На призывный пункт идут
Васька да Тимошка!
Утешал в призыв Федот
Бабушку-старушку:
— В именины через год
Я пришлю-те пушку!
Выла тетка надо мной
(Я с того ослаб ли?):
— Осторожней там, родной,
Ты стреляй из сабли!
Бабка мне сует пирог
И кричит, не слушает:
— Климу там отрежь кусок, —
Пусть и он покушает!
Мне подсолнухов припер
Дедушка с резоном:
— На досуге, там, Егор,
Погрызи с Буденным!
Наказала милка мне,
Приласкавшись взором:
— Ты вернися на коне,
Красным командёром.
Балалаечка моя,
Веселее тренькай…
В армии налажу я
Смычку с деревенькой!
Письмо Пети Бузилкина
Не нравится мне, братцы мои, военная жизнь со всеми ее распорядками. Прямо можно сказать, не жизнь, а жестянка.
Подумайте сами, братишечки, — никогда не дадут выспаться хорошенько.
Я, примерно, когда сплю, завсегда такие сны сладенькие вижу, что вставать совсем не охота.
Снится мне, бывало, будто гуляю это я со своей зазнобушкой по улице вечерком под ручку.
Ходим мы с ней и все говорим про любовь и про другие мелочи жизни. На сердце так легко, и кажется, будто не по земле ногами ступаешь, а гуляешь в каком-то адском раю.
Вдруг… страшные звуки трубы раздаются по всему коридору — это дежурный пришел будить. Ну и злость же меня берет в такие моменты жизни. Так и хочется соскочить с кровати, выбежать в коридор, схватить дежурного за шиворот и растерзать его, как копченую селедку.
А самое нелюбезное дело для меня, это — занятия. Спрашиваю я вас, товарищи-братцы, какой может быть общественный интерес, ежели мне начнут рассказывать про какого-нибудь Деникинского Колчака, который уж, может, лет пятьдесят как помер, от которого, можно сказать, одно мокрое место осталось?
Ясно и весьма понятно, что никакого интересу тут быть не может.
А еще есть у нас занятия с противогазными масками. Как вспомню я про них, так волосы дыбом становятся на моей стриженой голове.
Давеча был такой случай: приказали нам надеть эти самые чортовы маски. Перво-наперво велели нам продуть их здорово. А я по натуре своей люблю все делать супротив приказа.
«На кой чорт, — думаю, — буду я продувать и портить свои внутренности. Чай, они у меня не казенные?» Надел я маску, как есть, и чувствую, будто что-то прет ко мне в рот. Никакого доступа свежей атмосферы нету.
«Ну, — думаю, — кончинушка моя пришла во цвете полных сил и энергии».
Как схватил я смертоносную маску, да как начал ее ногами топтать, от нее одни клочья и остались.
Ну и взгрели меня, братцы мои, за эту самую порчу казенного имущества. На губе здорово отдохнул. Чуть под самый трибунал не попал. С тех пор бегу я от маски, как чорт от ладана.
Это я вам все рассказал — про темные стороны моей жизни. Но есть в ней и светлые времена — это, например, во время обеда.
Слов нет, жрать дают нам хорошо. Я, можно сказать, каждый день различными хитростями два-три обеда лопаю. Наполняю свой живот как следует…
И опять становится у меня хорошее душевное состояние.
И совсем я не понимаю, чего меня в газете пропечатали, да написали еще, если бы все красноармейцы такими были, то взяли бы нас буржуи голыми руками, — должны же они понимать, что я при своем уме и деликатном сложении к военной службе неспособен. Мне бы дома на печи лежать! Пусть другие стараются.
Засим я кончаю.
Встречные частушки
Шум и гам в казарме алой,
Улыбнулись уголки…
Эх, приехали — примчали
Осенью призывники.
Привалил народ крестьянский,
От станка мастеровой,
Из Калуцкой, из Рязанской
В наши части не впервой.
Понапер народ батрацкий —
Пролетарский молодняк…
Сыпь, трехрядочка по-братски
И вот эдак и вот так!
Шире, шире круг… В присядку
Ходят лапти и картуз.
Под гармошку Тула с Вяткой
Ладят смычку и союз.
Здравствуй, Лехин, здравствуй, Сеня…
Как в деревне там, дружок?
Запишу тебя я седня
В драматический кружок!..
Фу-ты, ну-ты, — ноги гнуты,
По онучам бечева,
Завтра будешь в новых бутах
Молодцом маршировать!
Их ты, ах ты — мать, не охай,
Брось в деревне там тужить:
В Красной армии не плохо
Пролетариям служить!
Сознательные сапоги
Как случилось, что красноармеец Онищенко, будучи дежурным, уснул, обсуждать сейчас не будем, но это факт.
Ну, а раз человек уснул, то не может же он соображать, что по уставу дежурному спать не полагается. Знали это и сапоги, которые были надеты на онищенковы ноги, и поэтому страшно беспокоились.
