Рассказы о рукописях
Еще раз о «Путешествии на Запад»
Ведьме с любовью
В тот год, когда мы окончили школу, двое моих товарищей поступили в Институт Востока. Выбор одного из них — японское отделение — был понятен и даже завиден. Дина же, как вы знаете, выбрала китайскую группу, и объяснить это вряд ли могла бы даже она сама. Годы нашего обучения (мы тогда встречались очень часто, если мерить нынешней нашей мерой) не внесли особой ясности в этот вопрос. Перспективы работы, о которой мы думали все чаще, были у Дины туманны, поскольку в то время Китай был наглухо отгорожен от остального мира, уже не в первый раз в своей неправдоподобно долгой истории, а сведения, проникающие вовне, не давали повода для оптимизма.
Динины рассуждения казались нам не имеющими отношения к реальности. Да она всегда была несколько странной девушкой, и я чем дальше, тем больше получал удовольствие от хода ее мыслей, хотя не мог согласиться почти ни с чем. Дина утверждала, например, что китайская цивилизация вообще не имеет ничего общего со всеми остальными, а случайные совпадения (наличие письменности, власти или простых вещей, вроде одежды или жилищ) доказывают не больше, чем, скажем, сходство дельфинов и рыб.
Вы, может быть, помните, как был тогда устроен наш мир. Всякое явление в нем было неизбежно связано с рок-музыкой и сексуальной революцией, так называемое культурное наследие человечества могло остаться "вещью в себе", а могло и приспособиться. Так, Иисус, Иуда и Понтий Пилат смело вошли в настоящее благодаря Булгакову, Веберу и Райсу; прочим повезло меньше.
Постепенно наш замечательный мир утрачивал свои позиции, точнее, реальность, под натиском вполне конкретных математики, механики, молекулярной биологии и прочих, не менее увлекательных объектов приложения разума. Удивительно, но, несмотря на наше расхождение в частностях, мы понимали друг друга лучше, чем раньше. Кажется, это может служить гносеологическим доказательством единства Вселенной.
В декабре 19.. года Дина позвонила мне и попросила срочно приехать. Просьба удивила меня, потому что, хоть мы и были когда-то близкими друзьями, но не виделись уже несколько лет. Я знал, что она довольно долго работала в архивах с ничего не говорящим мне названием, потом уехала из Москвы в поисках чего-то, опять-таки, непонятного непосвященным. Как нетрудно представить, я ехал к ней, уже зная, что вечер выпадет из привычного ряда.
Дина — высокая брюнетка, на удивление молчаливая и редко дающая волю эмоциям. Многие подозревали, что у нее их нет вовсе, но это, конечно, несправедливо. А в тот вечер она была необыкновенно оживленна, хотя, по-моему, скрывала сильную тревогу. Нет, она не боялась, что я не поверю ей — скорее, наборот: что я зевну и скажу: "Ну и что?" Помните анекдот про ковбоя, который выкрасил лошадь в зеленый цвет?
История, которую я выслушал после обычных необязательных слов, выпивания рюмки амаретто и рассматривания очаровательных копий индийских эротических скульптур, разделялась на две части. В первой, где рассказывалось о поездке в Улан-Уде, Монголию и Индию, было, на мой первоначальный взгляд, мало информации по сравнению со стандартными путевыми заметками. В то же время какие-то неуловимые исторические и литературные детали непонятным образом тревожили меня. Они явно образовывали последовательность, сходящуюся к неясному до поры пределу. Вторую часть я слушал с нарастающим ощущением нереальности происходящего. Это было странное чувство, вам оно, конечно, тоже знакомо: что все изменилось бесповоротно, и назад пути уже нет.
Извинившись за приблизительность перевода, Дина прочитала мне текст на двадцати страницах, обнаруженный ей в одном гималайском монастыре. Вэй Чунь, подданный императора Кай Юаня, излагал свои соображения по этическому вопросу, актуальному в ту пору (начало ХI века н. э.). В качестве примера, направленного против некоторого, опять-таки неизвестного нам, но, видимо, общественно опасного заблуждения, автор приводил "известное из летописей поветрие, охватившее лучшие умы Государства и причинившее горестный для всякого честного слуги Императора упадок культуры и пренебрежение к истории". Вэй Чунь восклицает: "Почти двести лет с легкой руки Суй Циня мы жили, восторгаясь далеким городом (следует неизвестный иероглиф, но из дальнейшего ясно, что речь идет о Риме) и насаждая в Государстве чуждые нам обычаи. Эта эпоха справедливо осуждена, но, к сожалению, не за то, за что ее следовало бы осудить". Хотя для автора очевидно, что все помнят "эпоху Суй Циня", он с присущим многим китайским литераторам занудством подробно описывает её, исходя из своей риторической задачи.
