Он вдруг осекся и замер на месте с поднятой ногой. Шагах в пяти из-за деревьев вышел, покачиваясь, до бровей заросший человек в лохмотьях и заступил дорогу. В руках он сжимал узловатую дубину. Голодно сверкающие глаза обшарили старика и мальчика и остановились на мальчике.
Мужчина шумно сглотнул, дернулся вверх и вниз острый кадык, напряглись руки.
Гауранга попятился. Кормчий. Где-то поблизости могут быть и другие.
Отпрыгнуть в кусты и бежать. Кормчий не догонит, куда ему! Позвать воинов. Но Данда…
Мальчик тоскливо оглянулся по сторонам. Помощи ждать неоткуда.
Кормчий, не сводя глаз с пояса Гауранги, шагнул вперед, перехватил поудобнее дубину. Данда угрожающе поднял посох и встал между мальчиком и кормчим, но Гауранга отстранил старика. Он отцепил от пояса фазана и рыбину, положил на землю перед кормчим и отступил. Он хотел что-то сказать, но язык отказывался повиноваться, и тогда мальчик просто раздвинул губы в подобии улыбки.
Удивительная перемена произошла вдруг с кормчим. Он отшвырнул дубину, обеими руками схватил рыбину и фазана и, прижимая к груди, в несколько прыжков скрылся за деревьями.
Увидев врага убегающим, Гауранга вскинул было лук, но рука старика опустилась ему на плечо, крепко сжала.
— Не надо, — сказал Данда. Голос его дрожал. — Ты все правильно сделал. А я испугался! — он коротко сыпанул трескучим смехом.
Возвращались молча. Рука старика лежала на плече мальчика. Когда меж деревьев стали видны почти готовые стены, сложенные из толстых бревен, и слышны голоса копающих ров людей, Гауранга спросил:
— Ты ведь не уйдешь от нас, Данда?
— Еще не знаю, — с испугавшей мальчика серьезностью после долгой паузы ответил старик.
Дозорные спали, никто не окликнул скользнувшего в приоткрытые ворота человека, и, оказавшись вдали от стен, в густой тени деревьев, он с облегчением вздохнул. Некоторое время, замерев на месте, он вслушивался в ночную тишину, ожидая вскрика испуганной птицы, звяканья оружия или хруста ветки под неосторожной ногой. Но ничто не показалось ему подозрительным, он вышел из-за дерева и быстрым шагом, сторонясь тропинки, направился туда, где на обращенном к морю склоне холма стояла крохотная хижина хромого Данда.
На пороге он обернулся, еще раз внимательно огляделся по сторонам, потом без стука толкнул дверь и вошел внутрь. Едва дверь закрылась за ним, как из кустарника появилась маленькая юркая фигурка и прильнула к стене рядом с окном.
В эту ночь сон обошел стороной не только хижину хромого Данда. Бодрствовал и Гунайх, а вместе с ним пятеро старейших клана. Посла обильной пищи и хмельного питья им хотелось спать, они важно клевали носами, недоумевая про себя, зачем вождю понадобилось звать их в столь поздний час, а речь Гунайха все текла и текла. Для каждого он нашел доброе слово, каждому напомнил о его заслугах перед кланом. Он вспомнил стародавние времена, когда клан был могуч и богат и соседи искали с ним дружбы.
— Да-да, — кивали старцы. — Были такие времена. Нам ли их не помнить?! — И глаза их туманились, а выцветшие губы растягивались в улыбке. Славные были времена, сытые и спокойные.
— Но потом у вождя родились сыновья-близнецы, и по древнему обычаю клан разделился. Все ли это помнят?
— Да-да, — кивали старцы и мрачнели. — Так было. Древний обычай не был нарушен.
— Именно тогда, с Раздела, начался закат славы и удачи, — напирал Гунайх. — Соседи обнаглели, война следовала за войной, и ему, Гунайху, досталось жалкое наследие чужой глупости. Да-да, глупости! Но он не роптал, нет, он воин и сын воина. Но неудачам не было конца, соседи были сильнее, а кое-кто опять вспомнил древние обычаи и начал шептаться по углам о смене вождя.
Старцы, почуяв угрозу, принялись что-то бормотать, но Гунайх их не слушал.
«Испугались! — удовлетворенно думал он про себя, вглядываясь в ненавистные лица. — Это хорошо, что испугались, хорошо, что поняли наконец свою слабость здесь, на новой земле, где некому пожаловаться и не у кого искать защиты».
Как же люто он ненавидел их! Вечно брюзжат, и всегда у них наготове какой-нибудь древний обычай или достойное подражания деяние предков. Иногда Гунайху казалось, что, собравшись где-нибудь в укромном месте, они сами выдумывают и обычаи, и деяния предков. Но теперь все будет по-другому. Теперь он, Гунайх, один будет решать судьбу клана. И пусть кто-нибудь осмелится возразить!.. Но почему же так долго не возвращается Гауранга?
— Духи наших предков создали эту землю для клана взамен утерянной, — сказал Гунайх. — Они послали проводника — хромого Данда…
При звуках этого имени старцы оживились, думая, что гроза миновала. По древним обычаям, чужак не имел права жить внутри городища, и хижина Данда стояла в отдалении, но редким был день, когда там не толпились бы воины или старики, женщины и детвора, люди, пришедшие за лечебными травами, советом или просто так.
