситуацию: физические результаты становятся чем-то реальным, доступным, обозримым. Раньше для того, чтобы разобраться в сложном столкновении частиц, нужны были недели, а то и месяцы. На сбор десятка интересных событий могли уйти годы, и при этом на второй план отходила суть явления, скрытая за этими самыми событиями. Увязая в рутине технических расчетов, физики отрывались от физики, появлялись экспериментаторы, не бравшие в руки осциллограф. Теперь же можно утром в библиотеке наткнуться на интересную мысль в только что полученной статье, днем придумать способ ее проверки, вечером — составить программу, потом оставить ее на счет и ранним утром следующего дня обсуждать результаты счета с коллегами.
Многих из тех, кто занимается физикой, несомненно привлекло в эту область науки очарование экспериментов прошлого. Лабораторные столы Фарадея, Резерфорда, Капицы, пробежки Ферми и Курчатова с радиоактивными образцами — непосредственный контакт экспериментатора и неизведанного. Я помню, как в институте мы рассуждали с приятелями, что самое большое удовольствие — делать науку своими руками. Потом стали строить громады циклотронов и синхрофазотронов, как в фильме «Девять дней одного года» — физики вынуждены были отгораживаться от микромира бетонными блоками. Теперь экспериментатор сидит за экраном терминала, — казалось бы, еще дальше от мира частиц, чем раньше. Но — странное дело — физика за терминалом стала ближе и ощутимей, а результаты — наглядней, и за терминалом мы испытываем тот же азарт и восторг исследования, что и Резерфорд в начале века, наблюдая за вспышками от частиц на экране.
ЭВМ помогает не только получать, но и оформлять результаты. Гуляя в первые дни по вычислительному центру, я заметил, что рядом со знакомыми мне терминалами для диалога иногда стоят и другие, побольше размером, на экранах которых появляются невероятно красивые картинки, схемы установок, графики и кривые. Сначала все эти изображения показались мне образцами изысканного искусства — так красиво они выглядели. Через пару месяцев я сам создавал их. Это был графический дисплей. С помощью сложного набора программ, который вы используете уже в готовом виде, он воспроизводит результаты — графики и картинки, которые куда проще и удобнее обсуждать с коллегами, чем большие наборы цифр. Нажав на клавишу, можно получить оттиск изображения с экрана на бумаге. Все полученные чертежи и рисунки готовы для того, чтобы использовать их в статье.
Между прочим, и статьи писать тоже помогает ЭВМ. Когда я впервые увидел, как это делается, то получил очередную порцию сильных впечатлений.
За четырьмя соседними терминалами, стоящими в общей комнате АРГУСа, сидели главные асы сотрудничества, в том числе и Владимир Михайлович. Не глядя друг на друга, они нажимали клавиши терминалов и обменивались отрывочными замечаниями. На экранах был текст статьи, точнее — одна из страниц чернового варианта. Проект пишет тот, кто получил интересный результат. Потом начинается обсуждение. Любое исправление мгновенно вносится в текст и появляется на экране. В памяти ЭВМ хранятся все нужные схемы и чертежи установки, их можно вызвать и разместить на странице. Любой график можно изобразить в нужном масштабе, рисунок — скомпоновать самым наглядным образом.
После того как текст статьи согласован, опять — простым нажатием клавиши терминала — он размножается в нужном числе экземпляров, а потом отправляется в печать.
Правда, надо честно признаться, что асы редко собираются вместе для подобного обсуждения. Обычно статью пишет автор, советуясь с ближайшими друзьями, а потом на семинаре раздает всем черновой вариант. Каждый вносит свои поправки и возвращает текст. Распространяется «вариант второй», уже с учетом поправок. И так далее. Бывает по четыре, а то и по пять вариантов до окончательного соглашения.
Канадские студенты пишут на ЭВМ свои диссертации. Однажды я видел, как один из них писал на терминале письмо домой, пишущая машинка для них инструмент незнакомый, недоступный и просто ненужный, не говоря уже об авторучке.
Через терминал можно послать сообщение приятелю, работающему за другим терминалом совсем в другом здании. Если же его нет, то он получит ваше послание сразу, как только начнет работать. Можно устроить и розыгрыш. В одну из таких ловушек я попал по неведению в первые дни.
Когда вы садитесь за терминал, положено прежде всего прочитать новости: есть новости всего центра, а есть и чисто внутренние — аргусовские. Так распространяются графики дежурств, программы семинаров, сведения об изменениях в программах и т. п. Конечно, чтение новостей дело нужное, но часто на него не хватает времени, поэтому я первое время пролистывал на экране строки новостей, не вчитываясь в них. И поплатился за эту свою небрежность.