Вдохновленный неназванным, уже тогда древним, литературным источником, Суй Цинь организовал экспедицию на Запад и через три года вернулся, потеряв в Гималаях остаток личного состава и привезя с собой несколько забавных безделушек и неоценимый груз впечатлений. Надо сказать, что он был далеко не единственным визитером из Поднебесной, побывавшим в те века на Западе, но, в отличие от своих коллег, вернулся домой.
Естественно, что Суй Цинь, подобно путешественникам всех времен, отдохнув, принялся за писание мемуаров. Его задача в чем-то осложнялась, а в чем-то и облегчалась тем, что он находился на жаловании императора Вэнь-Вана, и отчет о путешествии входил в его служебные обязанности. Книга Суй Циня разошлась очень быстро и завоевала огромную популярность, особенно глава под названием "Город тысячи пирамид", посвященная Риму IV века. Название главы является результатом какой-то ошибки Суй Циня. Дина считает, что «пирамида» для него — синоним огромного и запущенного каменного сооружения. Впрочем, мы не можем ручаться за точность перевода понятий, обозначенных иероглифами, и в большинстве случаев, когда речь идет об именах собственных, приводимые названия — наша догадка.
Суй Цинь не успел узнать о своей славе, поскольку Вэнь-Ван, повинуясь безотчетному порыву, приказал сбросить его со скалы. Рассказывая с видимым удовольствием об этом эпизоде, Вэй Чунь пускается в длинное и не очень интересное рассуждение об ответственности власти в вопросах распространения информации. Вэй Чунь хвалит императора за казнь Суй Циня, но выражает огорчение его непоследовательностью. "Ни один рассказчик не может быть опаснее своего рассказа", — пишет Вэй, — "но мы по лености своего разума склонны, убив тигрицу, оставлять на воле ее тигрят".
Книга, получившая изначально одобрение верховной власти, в последующие годы резко критиковалась. Авторы подробно разбирали различные эпизоды «Записок» Суй Циня и объясняли, чем именно они плохи, так что читающие получили достаточно полное впечатление о книге. Кроме того, сам факт критики такого размаха способствовал широкому распространению «Записок». Кстати, запрет был снят всего через пять лет, при императоре Вэнь-Ли, и вскоре люди Империи уже открыто восторгались чужой, такой непохожей жизнью, полной удивительных способов времяпрепровождения.
Глава о Риме была, как можно понять, невелика по объему и довольно конспективна, так что после смерти Суй Циня, единственного свидетеля описанного в ней, открывался широкий простор для различных интерпретаций. Если неграмотный народ любил просто послушать чтецов в общественных местах и поболтать с соседями о странной жизни римлян, принимая все услышанное без малейшего сомнения, то образованная публика с увлечением занялась новой интеллектуальной игрой: созданием целостного образа мира, о котором такой человек, как Суй Цинь, написал бы такую книгу, как "Записки".
Принималось во внимание прошлое автора, его пристрастия, полученное образование, круг друзей. Разумеется, подобная обратная задача имеет бесконечное количество различающихся по достоверности решений, но все они группируются вокруг нескольких основных вариантов.
Наука о Риме, пройдя поочередно периоды постановки проблемы, выдвижения основных гипотез, получения фактического материала «за» и «против», образования научных школ со своими традициями, быстро достигла стадии безраздельного господства сложного, но строгого канона. Вэй Чунь добросовестно излагает его.
Город Рим находится на самом краю обитаемого мира. Существует даже поговорка, что все дороги ведут в Рим; она употребляется в том смысле, что как бы ни баловала человека судьба, рано или поздно он отправится в последний далекий путь, вслед за заходящим солнцем. Город представляет собой фантастическое сооружение из камня, причем многие люди непостижимым образом живут над головой у других, а над ними, в свою очередь, тоже располагаются люди, и так до верхних этажей, где живут избранные. Материалы для постройки берутся из сооружений, надоевших хозяевам, и город тем самым постоянно обновляется.
Римляне очень снисходительно относятся к власти и совершенно не стремятся к ней. Вершиной, которой может, по их убеждениям, достичь человек, является смерть в честном бою. Суй Цинь рассказывает о стотысячных толпах, собирающихся на сражениях наиболее достойных граждан, о неистовых рукоплесканиях и восторженных криках, сопровождающих действо. Заслужить такое внимание нелегко, и многие юноши, жаждущие попасть в число избранных, должны сначала проявить себя в менее сложных делах: прославиться распутством или промотать наследство. Последнее справедливо считается признаком философской зрелости и по-настоящему мудрого отношения к деньгам. Недаром в народе бережно хранят память о двух любимых императорах — Калигуле и Нероне, сумевших истратить громадные состояния в кратчайшие сроки.
Формальная власть осуществляется в Риме по двум направлениям — материальному и духовному. Этот последний вид власти в силу высокого нравственного и интеллектуального уровня римлян ценится больше, и ее носитель получает звание Отца, или Папы. Избрание Папы сопровождается обычно кровопролитием и массовыми беспорядками; таким образом граждане получают счастливую возможность быстро принять героическую смерть.
Суй Цинь не мог понять одного: почему люди, нуждающиеся в духовной опеке, сами выбирают себе пастыря, и видел в этом некий парадокс. Вопрос этот наиболее сложен и остался нерешенным. Один из толкователей текста, некто Фэн из Гуанчжоу, предполагает, что обсуждение кандидатур просто является формой духовной жизни римлян и не имеет отношения к окончательному результату. Абсурдно думать, поясняет Фэн, что можно судить о достоинствах Папы до вступления его в эту должность. Поскольку же она является пожизненной, то лишь после смерти владыки мы можем вынести о нем окончательное суждение, но тогда уже не будет актуален вопрос о выборах.
Так называемая светская или материальная власть осуществляется императором. Человек, претендующий на престол и получающий его, тем самым выносит свою личность на суд общественности. Существует традиция как бы разделять во времени оценку императора: при жизни о нем говорят только хорошее, а после смерти те же самые люди — только плохое, что даже закреплено в пословице: о мертвых ничего хорошего. Здесь, как нигде, видны мудрость и доброта римского народа: понятно, что никто все равно не реагирует на критику, но выслушивать ее обидно, и народ щадит своих императоров.
Боязнь не соответствовать на высоком посту блистательным эталонам Калигулы и Нерона, а также наличие более соблазнительных жизненных путей, приводит к тому, что все меньше людей претендует на императорское кресло. Кроме того, римляне давно обратили внимание на то, что ни один из императорских указов, как бы ревностно он, на первый взгляд, ни исполнялся, не приводит к тем результатам, на которые он был рассчитан. Иногда результат бывает противоположным, а чаще вообще лежит в иной сфере. Например, указ Домициана о вырубке половины виноградников в окрестностях Рима, как ни странно, не только не привел к росту производства пшеницы, но и вызвал разгул пьянства, а затем и гибель самого Домициана.
Суй Цинь рассказывает также, что однажды Август приказал выслать из Рима поэта Овидия, написавшего не совсем нравственную книгу "Искусство любви". Сам автор, да и читатели, давно забыли эту юношескую проказу. Однако из ссылки Овидий с каждым кораблем присылал в Рим новые стихи, где описывал ужасы местной природы, сетовал на судьбу и проклинал свое раннее произведение. Мало того, что новые стихи популярного автора резко сократили приток молодежи в восточные провинции, где он пребывал в ссылке; публика постепенно вспомнила и оценила "Искусство любви", пошла дальше, и к моменту визита Суй Циня развращенность римлян достигла поразительного уровня. Вэй Чунь видит в этом эпизоде редкое по точности предсказание судьбы самого Суй Циня и его "Записок".
Еще один пример считался наиболее убедительным. Введение налога на отхожие места через цепочку последствий привело к гибели трех цветущих городов у подножия Везувия. Этот случай отличается от предыдущих еще и тем, что страшный результат наступил очень быстро — через несколько лет.
