— Рыжий… — ляпнул отчего-то Карлик.
Потом подумал и добавил:
— Или Вероника.
— Так кто именно? — старший старший распорядитель зашуршал пергаментом. — Стойте, здесь путаница какая-то… У Рыжего я уже был, он у меня в списке отмечен.
— А Веронику я сегодня трахать буду по её личной просьбе, — со вздохом добавил Боцман. — В составе группы ответственных исполнителей, по приказу…
— Да замолчите же! — вскипел господин старший старший распорядитель. — Вы кто такой?
«Гад», — прошипел Боцман. И на всякий случай отодвинулся ближе к решётке, подальше от распорядителя.
— Вспомнить бы… — замычал Карлик. — Вспомнить бы, кто я… сумасшедший я… Правильно?
— Имя? — спросил старший старший распорядитель Боцмана.
— Карлик он, — доложил Боцман, подтянув живот и щёлкнув каблуками.
Ботинки у него были сношенные, так что подошва местами отходила, и потому щелчок получился неважный. Глухой, будто в ладоши еле хлопнули. Зря старался…
— Карлик…
Старший старший распорядитель поводил пером по списку, выискивая фамилию…
«Чего там искать? — подумал я. — Артистов-то всего пять».
— Карлик… Ага, нашёл. Вас, друг любезный, отчего-то к акробатам вписали. Надо же, путаница какая! Вот, теперь всё хорошо…
Перо скрипнуло так неожиданно и пронзительно, что я вздрогнул.
— Хорька отметили, Карлика так же… отметили. Вычеркнули из одного списка, и… Что?
Старший старший распорядитель повернулся к Боцману и посмотрел на него вопросительно.
Боцман пожал плечами и тяжело вздохнул.
Старший старший распорядитель повернулся к нам.
— И что? — спросил он нас.
— Вносим в список артистов, — ответил Карлик.
— Молодец! — обрадовался господин старший старший распорядитель. — Умничка лысый! Именно так — вносим…
Скребнув пером по жёлтому листу тонкой кожи, старший распорядитель вытер перо о камзол, свернул пергамент и, глянув на голые ноги Карлика, довольно явственно облизнулся.
«А с карликами-то я…» — прошептал он.
— Мне выйти? — робко спросил Боцман. — Или… это… наоборот?
— Стой, я тебе сказал! — прикрикнул на него старший распорядитель.
И, подойдя ближе к Карлику, зашептал:
— А хочешь, малыш, репетицию в дневное время и готовый сценарий для выступления? С гарантией успеха? Проверено, лучший наш автор…
— Я псих, а не малыш, — недовольно пробурчал Карлик. — В туалет я хочу… Слушай, у меня и так голова болит. Кожа тонкая, череп слабый. Мысли мои не держит. Да и парфюм тут такой, что и стерпеть нельзя. У тебя то ли духи, то ли пудра…
— Что ты в парфюме понимаешь? — сказал старший распорядитель и улыбнулся. — Впрочем, иногда и запах пота, немытого тела… Шарман, правда?
— Я голову вымыть хочу! — заявил Карлик.
— Ладно, — вздохнул старший распорядитель. — Всё равно я тебя люблю. Я всех артистов люблю. Хорошие они, чистые… душой. Я и сам бы артистом стал, да уж больно чувствительный я и кожа у меня тоже тонкая. Рвётся легко… Ты меня поймёшь, я знаю!
И он самыми кончиками губ поцеловал поёжившегося Карлика в щёку.
Потом отошёл к двери и сказал:
— Распоряжение по репетициям. Малыш — в час дня…
— Слушаюсь! — прорычал из-за спины распорядителя Боцман.
Карлик вытер щёку и заёрзал беспокойно, словно стала одолевать его невесть откуда взявшаяся чесотка.
— Хорёк!.. — торжественно провозгласил распорядитель, ткнув в меня пальцем, — в одиннадцать вечера!
— Слушаюсь! — громче прежнего гаркнул Боцман и снова захлопал каблуками.
— Чего ты, толстый, за нас отвечаешь? — пробурчал Карлик. — Я, может, недоволен, обжаловать хочу…
— Отдыхай, гений мой капризный, отдыхай, — успокоил его старший распорядитель.
И, развернувшись, пошёл прямо на попятившегося к двери Боцмана.
— У меня в сумасшедшем доме был роман с санитаром, — заявил Карлик. — Он очень ревнивый!
Старший распорядитель, не оборачиваясь, погрозил ему пальцем. Боцман, задом раскрыв дверь, вывалился в коридор и прижался к стене.
Старший распорядитель вышел и Боцман быстро (торопливо, как мне показалось) закрыл за ним дверь.
— Ну как? — спросил я Карлика. — Воспользуешься предложением?
— У меня свой сценарий, — ответил он. — Переделывать поздно… Да он… Сам видишь — на экзотику тянет. Карликов он, видите ли, не пробовал! Тоже мне, благодетель… Разве это… судьба?
— Не судьба, — согласился я. — Он тут единственный, кто одет прилично. А в остальном — ерунда… Нужен он артисту… что тебе от такого…
Карлик кивнул и снова вытер щёку. Уголком одеяла.
Вечер тянулся тянулся долго, лениво полз — час за часом.
Карлик лежал молча и практически неподвижно (разве что иногда переворачивался с боку на бок).
Рыжий ходил из угла в угол своей клетки (которую делил он с Поваром), иногда хватался за прутья решётки и тряс их.
— Рыжий! — позвал я его.