— Хромой привел нас сюда, — сказал один из старцев, которого Данда вылечил от болей в пояснице. — Он учит детей, лечит раны воинов…
— Это так, — оборвал его Гунайх. — Устами Данда говорят с нами духи предков. И они сказали: здесь наш новый дом. Здесь! Все это слышали на берегу, куда пристали наши корабли и где на плечо хромого опустилась белая птица. Это так, все видели, все это знают. Но я знаю еще кое-что…
Гунайх обвел старцев взглядом, от которого мурашки пробежали у них по спинам, отхлебнул из кубка и продолжал:
— Я не умею говорить долго и красиво, как мой брат Балиа, я воин. — Он выдержал паузу и, услышав наконец за дверью стремительные шаги, сказал: — Послушаем моего сына Гауранга.
В тот же миг дверь распахнулась.
— Он там! Он опять там! — с порога закричал Гауранга. Глаза его лихорадочно блестели, волосы были растрепаны, а одежда мокра от росы. — Он опять там и опять уговаривает Данда бежать! Предать нас всех и бежать!
— Успокойся, — приказал вождь и усадил мальчика на скамью подле себя. — Не подобает будущему воину и вождю вести себя на совете клана подобно женщине в грозу. Говори по порядку.
Только сейчас Гауранга заметил сидящих вокруг стола старцев. Он густо покраснел, вопросительно глянул на отца, а когда тот подбадривающе похлопал его по плечу, прерывающимся от волнения голосом стал рассказывать.
Гауранга говорил о том, что Гунайх и старцы знали сами: Балиа дошел со своими людьми до Дальних гор и нигде не встретил человеческого жилья. Неприступные горы и море — отличная защита от врагов.
— Он говорил, — мальчик запнулся и после паузы продолжал, — он говорил, что только… глупец, разум которого помутился от страха и неудач, может заставлять людей возводить стены, копать рвы и ямы, когда нет никакой опасности…
— А Данда? — спросил вождь. — Он что говорил?
— Что в Дальних горах есть проход, и там, за горами, пустыня…
— Так я и знал! — воскликнул Гунайх. — Проход в горах! У любой крепости есть слабое место. Дальше!
— Балиа говорил, что многие недовольны вождем. Люди устали и хотят жить спокойно…
— Жить спокойно! А разве я этого не хочу?! — Пальцы Гунайха, вцепившиеся в толстую столешницу, побелели.
— Он говорил, что клан нужно разделить. Пусть те, кто хочет строить крепость, останутся здесь, а другие возьмут один или два корабля и поплывут вдоль берега, чтобы найти новое место и жить так, как им хочется. Он сказал, что в совете есть те, кто думает так же…
— Неправда! Мальчишка лжет! — взвизгнул неповоротливый, тучный Вимудхах. — Кто докажет, что он все это слышал, а не придумал только что?
— А разве нужны еще доказательства? — медленно проговорил Гунайх.
Вимудхах поперхнулся, заерзал на месте, обернулся по сторонам, ища поддержки, но мудрые старцы, глядя в пол, уже потихоньку отодвигались от него.
И тогда Вимудхах испугался.
— Этого не может быть! — просипел он. — Я не верю, что кто-нибудь в совете думает о разделе клана. Балиа — безумец и отступник. Никто не думает так, как он. Он предатель!
Вот слово и прозвучало. Гунайх ухмыльнулся в усы.
— А Данда… Данда согласился уйти на кораблях? — медленно спросил он, тоном подсказывая ответ.
Мальчик, пряча глаза, залепетал:
— Данда… да… Нет! Нет, нет… Это все Балиа. Он уговаривал, грозил… Он посмел грозить старику! Балиа предатель!
Вимудхах вкрадчиво спросил:
— Да или нет? Совет должен знать правду.
— Я не расслышал, — тихо прошептал Гауранга, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Щеки у него пылали, и комок горечи застрял в горле. Предчувствие потери сжало ему сердце, он сожалел о сказанном.
— Только не изгоняйте его, — губы мальчика задрожали, он вскочил и выбежал за дверь.
— Все ясно, — чувствуя близкое прощение, сказал Вимудхах. — Все ясно. Они оба предатели, а, согласно древним обычаям наших предков…
— Все ли так думают? — спросил Гунайх. — Все согласны? Все были согласны.
Балиа замолчал, поднял голову, прислушиваясь, и на всякий случай пододвинул к себе меч.
Он не успел обнажить его. Дверь, сорванная с ременных петель мощным пинком, грохнула о стену, и в хижину с топором в руке ворвался Гунайх.
— Совет назвал тебя предателем и по древнему обычаю наших предков приговорил тебя к смерти! — прорычал он. — Завтра я сам покажу твою голову клану!
Он взмахнул топором, но Балиа успел уклониться, и блеснувшее в пламени светильника широкое лезвие рассекло пустоту.
Гунайх был опытным бойцом. Тяжелый топор казался игрушкой в его руках. Удар следовал за ударом, но Балиа чудом удавалось всякий раз избегать смерти. Короткий меч был сейчас бесполезен, и ему приходилось рассчитывать только на свою ловкость.
Перебрасывая топор из руки в руку, быстро передвигаясь на коротких крепких ногах, Гунайх атаковал со всех сторон сразу, постепенно отжимая брата в угол. Развязка была близка и неминуема, оба это понимали. С начала схватки ни один не проронил ни слова, в хижине раздавалось лишь тяжелое хриплое дыхание Гунайха, короткое, с присвистом сквозь сжатые зубы — Балиа да шарканье ног по земляному полу.