Таким образом, сложилось твердое убеждение, что императорская власть не стоит того, чтобы бороться за нее. Трон занимали самые скромные и неприхотливые люди, не претендовавшие даже на увековечение памяти. Стало хорошим тоном выбивать имя нового императора на скульптурных изображениях старого. Суй Цинь предлагает читателю как следует оценить этот поражающий воображение факт, но сам его никак не комментирует.
Поскольку нехорошо оставаться совсем без императора (почему нехорошо — этот вопрос тоже разработан слабо), приходится обращаться за помощью к дружественным народам — германцам, франкам, сирийцам — и просить их выдвинуть свою кандидатуру. Заодно решается задача приобщения ранее отсталых племен к наивысшему уровню философского мироощущения. После гибели подобных императоров есть возможность свалить на них вину за мелкие неурядицы: каждый понимает, что трудно ждать мудрости от варвара. Вообще отсюда многие делают вывод, что римляне пока не избавились от некоторой суетности.
Кое-что в главе относится к чистой экзотике — например, указывается, что соловей, высоко ценимый в Китае как певчая птица, выращивается в Риме на мясо, и Суй Цинь во время своего визита каждый вечер был вынужден есть соловьиные языки под различными соусами. Выведение мясной породы соловья в Китае успехом не увенчалось. Что же касается употребления в пищу медуз, о чем мимоходом упомянул Суй, то это сначала показалось всем отвратительным, и только нежелание отстать от моды привело в конце концов к закреплению подобного обычая.
Много из написанного Суй Цинем было, несомненно, преувеличением или фантазией, а, может быть, сведениями, полученными от недобросовестных информаторов. Так, он сообщал о пирамидах высотой в 300 локтей, о лодках, поднимающих на борт сотни человек, о дорогах, выложенных камнем, о людях, покрытых на груди шерстью и о людях с черной кожей (в последнем примере фантазия Суй Циня огорчает своей бедностью). Некоторые выдумки были забавны: водопровод длиной в десятки ли с окрестных гор, бани на тысячи человек с горячей водой(!), книги на телячей коже, подземные кладбища.
Эффект, вызванный книгой Суй Циня был, как я уже упоминал, поразителен. Может быть, причина была в том, что впервые публика получила столь обширные сведения о совершенно чуждой жизни, причем сведения, достоверность которых подкреплялась авторитетом Императора. Вэй Чунь с горечью описывает картину быстрого, как пожар, распространения нового, римского образа мышления. Если вначале жизнь римлян рассматривалась как заманчивая, но недостижимая альтернатива привычному существованию (естественно, вызывавшему у всех какие-нибудь возражения), то впоследствии оказалось, что при всеобщей молчаливой поддержке можно многое перенять, и, попросту говоря, ничего за это не будет.
Изменилась относительная привлекательность различных жизненных путей. Выяснилось, что слава не обязательно связана с одобрением начальства, а может исходить и снизу. Оказалось также, что для создания чего-то нового нет нужды тратить десятилетия на постижение классических текстов и сдавать многочисленные экзамены. Многие с радостью обнаружили в себе таланты скульпторов, живописцев и поэтов, и некоторых в этом качестве даже признали окружающие.
Попытки воссоздать архитектурный образ Рима в новых постройках были весьма впечатляющими, особенно если учесть, что в книге Суй Циня не были даны определения таких понятий, как «колонна», "арка","свод", «портик» и т. д. Оказалось, однако, что не так важно значение каждого из этих символов в отдельности, как их отношения в пространстве сооружения. Возникла самая, по мнению Дины, блистательная из наук — теоретическая архитектура. Она исследует влияние меры и числа, заложенных в камень, на состояние души человека — обитателя жилища или созерцателя. Дина полагает также, что своеобразный облик пагод объясняется тем, что Суй Цинь, описав многоэтажные дома, забыл упомянуть, что крыша в них была одна, над верхним этажом. Были, видимо, и другие ошибки.
В определенный момент оказалось, что власть Императора при сохранении внешних атрибутов по сути утрачена. Этому способствовало, во-первых, новое отношение к материальной власти. Трудно бояться того, кому слегка сочувствуешь. Во-вторых, аппарат устрашения стал работать вхолостую: конфискации, ссылки и казни стали восприниматься не как крушение жизни, а как повод, пусть печальный, для самоусовершенствования. Это было уже по-настоящему опасно.
Вэй Чунь далее пишет: "Как все мы знаем, только многолетние глубокие раздумья Императора Тай-цзуна и проявленная им затем решимость спасли государство от окончательного распада и вернули ему могущество и устойчивость". О содержании раздумий Тай-цзуна и о конкретных проявлениях решимости нам остается только догадываться, поскольку затем почему-то следуют слова: "Например, всякий помнит, что жил некогда в Хэцзяне Дунлин, торговец тканями" и примечание переписчика: "Далее рукопись отрезана".
Дина пояснила мне то, о чем я уже догадывался: в отрывке идет речь о совершенно неизвестном нам продолжительном периоде истории великой страны. В этом смысле "Рассуждения Вэй Чуня" можно сравнить с диалогами «Тимей» и «Критий», единственными источниками сведений об Атлантиде, с той лишь разницей, что в существовании Китая сомневаться не приходится. Итак, встает грандиозная задача — воссоздать этот отрезок времени во всей возможной полноте и понять, что он значил для истории огромной населенной области и почему так прочно забыт. Всякому человеку, даже далекому от науки, понятны масштаб и важность открытия.
Я подержал драгоценную рукопись в руках. Вид у нее был, несомнено, очень старинный, но что там было написано, я, конечно, не понимал. На первой странице древний художник изобразил жанровую сценку из римской жизни: патриций в тоге и сандалиях беседует с крестьянином в конусообразной соломенной шляпе. Вернувшись домой, я долго сидел в кресле, даже не пытаясь уснуть, а часа через полтора позвонил Дине (она тоже не спала) и посоветовал ей обратиться к академику NN и по его рекомендации опубликовать перевод в "Докладах Академии Наук". Кстати, NN, по-моему, единственный человек, кроме нас, видевший оригинал рукописи.
Что было дальше, по-моему, известно всему миру. В «Докладах» перевод вышел через месяц в сокращенном виде, но Дина к этому времени уже уехала обратно в Индию и, как мне кажется, по сю пору находится где-нибудь в Гоа, с местными хиппи. Местонахождение рукописи неизвестно никому, мы располагаем только дрянной ксерокопией. Однако за прошедшие несколько лет количество публикаций о "Рассуждениях Вэй Чуня" достигло уже четырехсот и продолжает стремительно расти. Некоторые авторы выражают сомнения и вспоминают к случаю завещание Генриха Шлимана и другие темные истории, но большинство исключает возможность подлога. Специалисты говорят о необходимости пересмотра истории Смутного времени, о влиянии книги Суй Циня на даосскую философию и кризис конфуцианства, а журналисты-популяризаторы вовсю обсуждают тривиальную идею "Китайского Марко Поло".
Вы, конечно, правы, обратившись именно ко мне с вопросом — является ли исходный текст подлинным. Дело же не в результатах радиоуглеродного анализа, или в манере написания иероглифа «пинь». В конце концов, и в XI веке можно написать фальшивку, и она будет ничуть не лучше современной, разве что дороже с точки зрения «Сотбиса». Давайте просто подумаем, как сама Дина оценила бы происходящее у нас на глазах.
Наши попытки воссоздать образ жизни Китая 4–6 веков с убийственной точностью повторяют попытки китайцев понять жизнь Рима, а авторитет Императора вполне заменяется авторитетом "Докладов Академии Наук". Такое отношение можно назвать вложенной симметрией, и, по мнению Дины, подобная симметрия вполне может служить доказательством истинности "Рассуждений Вэй Чуня" в настоящий момент. Далее, были ли "Рассуждения…" истинны раньше? А вот это, по воззрениям Дины, совершенно бессмысленный вопрос, поскольку раньше текст лежал в монастыре, где его никто не читал.
Так что правильный ответ, по-моему, следует сформулировать так: "Рассуждения Вэй Чуня" — подлинный документ XI века. Автор его, скорее всего, сама Дина. Возможно так же, что Вей Чунь использовал вымышленный им эпизод. В конце концов, мы помним, что задача Вэй Чуня состояла не в описании жизни города Рима, а в доказательстве некоего неизвестного нам этического тезиса, оставшегося в отрезанном конце рукописи.
Москва-Бостон, 1986, 1999