Поманила рукой: идите сюда, вот сюда, тут рядом. Федя показал стволом автомата: вперед, мы следом, и мы все пошли через мелкий кустарник, по какой-то вязкой, истоптанной, в бурых потеках тропе. Идти далеко не пришлось. Через несколько минут мы стояли на краю обширной и глубокой ямы, которая наполовину была заполнена трупами. Тут же валялись какие-то веревки с петлями, и девушка, заметив, что мы смотрим на эти веревки, пояснила, что ими они и таскают убитых. «Что-то мне не нравится этот молодой, — тихо сказал Федя лейтенанту и крикнул: — Ду бист офицер?» Мужчины молчали, молодой угрюмо смотрел на Федю, а девушка торопливо проговорила: «Найн, герр капрал, ер ист… м-м-м, думкопф! — и она покрутила пальцем у своего виска. — Майне брудер, ферштеен зи? Ер ист кранкен… м-м — голова, больной голова!»
Федя размышлял. Немцы шумно, хрипло дышали. По лицу «дурака» катились крупные капли пота. «Черт с ними, — сказала Людка. — Пускай живут. Идемте к костру, ребята». И мы пошли назад. Немного помедлив, забрав веревки, немцы последовали за нами.
А над башней кружили два сокола. Была весна, и птицы готовились подновить гнездо. Что-то насчет соколов крикнул монах? Ах да, мол, раз они вьют гнездо, значит, все вернется, все со временем будет так, как и было. Ведь не раз и не два горел этот замок! «Кажется, в группе Сашки Лобова есть карабин со снайперским прицелом? — вечером у костра спросил Федя и крикнул: — Лобов, винтовка у вас снайперская есть?» Да, винтовка такая была, и, отодвинув котелок с кашей, Федя направился к «доджику», о чем-то он там поговорил с лейтенантом и ушел к замку. Вскоре послышались выстрелы. Минут через сорок Федя вернулся, сказал: «Всех укокошил. Чтоб тут больше не возникло это тевтонское гнездо». Кого «всех»? Птиц? Или и тех, троих? Я еще тогда хотел его спросить, но отчего-то не спросил, да и позже, но почему не спросил? Боялся, что он кивнет: «Да. Всех. И отстань». Как все это страшно. Даже дым от костра в тот вечер не мог отбить тяжкий, густой запах мертвечины, казалось, что этот отвратительный запах исходит и от каши, хлеба, чая…
Однако пора. В следующий раз я приеду сюда, когда тут начнутся поисковые работы. Действительно ли тут есть подземные ходы, галереи и помещения? Что там погребено в них? Сигналит «жигуленок». Иду, иду!
Едем. Молчим. Мелькают деревья. Час езды, и вот око, обширное, заросшее мелколесьем поле, где во время войны был «Шталаг № 8 А», о котором в своем письме сообщала Ядвига Бонащикова.