Усевшись однажды за терминал, пропустив новости, я стал запускать какие-то срочные программы одну за другой. Вдруг на экране появилась грозная надпись в обрамлении вереницы восклицательных знаков: «Ваши программы вывели из строя вычислительный центр!!! Штраф 100 000 марок!!!» Дрожащими пальцами я отключился и на несколько минут затих в своем кресле. Потом, оглядевшись по сторонам, я обратил внимание на то, что вроде бы соседи мои продолжают работать за своими терминалами как ни в чем не бывало. Значит, центр и ЭВМ еще целы? Я попробовал опять запустить программы. То же самое: невероятное количество марок. Что делать? На мое счастье, сосед обратил внимание на экран моего терминала — его привлекло обилие восклицательных знаков. Расхохотавшись, он объяснил мне, что это все шутки Маттисена — физика из Дортмунда, ответственного за составление графика дежурств. Поскольку новости никто не читал вовремя, он устроил нехитрый розыгрыш: в новостях вместе с графиком дежурств было объяснено, что он посылает всем на экраны угрожающую надпись, и показано, как ее погасить. Впредь я решил аккуратнейшим образом читать новости, — что ни говорите, а 100 000 марок — это не шутка.
В ПОИСКАХ «ДЗИТЫ»
Итак, в августе АРГУС стал искать «дзиту». Одновременно шел сеанс набора информации на ускорителе и велись работы на ЭВМ. Конечно, заниматься интересной физикой интересней, чем крутить гайки, паять, дежурить на установке, но первая часть просто невозможна без второй, и поэтому приходилось одновременно работать на два фронта, урывая время для терминала уже после полуночи. Так работали не только мы, но и многие в АРГУСе, да и не только в АРГУСе. Очень уж заманчивые перспективы могли открываться за «дзитой».
Похоже, физика элементарных частиц поднялась на определенную вершину: пройдет немалый этап, мы умеем более или менее удовлетворительно отвечать на вопрос «как устроен мир частиц», построены теории электрослабого и сильного взаимодействий. С. И. Вавилов писал: «Когда наука достигнет какой-либо вершины, с нее открывается обширная перспектива дальнейшего пути к новым вершинам, открываются новые дороги, по которым наука пойдет дальше».
Встает вопрос: почему мир устроен именно так? «Дзита» могла быть первой удачей на этом пути.
Вот слова Эйнштейна о научном поиске. «Годы мучительных, изматывающих поисков во мраке, с их напряженным страстным ожиданием, с переходами от уверенности в себе к изнеможению, и, наконец, затем выход к свету — только тот, кто это пережил, может это понять, — писал Эйнштейн. — Там лежит этот огромный мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами великой вечной загадкой». И дальше: «Самое непонятное в этом мире — то, что его можно понять… Все эти попытки основываются на уверенности, что бытие обладает совершенно гармоничной структурой. И ныне у нас меньше, чем когда-либо, оснований позволить себе отойти от веры в это замечательное обстоятельство».
«Дзиту» встретили с восторгом. Греческое начертание этой буквы заполнило все объявления о научных семинарах, оно появлялось на страницах и гамбургских газет и научно-популярных журналов. «Открытие века!», «ДЕЗИ открывает дверь в новый мир!», «Где место дзиты?» — такими броскими заголовками откликнулась печать на открытие «Хрустального шара». Больше всего и теоретикам, и экспериментаторам хотелось, чтобы это была хиггсовская частица. Так, по фамилии физика, их предложившего, Питера Хиггса из Эдинбурга, называют очень важный класс частиц, необходимых для современной теории взаимодействия частиц. К сожалению, они до сих пор не найдены, а с их помощью решается одна из основных проблем физики микромира: им обязаны массой все элементарные частицы.
Как возникает масса у частиц, понять непросто; честно говоря, ученые и сами до конца не уверены в том, что все понимают правильно в этом вопросе. Даже при полном отсутствии вещества в вакууме всегда существуют квантовые флуктуации различных полей, своеобразное мерцание, рождение и гибель.
Представьте себе волнующееся море, и где-то далеко среди волн то появляется, то исчезает фигурка одинокого пловца — так можно вообразить рождение частиц из «ничего» на очень короткое время. Никакие законы сохранения не нарушаются: есть в квантовой механике соотношение неопределенностей, позволяющее на кратчайшее время энергии флуктуировать. Такие очень короткие живущие частицы, рождающиеся из флуктуации энергии, носят особое название — «виртуальные», от латинского «virtualis» — условный, могущий проявиться.
