Его улыбка выглядела неуверенной, но свободной, словно мышцы лица, отвечающие за это движение, расслабились и ему приходилось учиться ей заново. Это было сродни эху его той, первой улыбки, которая всегда оставалась в моей памяти. И снова увидела, как открываются ворота, медленно выпуская все то темное, что мучило его душу.
Мы позвали детей, Заин стоял с одной стороны, Наташа с другой. Одну за одной мы с Хафизом зажгли свечи, глядя, как огонек поднимается от фитилей. С каждым новым огоньком между нами постепенно становилось все светлее.
– Навруз Мубарак, Хафиз, – сказала я. – За новые начинания.
– Навруз Мубарак, Шейда, – ответил он. – За новые начинания.
Мне казалось, что лифт везет меня в лофт Троя слишком медленно. Я вся была как пузырь счастья, готовый взорваться множеством радужных искр.
– Мы только что обедали с Троем, – позвонила мне Джейн.
– Он вернулся? – спросила я.
– Ненадолго. Кажется, он скоро снова уезжает.
У меня тряслись руки, когда я отпирала дверь Троя. Я понимала, что он умчался из-за меня, потому что решил, что я снова исчезла из его жизни. Мне столько нужно было ему объяснить, столько возместить, но он вернулся, и только это имело значение. Я не могла дождаться, когда же смогу сказать, как мне его не хватало, излить на него всю безумную, бурлящую во мне любовь, сказать, что я его – свободная и чистая.
– Трой? – Дверь оказалась незапертой. Я вошла и застыла на месте.
Квартира была совершенно пустой. Вся мебель исчезла. Телевизор, обувь, посуда – все.
Нет. Не все. Войдя в спальню, я ощутила болезненный удар под дых. Он оставил океан, все мечты, которые подарил мне, словно ему незачем было их забирать. Они смотрели на меня со стены из своих квадратных черных рамок, пустые и бесцветные, когда Троя не было рядом.
Я медленно шла среди пустоты, хватаясь за стены.
Нет.
Я отыщу его. Я все исправлю.
Выпрямившись, я пошла к двери, и тут она открылась.
И там был он.
Увидев меня, он отпрянул.
Я почувствовала облегчение.
– Я думала, мы разминулись. Думала, ты ушел.
Он поднял последнюю стоящую в гостиной коробку и направился к выходу.
– Трой, – побежала я за ним. – Трой, погоди!
Но он уже исчез за дверью.
Я догнала его, развернула – и отшатнулась от выражения его глаз.
Глаза Троя – да, – но совершенно без привычной яркой, сияющей теплоты, голубые, но холодные, как арктический ветер. Закрытые, непроницаемые; все окна, все двери заперты наглухо. Я почувствовала, как мою душу охватывает пустота.
– Трой, прости меня. Хафиз попал в аварию. Я…
– Я знаю. Всегда что-то происходит, Шейда. Ты обещала мне, ты связала себя со мной. И все это исчезло в ту же секунду, как ты вышла из этой комнаты. Я бы понял, что ты хочешь остаться с ним в такой момент – но ты просто отшвырнула меня – как чертов выключатель. Так вот просто. С меня хватит, Шейда.
Он произнес мое имя совсем иначе. Шейда безо всякого «а-а-а-ах».
От боли я отступила назад. Трой оторвал кусок моего сердца и раздавил его голыми руками – вот с чем можно было сравнить эту боль.
– Тебе больше не удастся обвести меня вокруг пальца, – сказал он. – После всего, что я тебе предложил. Мне больше не нужны твои мертвые обещания и твои одурманивающие, ядовитые поцелуи.
– Я могу объяснить…
– Уйди с моей дороги, Шейда. Мне надо успеть на самолет. – Он прорвался мимо меня к лифту. Его лицо было резким, злым и вымотанным, и от него пахло табаком и выпивкой.
– Трой, я…
Он остановил меня. Одним взглядом. Его лицо было жестким, скулы сведены яростью. На щеке дрожал нерв.
Я привычно думала, что из нас двоих жертвой всегда буду я. Трой Хитгейт, мой сильный, непобедимый любовник, никогда не может сломаться. Но все завесы исчезли, и я увидела себя. Это я жила, как тот вампир из «Ночи ужасов». Я все время питалась от него, и вот он захлопнул передо мной дверь.
– Прощай, Шейда Хиджази, – сказал он, когда за ним закрывались двери лифта, выбивая все окна в нашем украденном доме, построенном в украденное время. Он рушился вокруг меня, поднимая тучи пыли и битого стекла.
Прощай, Трой Хитгейт.
Я прислонилась к двери, понимая, что разбила нечто глубокое и драгоценное, не поддающееся починке. Согнувшись пополам, я рухнула на пол.
45. Неясность
6 августа 2001 года
Коттедж выглядел точно так же, разве что кое-что в нем улучшили. Вместо старого дивана стояла изящная, но удобная софа. На стене появился телевизор с плоским экраном, в кухне – новая посуда. Столешница теперь была из гладкого черного гранита, но шкафчики сохранили свой теплый уют. Ванную комнату тоже обновили – там появилась викторианская ванна на золоченых ножках, отдельная душевая кабина, шикарные краны, свежая краска. Изменилось все, кроме зеркала.
СБ+ЖВ было когда-то написано там на запотевшем стекле – одним солнечным, украденным выходным.