— Даже бетонные столбики повалились, — говорит Авенир Петрович. Выходим из машины. Осматриваемся. Эти холмы — могилы…
— Осенью сорок пятого нас, школьников старших классов, привезли сюда, — вспоминаю я. — Сюда катили десятки грузовиков с солдатами, офицерами, гражданскими, в том числе и немцами. День был жарким, душным, слой земли над огромными могилами был тонкий, и земля шевелилась. Гнилостные газы бродили в трупах, и там вдруг рука сама собой высовывалась из-под земли, там нога, там голова приподнималась, и мертвец глядел на живых людей воловьими, выпученными глазами из черепа. Нас всех специально привозили. Чтобы увидели, сколько убито наших. Было много красных знамен. Трибунка. Речи: «Мы о вас никогда не забудем! Мы поставим вам золотые памятники!..» Сколько всего погибло? 541 одиночное захоронение и 14 могильных рвов, каждый на 5 тысяч…
— Тут ведь были пленные и других национальностей, — говорит Овсянов. — Бельгийцы, поляки, французы. Их останки вывезли и похоронили с почестями, под барабанный бой, на родине. Их отыскивали в индивидуальных захоронениях по карте, которую составил священник кирхи в Кляйн Дексене, нынешнем Фурманове. Он отмечал умершего, ставил номер на могиле и в своей тайной карте, но французы, когда откапывали своих, измеряли скелеты, у них были данные по росту погибших… А наших ребят — всех скопом, в одну яму…
А потом мы с полковником побывали и на бывшем наблюдательном пункте штаба 3-го Белорусского фронта, на горе Фуксберг, откуда прекрасно просматривался Кенигсберг. Говорят, когда командующий фронтом Василевский сказал: «Где это вы придумали сооружать наблюдательный пункт? Гора ведь отлично видна из города! Каждый дурак там, в Кенигсберге, решит: вот ведь отличное место для наблюдательного пункта!» — то услышал в ответ от командующего 43-й армией А. П. Белобородова, это его военные строители сооружали НП: «Вот поэтому тут и построили. Ведь какой дурак решится на подобное!» Немецкая разведка очень быстро обнаружила подозрительно оживленное движение машин и людей возле Лисьей горы, и в штаб Отто Ляшу доложили, что русские построили наблюдательный пункт на Фуксберг. Ляш отмахнулся: «Они что, круглые дураки? Обстрелять? Нет! Снарядов и так не хватает. Ну, хорошо. Бросьте туда несколько снарядов». Один снаряд попал в угол господского дома, на чердаке которого был наблюдательный пункт, и осколки штукатурки слегка поцарапали красивое кавказское лицо генерала И. Х. Баграмяна. Василевского же в этот момент на горе не было. Когда пленному Ляшу на его вопрос, где был НП Василевского, сообщили, что на Фуксберг, он был потрясен.
Мы заехали сюда с Авениром Петровичем, чтобы посмотреть на… Кенигсберг. Да-да, он тут, весь огромный город, со всеми улицами, кварталами, площадями, домами, соборами, кирхами и замком. Этот игрушечный город-макет, площадью 36 м2, был построен незадолго до штурма Кенигсберга, по предложению и под руководством офицера инженерного управления 1-го Прибалтийского фронта, уже знакомого нам Арсения Владимировича Максимова. В течение 10 суток в небольшом домике на окраине уже взятого войсками Красной Армии города Велау шла лихорадочная, днем и ночью, работа. Сто человек рисовали, клеили маленькие домики, форты внешнего и внутреннего оборонительных обводов, улицы и улочки, переулки, парки, ручьи и озера. И — оборонительные сооружения, которые были обнаружены как с воздуха, так и с земли разведчиками, которые засылались в притаившийся, напряженно и страшно ждущий начала штурма Кенигсберг. Когда фанерно-картонный город был построен, то круглые сутки — поглядеть на него, изучить расположение его улиц и площадей — приходили сотни офицеров, командиры дивизий, полков, батальонов, командиры штурмовых групп; приходили летчики, артиллеристы и танкисты. Приходили, чтобы изучить «свой» участок, чтобы представить движение своей боевой группы, отряда, чтобы не запутаться во время боя в лабиринте улиц древнего города. Чаще всего давал пояснения охрипший, измученный, с красными от бессонницы глазами старший лейтенант Максимов. Он построил этот город для того, чтобы внимательно слушающие его люди взяли Кенигсберг штурмом, фактически чтобы разрушили, уничтожили его, ибо иначе вряд ли можно было овладеть этим мощнейшим оборонительным сооружением… Потом, уже на «гражданке», став архитектором города, пытаясь что-то восстановить в нем, он часто вспоминал те нервные, лихорадочные дни, предшествовавшие штурму Кенигсберга. Как все сложно, не правда ли? Созидать, чтобы уничтожить, уничтожить, чтобы созидать…
— Итак, начнем? Мы собрались сегодня, чтобы обсудить некоторые дела наши, связанные с поиском исторических ценностей, чтобы поразмышлять о некоторых моментах и направлениях деятельности нашего отделения Фонда культуры. — Стихают голоса, шелест бумаги, скрип стульев. Кажется, все, кто нам нужен, активисты Фонда, тут? «Весьма уважаемая Елена Стороженко», Ольга Феодосьевна Крупина; моложавый, красивый, офицерская выправка — наш уже не полковник, а запасник Авенир Петрович Овсянов; Василий Митрофанович Тарабрин дует в стекла очков, просматривает их на свет, рядом с ним сидит Инна Ивановна Мирончук… Овсянов, обычно сдержанный, строгий на вид, сегодня оживлен, улыбается, будто тоже хочет поведать нам нечто такое, что нас всех обрадует. Пожалуйста!