Мгновенное рождение и уничтожение виртуальных частиц — не только игра ума теоретиков, но и реальный факт, надежно зарегистрированный во многих опытах.
Так вот, упомянутые выше хиггсовские частицы обладают удивительным свойством, виртуальное рождение их как бы шубой окутывает каждую элементарную частицу. Так у всех частиц возникает масса.
Пока не найдены хиггсы, как их фамильярно называют физики, все стройное здание современной теории электрослабого взаимодействия частиц как бы повисает в воздухе, потому что эксперимент пока не обнаружил одного из фундаментальных камней этого здания.
Хиггсы — ключ к двери, за которой спрятан ответ, почему частицы устроены именно так.
К сожалению, о том, какие они, известно очень мало. У недавно найденных промежуточных бозонов была известна масса с процентной точностью и много других характеристик, а с хиггсами дело гораздо хуже. Неясно даже, сколько их: может быть, два, может, четыре, а может быть, еще больше.
Известно, что чем тяжелее кварки и лептоны, тем сильнее взаимодействуют с ними хиггсы. Массу для них теория не предсказывает, есть лишь соображения, что очень легкими они быть не могут, вероятнее всего — раз в десять тяжелее протона.
Понятно, что искать «неизвестно что» гораздо труднее, чем «известно что», но уж очень нужны хиггсы, поэтому ищут их всюду и каждую новую неожиданность в первую очередь примеряют на гипотезу Хиггса.
Так было и с «дзитой»: прежде всего решили, что найден долгожданный хиггс. Потом, приглядевшись повнимательнее, некоторые скептики стали сомневаться. Хиггс должен взаимодействовать с одинаковыми кварками с одной и той же силой — ведь он одевает их в одинаковые «шубы», а «дзита» появлялась в распадах одного из ипсилонов и никак не проявляла себя в распадах другого.
Ситуация была многообещающей, но неясной; независимо от того, хиггс это или нет, новая частица представляла несомненный интерес, и надо было тщательно ее исследовать. А перед тем как исследовать, подтвердить само существование, то есть найти на других экспериментальных установках. Этим-то и занялся АРГУС, имея в своем распоряжении могучий детектор и все богатство коллективного программистского разума.
Как и наметили на семинаре, искали сразу по нескольким направлениям. С таким же азартом, как геологи ищут руду, старатели — золото, охотники гонятся за ускользающим зверем. Мы просеивали через сито различных отборов всю информацию, записанную на лентах ЭВМ, а это ни много ни мало — миллионы событий. То там, то тут возникали слухи: «В дортмундской группе видят пик», «Непонятный горб в материалах канадцев», да и мы сами с Владимиром Михайловичем не раз наблюдали в тех данных, над которыми корпели, призрак «дзиты». Но проверки и перепроверки беспощадно уничтожали все эти мнимые находки, оказывающиеся миражами.
«Дзиту» искали так. Если б она жила по меркам микромира долго, то должна была оставить след в дрейфовой камере АРГУСа. А уж его бы мы не проглядели. Но следа не было. Значит, «дзита» за миллиардно миллиардные доли секунды распадается. На что? Мы ничего не знали о том, что представляет из себя «дзита», поэтому приходилось искать ее распады на все, что угодно.
Главное — точно определить энергии родившихся частиц. Если в сумме они дадут в точности массу «дзиты» — значит, родились при ее распаде. Если же нет — значит, возникли в каких-то других событиях.
Мы с Владимиром Михайловичем тщательнейшим образом исследовали пары мю-мезонов, на которые могла распадаться «дзита». Никаких следов частицы с массой 8,3 ГэВа не было.
Прошел сентябрь, подходил к концу октябрь. Фонтан теоретических работ, приписывающих «дзите» все новые и новые, порой совсем уж фантастические свойства и объяснения, не только не сникал, а усиливался. Участники сотрудничества «Хрустальный шар» ходили с радостными лицами именинников и намекали на то, что у них есть еще немало интересных результатов.
А мы не могли найти ничего, что подтверждало бы существование новой частицы. На фоне всеобщего восторга и воодушевления первые осторожные высказывания членов АРГУСа о том, что «дзиты»-то вроде как и нет, попросту не были восприняты серьезно, даже вызывали некоторое раздражение. Директор ДЕЗИ заявил в разговоре с Владимиром Михайловичем: «Если АРГУС не видит «дзиту», это еще не значит, что ее нет…» И на карту оказался поставленным профессиональный престиж всего нашего сотрудничества.
Дни перестали делиться на выходные и рабочие, а сутки — на день и ночь. Мы существовали как будто в режиме орбитальной станции: непрерывная работа с восьмичасовым перерывом на сон. Иногда мне казалось, что я уже живу не снаружи, а внутри ЭВМ, среди программ, таблиц и графиков. Некоторые программы были моими друзьями, некоторые меня явно недолюбливали и ломали все планы, а царствовала над всей этой фантасмагорией огромная «дзита», почему-то темно-лилового цвета. Ночью мне снилось сплошное программирование. Но ничего не помогало — «дзиты» не было. Мы перепроверили свои результаты не семь, а семьдесят семь раз, обсмотрели их со всех сторон — ничего.
И наконец, когда я, погруженный в свои невеселые мысли, стал выходить из комнаты, забывая открыть дверь, стало ясно, что пора отдохнуть.
МУЗЫКА
Честно говоря, Владимир Михайлович работал больше, чем я: он не позволял себе получасовых перерывов на галактические сражения, да и прогуливался куда меньше, но вот сходить в оперу он согласился, точнее — это он посоветовал мне туда сходить.
Гамбургская опера снаружи ничем не выделяется среди окружающих зданий — бетонный современный куб с большими стеклянными окнами на фасаде. Изнутри — довольно скромно драпированный интерьер, какая-то уютная домашняя обстановка, партер и четыре яруса лож. Я обычно оказывался на самом верхнем, да и слушал музыку стоя, потому что ложи сто́ят дорого.
В репертуаре театра бросалось в глаза большое внимание к русской музыке. Премьеры последнего сезона: «Борис Годунов» Мусоргского, «Лебединое озеро» Чайковского и балет «Онегин» на музыку Чайковского. Мне удалось посмотреть только новую постановку «Лебединого озера» в трактовке Джона Нимейера. Впечатление очень большое, хотя на фоне исполнительского искусства солистов Большого театра гамбургский балет выглядел, конечно, слабее. Но этот недостаток с лихвой окупался каким-то огромным желанием всей труппы создать на сцене праздник музыки и танца.
В общем, на четыре часа лиловый призрак «дзиты» отступил, и мы наслаждались балетом от души.
И еще раз мы послушали хорошую музыку, уже в самом ДЕЗИ: выступал самодеятельный оркестр ДЕЗИ. Тут меня ожидал сюрприз: среди музыкантов за виолончелью я увидел лидера сотрудничества профессора Шмидта-Парцифаля.
Когда Владимир Михайлович первый раз познакомил нас, я сразу подумал, что Шмидт-Парцифаль совсем не похож на физика, а скорее — на музыканта, какой-то у него был мечтательный, задумчивый взгляд. И вот оказалось, что мое первое ощущение было правильным.
И хотя оркестр порой фальшивил, не всегда попадал в такт, было удивительно приятное ощущение от этой какой-то домашней музыки, приятно было видеть знакомые лица среди музыкантов, и я даже пожалел, что никогда мне не выпало счастье участвовать в таком самодеятельном оркестре.
К сожалению, классическую музыку слушают в основном люди немолодые. Молодежь, в том числе и канадские студенты АРГУСа, непрерывно ходят с наушниками и воспринимают только четкие современные ритмы, о чем говорит их постоянное поддрагивание. Так же ритмично покачиваясь, они сидят и за терминалами, не снимая наушников. Ноги при этом лежат на столе, правда ботинки обычно сняты. Увидев впервые у локтя чьи-то ноги, удивляешься, а потом привыкаешь — дело вкуса.
После нескольких часов музыки, гармонии и воспоминаний о доме (почему-то под музыку особенно хорошо вспоминались родные и близкие) мы возвращались к своим терминалам.
РАЗВЯЗКА
Для обсуждения сложившейся ситуации и определения программы работ на будущее был создан комитет научной политики ДЕЗИ, на котором АРГУС и «Хрустальный шар» должны были сообщить о результатах обработки последнего специального сеанса набора информации. Группы выбрали наиболее достойных представителей для столь важного выступления. АРГУС решил, что его представлять будет Владимир Михайлович — честь немалая.
За два дня перед заседанием комитета состоялся семинар АРГУСа, на котором доложили окончательные результаты своих поисков все их участники. Выступал там и я Это было мое первое публичное выступление, поэтому руки дрожали мелкой дрожью, что очень хорошо отражалось на экране проектора, через который я показывал свои результаты. Профессор Дарден даже пошутил, что подобная мелкая дрожь цифр может означать их неуверенность в себе, после чего я взял себя в руки и перестал держаться за проектор.