Правый сапог грустно покачал своим носком и говорит левому:
— Ах, какой несознательный этот товарищ Онищенко. Ему доверили жизнь всех людей в роте, а он спит. Хоть бы тебе пяткой пошевелил.
— Да, действительно, — отвечает ему левый сапог, — я почитай уже три подметки сносил за свою жизнь, а такой халатности не наблюдал.
— Знаешь что! — говорит правый сапог левому. — Давай его, сукина сына, разбудим.
Старые это, между прочим, были сапоги по виду. Сухие и потрескавшиеся, потому что Онищенко не любил их баловать смазкой.
Однако от плохого ухода сапоги здравого смысла не потеряли не в пример своему хозяину, и принялись живо за дело.
— Как же мы его разбудим? — недоумевал левый сапог.
— Как? Давай ему создадим неловкое положение с ногами. Ты тяни ногу в левую сторону, а я, сколько возможно, буду тянуть в правую сторону, авось проснется.
Широко разъехались Онищенковы ноги. Одна уперлась в один угол, другая в другой, однако лежит Онищенко и не просыпается. Начал только храпеть, да так, что с соседнего плаката всю прошлогоднюю пыль посдувал; от этого получилась ясность на плакате, и можно было уже без труда разобрать, что это он насчет Осоавиахима: дескать, когда вы в него запишитесь…
— Ну что, не просыпается? — спрашивает левый сапог.
— Скверное дело! Давай ему в таком случае выворачивать ноги. Ты подворачивай правую под койку, а я буду выворачивать левую ногу пяткой вверх.
Только двинулись наши сапоги выполнять этот замысловатый план, как услышали сзади шорох. Оглянулись и увидели, что к Онищенко медленно, но упорно подкрадывается какая-то темная личность.
— Это за нами, — прошептал правый сапог, — пропала рота.
— А, может быть, не за нами, а за Онищенко, — утешал себя надеждой левый сапог.
Только напрасны были надежды. Темная личность определенно протянула руки за сапогами.
— Защищайся! — крикнул правый сапог левому.
— Не сдавайся! — крикнул левый сапог правому.
Но напрасно, сколько ни упирались сапоги в подъем онищенковой ноги, как крепко ни держались за толстые Онищенковы пятки, а все-таки темная личность сбросила их с ног и взяла себе подмышки.
— Гражданин, — обратился правый сапог к темной личности, — неужели у вас нет сознательности? Отпустите нас. Ежели вы нас с собой забираете, то кто ж тогда останется на дежурстве?
— Мне, — говорит темная личность, — наплевать и на роту, и на дежурство. Мне только вы, говорит, одни нравитесь и больше я никаких разговоров не желаю иметь.
— В таком случае вы, гражданин, заберите Онищенко. Он куда больше нас размером, и вообще хоть и сонный, но все-таки живой человек. Возьмите Онищенко заместо нас.
— Нет, спасибо, — говорит темная личность. — На что мне Онищенко нужен? Какая с него польза? Поручи ему какое-нибудь дело сделать, а он заснет. Нет, вы для меня гораздо ценнее, и, между прочим, я с вами по этому поводу не хочу больше никаких рассуждений иметь. Я человек простой, и философией не занимаюсь, — сказала напоследок темная личность, смотала сапоги и пошла к выходу.
— Караул!.. Грабят!.. — закричали безумным голосом оба сапога. Только никто их голоса не слышал. Известно, какой у сапога голос — скрип один.
Психотехника
Мы — сибиряки — народ темный, непросвещенный. Где-то за Уралом, слышно, есть Москва, а за океаном — Америка. Слухом земля полнится. В Москве, пишут, люди дошли до последних слов техники. В Москве, говорят, рот не разевай. У одной спекулянтки в трамвае, на Сретенке, изо рта шесть золотых зубов украли. Вот до чего доходит техника!..
Но я должен вас, друзья мои, предупредить: техника эта самая — вещь кляузная. Вот, к примеру, взять меня. Парень я рослый, здоровый. На турнике, когда нам испытание было, четырнадцать раз подтянулся, а мешок с песком пятнадцать раз поднял. Состою в комсомоле. Кончил первым сельскую школу…
В декабре месяце мне ротный командир говорит:
— Пойдете в полковую школу — отделенным будете.
— Служим народу, товарищ командир. Лицом в грязь не ударим! — Нетерпение меня взяло. Даешь, думаю, науку! Грызи ее зубами!
Но дело-то оказалось не в зубах.
Вызывает нас лекпом и говорит: по приказанию итти вам на психотехнику.
Пришли в околоток. Сидит врач, с ним еще сидит товарищ ротный.
Ставит он передо мной листик и другим его закрывает.
— Как открою, — говорит, — поставьте точку так, чтобы она была и в квадрате и в круге. — И открыл, а сам на часы смотрит. На листке же что-то начерчено…
— Чего? — спрашиваю.
— Да вот точку поставьте так, — говорит ротный, — чтобы она была и в квадрате и в круге. И стал я думать, аж вспотел. Какой такой квадрат? И где тут точку поставить, большую или маленькую?