— Письмо пришло из ФРГ, от племянника Иоганна Шиффердеккера, основателя пивного завода «Понарт». Пишет, что в ледниках пивоварни может быть запрятана не только Янтарная комната, но и ценности самой пивоварни… Кстати, сегодня мы договорились побывать там, будем вести переговоры с дирекцией о поисковых работах. — Улыбается таинственно. — Есть у меня еще кое-что, но это потом, чуть позже, хорошо?
— Хорошо, потом так потом. Вот и у меня есть интересный документ, поступивший от гражданки ГДР Фриде Баумен в генеральное консульство СССР в Лейпциге. «1. Весной 1943 года большие волнения в церковной общине Лютеркирхе-Вимаркт»… вот, это место на карте я обвел кружочком… Так «…волнения, вызванные неожиданными для прихожан большими земляными работами. Отец сказал: „Туда русских военнопленных по ночам гоняют. Там какой-то тайный бункер строится…“» 2. В 1944 году фирма «Петерайт», владелец которой — личный друг Эриха Коха, после бомбежки англичан перевозила все запасы вин из ресторана «Блютгерихт» на склады своего предприятия, а с вином — и какие-то ящики. Отец, который работал на «Петерайт», сказал: «Теперь Пауль Цемке завладел и янтарем!» Ящики с предприятия куда-то исчезли, как считает отец, — в тот бункер, что на кладбище Лютерфридхоф… 3. Поздней осенью 1944 года в наш дом был привезен крепкий, вместительный ящик с надписью: «Эрнст Заагер, Вимаркт, 5а». Это фамилия моего отца, это наш адрес, а с ящиком прибыли политические чиновники и сказали, чтобы мы сложили сюда все самое ценное, что у нас есть. Мол, для победы Германии над врагом. Как мы ни сопротивлялись, нас заставили сложить все самое ценное, что у нас было: серебряные и золотые старинные вещи, фарфор, хрусталь и прочее. Отец сказал: «Сотни таких ящиков отправляют в тот бункер. В том бункере и Эрих Кох имеет свои два отсека». Далее отец сказал, что в бункер можно попасть из морга… на лифте! Работы там уже были прекращены, охрана снята, но остались груды щебня и песка. И вот однажды, как мне рассказывал отец, на предприятии появился Эрих Кох, он искал Пауля Цемке, требовал ключи, а Цемке исчез! Кох был взбешен! Потаенный вход через морг был замурован. Отец меня водил туда, по Шонфлиссер Аллее. «Запомни этот отдельный дом, этот забор, — говорил он мне. — Все находится там, запомни навсегда». И еще он мне сказал, что ценности туда привозили не в ящиках, а в ГРОБАХ! Чтобы не привлекать внимания. Пауля Цемке я неожиданно увидела в сентябре 1946 года в Дании, в лагере для беженцев. Я спросила: «Где те сотни гробов с ценностями, которые вы отобрали у кенигсбержцев?» Он растерялся, начал что-то бормотать, а я сама испугалась и тотчас ушла из лагеря. Позже я узнала, что он разыскивал меня вместе с лагерной полицией. В начале 50-х Пауль Цемке снова организовал свою фирму «Петерайт» в Гамбурге, и некоторые кенигсбержцы у него работали. В 1956 году фирма была объявлена банкротом, и Пауль Цемке исчез, куда-то уехал, но куда? И действительно ли он был банкротом? Или он уехал туда, куда были отпр