Он подошёл, отогнул лист картона, что прислонен был к прутьям с его стороны (и играл роль импровизированной и весьма условной ширмы, что скрывала нас от взоров соседей… а их — от наших взоров…) и спросил:
— Чего тебе, грызун?
Он никогда не называл меня Хорьком. Постоянно придумывал какие-то новые прозвища и обращения. Мне так и не удалось понять — хотел ли он оскорбить меня, продемонстрировать своё остроумие (но это уж точно у него не получилось!) или же просто развлекался со скуки (свой чудесный, никем ещё ранее не виданный номер он придумал в первые дни пребывания в клубе, и далее — лишь убеждал скульптора в своей правоте, на столкновения с охраной и на вечные свои припадки, которые по мере приближения открытия сезона становились, по-моему, всё острей и опасней).
— Волнуешься, Рыжий? — спросил я.
— Оставь его в покое! — заорал неожиданно Повар откуда-то из невидимых для меня глубин клетки.
— Да! — взвизгнул Рыжий. — Оставь меня! Завистник!
И резко отпустил ударивший по жалобно и тонко загудевшим прутьям лист картона.
— Убийца! — услышал я голос Повара. — Он специально тебя к самому краю подманивает, специально! Осторожней с ним, бедный мой принц, осторожней! Он столкнёт тебя в бездну!
«Идиоты», — прошептал я и подошёл к двери.
Прислонившись вплотную к часто наваренным на стальные балки витым прутьям, я изогнул голову, заглянул за угол коридора, в полумрак, почти растворивший выварено-лимонный свет двух слабых лампочек, что свисали с потолка на тонких, скрученных в спираль, до черноты грязных проводах.
Я смотрел на пустой коридор (странно, сегодня охранники как будто совсем о нас забыли). Налёг на дверь — и она со скрипом отворилась.
— Непорядок… — сонно прошептал Карлик. — Идиот Боцман дверь забыл закрыть.
— Он не артист, — ответил я. — Что он знает о свободе.
Я открыл дверь и вышел в коридор.
— Чай у них попроси! — крикнул мне вдогонку Карлик.
Я плохо ориентировался в служебных помещениях клуба и плутал почти полчаса, выискивая дежурную комнату охраны. Один раз едва не забрёл в бухгалтерию… Какая-то старушка, прижимая к груди толстую синюю папку в ползущими из неё во все стороны разноцветными листами, выполза из кабинета в самом конце длинного, пропахшего чернилами коридора, увидела меня — пискнула испуганно и куда-то пропала. Словно провалилась сквозь пол — я поклясться мог бы, что не забежала она обратно в кабинет, и вообще никуда не ушла. Исчезла…
«Опыт», — с уважением подумал я.
Ещё проходил, видимо, мимо кухни клубного ресторана. Помню долетевший запах и едва слышное шипение жарящегося мяса (бифштексы?) и ещё… Кажется, аромат сырного соуса.
Потом спустился по лестнице вниз, прошёл метров сорок вперёд, ещё раз спустился вниз.
И понял, что, по какой-то счастливой случайности, нашёл, наконец, верный путь.
Я вышел в тот самый коридор, что вёл к нашим камерам-клеткам. Но вышел я к нему непонятно каким образом… Ведь не было здесь двери! Я проходил здесь, но никакой двери не заметил.
Или тусклый свет сыграл со мной дурную шутку?
Я стоял, размышляя о загадках здешних комнат и проходов, и (на пятой минуте раздумий) услышал такой знакомый, раскатистый, раздражающий до судорог, идиотский смех охранников.
Я пошёл на звук (смех у них всегда долгий… они живут в полусне, или, может, в полусне работают, лишь при виде начальства на пару минут переходя в состояние маниакальной исполнительности… но если уж проснутся в отсутствие руководства да в неурочный час — то непременно будут смеяться… вот так — долго, долго…).
Дежурная комната оказалась в каком-то закутке, в тупиковом ответвлении от коридора, в котором лампочек (даже самых тусклых) не было вообще.
По счастью, дверь в дежурную комнату была открыта, отчего и смех слышался хорошо, и свет от лампы в комнате хоть и отчасти, но освещал коридор.
— Ты чего? — спросил меня один из охранников (он развалился на продавленном диване с рваной табачной обивкой, доминал его до блина, ворочался оплывшей тушей… завидев меня — забурчал недовольно и с силой надавил на вылезшую из дыры в обивке кривую пружину). — Тебя старший увидит — там таких вставит!..
— И по делу! — нагло заявил я.
Один из охранников (кажется, в комнате их всего было четверо… точно, четверо), тот, что, присев на корточки, настраивал шипевший и свистевший телевизор, время от времени подкручивая ручку громкости и постукивая по боковой панели, оторвался от полезного своего занятия и удивлением посмотрел на меня.
— Ты чего это? — спросил он.
На экране мелькали расплывающиеся в тумане картинки и иногда слышались короткие обрывки фраз.
«На первом канале…»
— Чего это?
— Дверь вы забыли закрыть в нашу камеру! — недовольно сказал я. — Непорядок.
— А мы-то тут при чём?! — возмутился третий охранник (он сыпал чай в большой ведро, подхватывая щепотью листья из красной жестяной банки). — Боцман на обходе был. Ты Боцмана тут видишь?
— Нет, — ответил я.
— А почему? — задал третий риторический вопрос.
Тот, что настраивал телевизор — снова начал было гоготать (так это на его голос я шёл!), но третий перевернул банку, высыпав в ведро весь оставшийся чай, и решительно прервал своего коллегу: