– Виталий Карпенко, – повторил я. – Позвоните и вызовите его сюда.
По лицу командира объекта было видно, что в душе его борются героизм и прагматизм. К моему облегчению, прагматизм победил. У меня не было никакого плана на случай, если бы произошло обратное.
Глава 43
Странная все-таки вещь самопожертвование. Для нас, членов клуба «Хронос», не так уж тяжело выполнить миссию, которая изначально подразумевает гибель того, кто ее осуществляет. В конце концов, самым неприятным последствием в этом случае является необходимость еще раз прожить годы, которые предшествовали нашей смерти в столь специфических обстоятельствах. Конечно, мне неприятно было осознавать, что в случае неудачи я буду вынужден прострелить себе голову. Однако поимка и последующие допросы были для меня гораздо более неприятной перспективой, так что я предпочел бы потерпеть скуку уже знакомых мне жизненных отрезков.
При этом мне не раз приходилось встречать простых смертных, которые готовы были расстаться с жизнью только потому, что им отдали соответствующий приказ. Во время высадки в Нормандии я видел, как люди в полный рост шли на пулеметы, хотя у них не было шансов родиться вновь. Не скрою, это казалось мне поразительным.
Словом, я прекрасно понимал, что вполне могу погибнуть из-за какой-то радиодетали, которую почему-то изобрели лет на десять раньше положенного срока.
Командир объекта ясно дал мне понять, какой будет моя дальнейшая участь.
– Не рассчитывайте уйти отсюда живым, – сказал он, пока мы ждали Карпенко у него в кабинете. – Думаю, для вас же будет лучше, если вы не станете еще больше усугублять свое и без того незавидное положение.
Я улыбнулся – по всей видимости, собеседник считал, что моя главная забота состоит в том, чтобы сохранить собственную жизнь.
– Для человека, который находится под дулом пистолета, вы держитесь очень спокойно, – заметил я.
– Я прожил уже немало и прожил хорошо, – сказал он. – А вы еще сравнительно молоды. У вас наверняка есть много причин, по которым вы должны хотеть жить. Вы женаты?
– Это вопрос очень благочестивого человека. Что, если я скажу, что мне нравится жить во грехе?
– Правда? Что ж, если вы поведете себя правильно, не исключено, что радости плоти еще будут вам доступны.
– Это было бы неплохо, – мечтательно вздохнул я. – Благодарю, но проблема в том, что плотские удовольствия рано или поздно приедаются. К тому же с возрастом на эти вещи начинаешь смотреть иначе. В какой-то момент к человеку приходит осознание того, что главное в жизни – не ублажать свою плоть, а думать о душе. А там недалеко и до угрызений совести по поводу того, что жизнь была прожита не так.
– Вы просто не знаете, что такое настоящие радости плоти.
– То же самое мне сказала однажды в Бангкоке профессиональная тайская массажистка.
– Вы не русский.
– Почему вы так решили? Я говорю с акцентом?
– Ни один русский не совершил бы ничего подобного.
– Вы невысокого мнения о своих соотечественниках.
– Вы меня не поняли. Вы не производите впечатления человека, который решился на подобный самоубийственный поступок, потому что ему нечего терять. Но вы непохожи и на человека, который сделал это ради служения какой-то идее. Ваши мотивы мне непонятны…
– И все-таки – почему вы подумали, что я иностранец?
Мой собеседник пожал плечами.
– Считайте, что сработал инстинкт, – сказал он. – И все же вы выглядите как человек, который не пошел бы на подобное безумство, не имея на это серьезных причин. Неужели у вас не было другого пути?
– Подходящего для меня – не было, – ответил я.
Нашу беседу прервал стук в дверь.
– Войдите! – выкрикнул командир.
Вошедший, шагая через порог, бросил через плечо кому-то в коридоре, заканчивая начатую фразу:
– …сейчас слишком занят, так что это невозможно.
Оказавшись в кабинете, человек посмотрел на командира, затем перевел взгляд на меня и улыбнулся.
– Бог ты мой, – медленно и раздельно произнес он. – Не ожидал увидеть вас здесь.
Глава 44
Много жизней назад, в то самое лето, когда мы с Винсентом Ранкисом начали всерьез прощупывать друг друга, но еще до той холодной ночи, когда он, узнав о том, что я являюсь одним из членов клуба «Хронос», наставил мне синяков и шишек, мы с ним плыли в плоскодонке вниз по течению реки Кэм, отталкиваясь от дна шестами.
Мне никогда не нравился такой способ передвижения по воде. Тем не менее он пользовался популярностью в Кембриджском университете, и студенты, а порой и преподаватели, отправляясь на прогулки, нередко использовали именно его. Для студентов подобные поездки считались прошедшими даром, если все обходилось без столкновения с каким-нибудь мостом, посадки лодки на мель, уроненного в воду шеста и хотя бы одного случая падения за борт. Возможно, именно поэтому я с предубеждением относился и к венецианским гондолам, которые казались мне на редкость ненадежными и, на мой взгляд, являлись не столько плавсредством, сколько специальным оборудованием для выкачивания денег из доверчивых туристов.
– Это ваша проблема, Гарри, – сказал Винсент. – Вы никогда не понимали, как можно делать что-то не сразу, а постепенно, по частям.