В объявлении в Интернете была фотография сверху, со спутника, но когда Эми прислала мне дополнительные фото, я узнала его. Затаив дыхание, я просмотрела галерею. Деревянные стены, потрескавшаяся краска, каменные плитки, ведущие к озеру.
Наш коттедж.
Мне снова хотелось сидеть в этом гамаке, плескаться ногами в воде, свернуться в кровати и проснуться под плеск прибоя. Все здесь звало меня к себе.
Иди сюда, звал «Х» на берегу.
Я позвонила Эми на следующий же день и забронировала коттедж на неделю. Хафиз обещал забрать детей.
Мне требовалось время, чтобы прийти в себя, выспаться, посмотреть на луну. Я чувствовала себя так, словно сошла с американских горок: шок после рака, операции, химии. Развода. Ужас от потери Троя.
С тех пор, как он уехал в Нью-Йорк, прошли месяцы, но рана так и не затянулась. Он не отвечал на мои звонки. Впервые за все это время я зашла на [email protected] и нашла там письма от него – он каждый год писал мне в наш день рождения. Каждый год, кроме этого. Я подумала о своей молчаливой традиции – каждый год в этот день печь ему браунис, даже если он и не мог получить их.
«Я скучаю по тебе», – написала я и нажала на «Отправить».
Ответа не было.
Всякий раз, проезжая мимо его офиса, я немного умирала. Всякий раз, думая про опустевший лофт, я дотрагивалась до его четок. Серебряный крест на них протерся, много лет провисев в выемке его ключиц. Каждая деревянная бусина казалась мне воспоминанием о нас, круглым и целым, но с дыркой посередине. По ночам я пересчитывала их.
Вернись ко мне.
Вернись ко мне.
Случалось, что я забывала об этом, как на прошлой неделе, когда к нам приехал Хафиз и мы играли с Наташей и Заином в настольные игры. Они вроде бы неплохо перенесли все это, хотя иногда я видела, что они подслушивают мои разговоры с онкологом. Они едва не потеряли меня; едва не потеряли Хафиза. Думаю, они счастливы оттого, что оба их родителя просто живы, даже если и не живут под одной крышей.
– Эй, не хочешь присоединиться к нам? Мы заказали пиццу, и Натан принес новое кино, – заглянула в мою комнату Наташа прошлым вечером.
– Спасибо, но я хотела написать кое-что. У вас все готово на завтра?
– Ага. И у Заина тоже. Папа взял отпуск на неделю, и мы поедем в поход. Родители Натана отпустили его с нами. У нас будут отличные каникулы!
– Я очень рада, – сказала я.
– А что ты такое пишешь?
– Так… Всего понемножку… про жизнь.
Я хотела закончить то, что начала писать в солнечном уголке спальни Троя; те письма, что я писала ему, про него. Я не хотела, чтобы он заглядывал в мою жизнь сквозь крохотные окошки нашего времени вместе. И даже когда он ушел, он навсегда остался моим принцем, моей сказкой, тем «жили долго и счастливо», которого мне не досталось. Может, дописав это, я обрету покой. И я все писала на том серебристом ноутбуке, который он мне подарил.
Я вынула его из машины вместе с остальным багажом и зашла в коттедж. Кондиционер работал на полную мощность. Расстегнув сумку, я достала алую шаль, которую привез мне Трой. Она обняла меня, как самый ценный мой дар.
Я вышла к гамаку и задремала в нем под мягкий плеск волн. В этом крошечном месте огромного мира царила какая-то магия, исцелявшая меня. Может, это были воспоминания о нас с Троем, зерна счастья, рассеянные в здешнем воздухе.
Когда солнце начало садиться, я пошла в дом. Впервые за много месяцев я почувствовала, что проголодалась. Я начала готовить ужин до того, как позвонить Хафизу и детям.
И только повесив трубку, я заметила ее – фотографию на полке над камином.
Этого не может быть.
Я подошла и взяла рамку в руки.
Точно.
Я почувствовала, как во мне все затрепетало.
Я же риелтор. Так что я доберусь до сути.
Я включила компьютер и начала поиски.
Они не заняли много времени. Увидев имя на транзакции, я поняла, что разрываюсь между радостью и острым ощущением горя. Я снова взяла рамку с фото, но она выскользнула у меня из рук и стекло разбилась.
Черт. Я ее разбила.
Начав собирать осколки, я вдруг заметила что-то, торчащее из-под фотографии. Это был другой снимок, расплывшееся неясное старое фото. Сначала я не обратила на него внимания, но потом, приглядевшись, поняла – вот оно. Прямо передо мной. Я села, замерев в недоверии. Все это время, все это время эта крошечная штука могла изменить все.
Я чуть не начала всхлипывать от этой шутки мироздания, которую держала в руках, но печаль смело волной решимости. Я сделаю это. Это должно быть так. Потому что у меня есть доказательство, что так должно было быть с самого начала. И я засмеялась от неизбежности происходящего.
Трой Хитгейт, у тебя шансов не больше, чем у снежка в аду.
46. Грязная игра
7 августа 2001 года
Манхэттен – живой, дышащий организм, пульсирующий в своем особенном ритме. Его свет, движение, архитектура окружили меня, пока я шла к своей точке «Х», отмеченной на карте.