Результат всех наших докладов был один — «дзиту» найти в АРГУСе не удалось. Поскольку наш результат противоречил уже полученному ранее результату «Хрустального шара», мы проверили его сверхтщательно и были уверены на сто процентов.
Как в хорошем детективе, до последней минуты не было понятно, кто прав, а кто — нет.
На заседании комитета «Хрустальный шар» честно сообщил о том, что в последнем сеансе «дзиты» обнаружить не удалась. А если результат опыта не повторяется, значит, открытия не было, а рождение «дзиты» — ошибка.
Почему же в одном сеансе был зарегистрирован сигнал о новой частице, а в другом — нет, не может никто объяснить. «Хрустальный шар» отличная экспериментальная установка (правда, АРГУС еще лучше), и работают на ней уважаемые физики, никто не сомневается в их компетентности. Причем до сей поры «Хрустальный шар» не отказывается от своих результатов — ни от первого, где «дзита» возникла, ни от второго, где она не проявилась, а явное противоречие этих результатов относится к неопознанным явлениям в физике.
Вот именно для таких ситуаций и необходимо подтверждение результата на других установках, и в данном случае голос АРГУСа стал решающим — «дзита» погибла.
«Ну и что? — естественно, спросит читатель. — Что толку обсуждать ошибки экспериментаторов?»
Толк есть, причем немалый.
В последние годы основной упор в экспериментальных исследованиях делают на все бо́льшие энергии сталкивающихся частиц. Строятся все новые ускорители и проектируются еще и еще более мощные. Размеры современных машин измеряются километрами, а строящихся — десятками километров. Они будут потреблять энергию, которой бы хватило на снабжение целого города с многотысячным населением. Основные усилия экспериментаторов направлены на создание установок размером с двух-трехэтажные дома, а группы, ведущие исследования на таких установках, состоят из нескольких сот физиков. Все живут ощущением, что где-то там, за сверхбольшими энергиями, таятся основные секреты и к ним безудержно рвутся исследователи. Такая мечта о прорыве в новые области, безусловно, понятна, но при этом порой забывают, что совсем не до конца изучены районы не столь безумно больших энергий — десятки ГэВ уже на работающих ускорителях.
Ситуация становится порой даже забавной. На одной из конференций известный итальянский физик Дж. Альтарелли сказал, что он не будет в своем выступлении касаться тех проблем, которые намечено исследовать на ускорителе ГЕРА (должен войти в строй в конце 80-х), потому что это уже «понятная, традиционная физика». Стоит, по его мнению, обсудить эксперименты и проблемы ускорителей уже следующего поколения. Ускорители устаревают, не успев заработать! Что же говорить о тех машинах, которые служат уже не один год?
«Дзита» за несколько месяцев своего, пусть и ненаучного, существования успела привлечь к области невысоких (5—10 ГэВ) энергий огромный интерес и экспериментаторов, и теоретиков. В попытках объяснить появившуюся частицу теоретики выдвинули несколько красивых идей (например, о том, что могут быть не только атомы, но и молекулы из кварков), а экспериментаторы поняли, что в их распоряжении — прекрасная область для исследований, в которой с таким же успехом можно ждать неожиданностей, как и в заоблачных далях сверхвысоких энергий и сверхмощных ускорителей.
Случай с «дзитой» показал, что есть отличные экспериментальные установки (АРГУС, например, скажу без ложной скромности). Проблему «дзиты» удалось прояснить буквально в течение нескольких месяцев.
Оказалось, что мир атомов из кварков известен не так хорошо, как казалось раньше, и в нем вполне можно ожидать красивых открытий. Так что само по себе невеселое закрытие «дзиты» вселило в физиков оптимизм.
ГАМБУРГСКИЙ СЧЕТ
«Гамбургский счет — чрезвычайно важное понятие. Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера. Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы. Они борются при закрытых дверях и завешенных окнах. Долго, некрасиво и тяжело. Здесь устанавливаются истинные классы борцов, чтобы не исхалтуриться.
Гамбургский счет необходим в литературе».
Так писал Виктор Борисович Шкловский в своей книге «Гамбургский счет».
Гамбургский счет нужен и физикам. Хотя мы не успели сходить в музей, увидеть всемирно известный зоопарк, искупаться в море и приглядеться к витринам магазинов, все равно мы были очень довольны, потому что нам удалось поработать столько, на сколько хватило сил, и мы испытали, наверное, самую главную радость — радость хорошей работы.