Я недовольно ворчал всю дорогу, пока мы шли к берегу реки и потом садились в плоскодонку, пока пробирались сквозь скопление других лодок и даже когда Винсент открыл свою походную плетеную корзинку и достал оттуда фляжки с джин-тоником и бутерброды с огурцами, нарезанными аккуратными кружочками.
– Бутерброды с огурцами необходимы нам, чтобы удачно сыграть отведенные нам роли.
– И что же это за роли? – мрачно поинтересовался я.
– Мы с вами являемся живым олицетворением верности теории, согласно которой интеллект и стремление к целесообразности – всего лишь рабы общепринятой модели поведения и приятного, расслабляющего действия солнечных лучей. Мы-то с вами знаем, Гарри, что то, чем мы сейчас занимаемся, – очень странное времяпрепровождение для серьезного студента, а тем более для преподавателя. Но тем не менее мы здесь, – сказал Винсент и погрузил в воду шест.
Остальные участники прогулки захихикали.
Мне не слишком понравились две девушки, которых Винсент решил захватить с собой. Я познакомился с ними только на берегу, раньше их не видел, и потому их присутствие лишь ухудшило мое и без того не лучшее настроение. Одну из них звали Летисия, другая была француженкой – ее имени я попросту не запомнил и вообще различал девиц с большим трудом. Обе наши спутницы были одеты в весьма целомудренные летние платья, их волосы были аккуратно причесаны и заправлены за уши, как у пай-девочек. Тем не менее они, конечно же, прекрасно понимали, что отправиться в летний день на лодочную прогулку с двумя мужчинами – это поступок, который их мамы наверняка бы не одобрили.
– Отец Летисии вроде как биохимик, – шепнул мне на ухо Винсент, – а за француженкой ухлестывает Хью, совершенно отвратительный парень. Но сегодня он играет в теннис. Когда дойдет до дела, Гарри, либо вам, либо мне придется поцеловать француженку в губы, причем так, чтобы Хью это заметил. Момент нужно выбрать со всей тщательностью – в противном случае придется пройти через это второй раз. Нужно, чтобы он увидел, что девушка, за которой он пытается ухаживать, целуется с кем-то другим.
Я отказался взять на себя эту тяжкую обязанность под тем предлогом, что если меня, преподавателя, увидят в лодке с учащимися, это само по себе будет не очень хорошо, а если я при этом еще и буду целоваться с одной из студенток, то это тем более ни в какие ворота не лезет. Винсент в ответ с показным смирением глубоко вздохнул. Когда мы проплывали мимо кортов, он реализовал свой план. Заставив меня и Летисию с помощью шестов удерживать лодку на месте, он принялся обниматься и целоваться со второй девицей. Эта возня привлекла внимание всех, кто находился на берегу. Вряд ли среди них нашелся хоть один человек, который не увидел, как весьма упитанный Винсент страстно прижимает к себе и лобзает стройную француженку.
К моему собственному удивлению, к тому моменту, когда я снова направил плоскодонку по течению и вытер слегка дрожащие руки о штаны, я хохотал во все горло. Ситуация была такова, что я просто не мог больше стоять с мрачным лицом и делать вид, что ненавижу все человечество. Весь мир для меня разом переменился, словно после долгого дождя из-за туч вышло солнце. Даже бутерброды с огурцами, тонкие и безвкусные, показались мне кулинарным шедевром. Дошло до того, что я забеспокоился, как бы Летисия не обиделась на меня за то, что я не последовал примеру Винсента и не попытался обнять и поцеловать ее, хотя она достаточно ясно дала понять, что ничуть против этого не возражала. Неприятность, однако, пришла не с той стороны, откуда я ее ждал: из-за того, что я, стараясь вести себя корректно, воздержался от объятий и поцелуев, в университетском городке пошли слухи, что я гомосексуалист и мои теплые отношения с Винсентом вызваны отнюдь не тем, что мне просто интересно общаться с умным студентом.
– Хорошо, что люди думают, будто хоть кому-то интересно мое тело, – заявил Винсент, когда слухи дошли до него. – Вы не представляете, как трудно в наши дни соблазнять девушек одним только интеллектом и деликатностью.
Почему я не почувствовал это сразу? Почему не понял, кто такой Винсент? Он был новатором. У него был могучий интеллект. Он мыслил нестандартно, странно и порой даже абсурдно.
Как-то раз вечером мы с ним сидели у меня и, приканчивая бутылку джина, в который уже раз обсуждали его дипломную работу.
– Не знаю, не знаю, Гарри, – сказал он. – Мне кажется, что содержание моего диплома не имеет никакого значения.
Никакого значения? Странно, подумал я. Движение звезд, движение атомов – и все это не имеет значения?
– Да-да-да, – подтвердил Винсент и хлопнул в ладоши. – Конечно, это все немаловажно. Но что такое десять тысяч слов дипломной работы? Ровным счетом ничего, верно? А мне еще и предлагают не пытаться охватить все сразу, а сконцентрироваться на какой-нибудь одной проблеме. Как будто можно понять структуру солнца, не понимая природы и особенностей поведения атома! Мы часто говорим о глобальной теории, которая объяснила бы все сущее. Но она не может быть сформулирована в течение пяти минут, по щелчку пальцев! Мы не дождемся появления второго Эйнштейна, который в один прекрасный день проснется и