– Я… Я не знаю. Я просто не знаю, что сказать.
– Спрашиваю еще раз – вы мне доверяете? – с нажимом произнес Винсент.
– Я… Да, доверяю. Но послушайте, все это…
– Я хочу, чтобы вы надели это, – сказал Винсент и положил руку на корону из проводов. – Вы очень многого не знаете о самом себе, Гарри. Вы полагаете, что это ваша… вторая жизнь? Это не так. У вас… огромный опыт, вы накопили огромное количество знаний. Это устройство поможет вам все вспомнить.
Выражение искренней заботы на лице Винсента было безупречным. Я перевел взгляд на предмет, лежащий на столе. Разумеется, он был предназначен не для того, чтобы оживить мою память, а для того, чтобы стереть ее. Чтобы заставить меня забыть все, абсолютно все.
В 1966 году Винсент подверг меня процедуре Забвения, но мои воспоминания уцелели. Однако с тех пор технический прогресс шагнул вперед на добрых пятьдесят лет. Поэтому я не мог быть уверен, что моя память и на этот раз сохранится.
– Итак, вы мне доверяете, Гарри?
– Мне трудно сразу осмыслить все, что вы сказали.
– Если вам нужно время, чтобы подумать…
– Значит, вы говорите, что…
– Что я могу вам все объяснить, но с помощью этой штуки вы сами все вспомните.
Моя гордость была уязвлена. Неужели Винсент в самом деле считал меня полным идиотом? Я вдруг почувствовал приступ бешенства, но его тут же сменил страх. Останусь ли я в живых? Смогу ли сохранить свои воспоминания? Хочу ли, чтобы моя память осталась нетронутой? Мир рушится.
Теперь все в моих руках. Я должен отомстить. Я – Гарри Огаст, и я родился в первый день нового, 1919 года. Мне шестьдесят восемь лет, а всего я прожил уже восемьсот девяносто девять.
Я своими руками убил семьдесят девять человек, причем пятьдесят три – в ходе военных действий. Косвенно, по моим собственным подсчетам, я был причастен к гибели четырехсот семидесяти одного человека. Я был свидетелем четырех самоубийств, ста двенадцати арестов, трех казней и одной процедуры Забвения. Я собственными глазами видел, как возводили Берлинскую стену – и как она рухнула, видел, как горят и превращаются в груду обломков нью-йоркские башни-близнецы, как танки въезжают на пекинскую площадь Тяньаньмэнь, как умирает сраженный пулей снайпера президент Кеннеди и как над землей встают грибы ядерных взрывов.
Но сейчас все это не имело большого значения. Я должен был принять важное решение.
– Я верю вам, Винсент, – сказал я. – Покажите мне, как эта штука работает.
Глава 75
Винсент отнес прибор на кухню. Это было, скажем прямо, весьма прозаическое место для стирания человеческой памяти. Я уселся на неудобный металлический стул. Винсент принялся суетиться вокруг меня, готовя прибор к работе. Я вздрогнул и поморщился, когда первый электрод коснулся моего виска.
– С вами все в порядке? – тут же поинтересовался Винсент.
– Да, все прекрасно, – пробормотал я. – Просто прекрасно.
– Может, хотите чего-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Все хорошо.
– Ладно.
Приподняв мне волосы на затылке, Винсент присоединил еще два электрода как раз в том месте, где располагается мозжечок. Определенно устройство было значительно более совершенным, чем то, воздействию которого я подвергся в Петроке-112. Я почувствовал холодное прикосновение металла ко лбу над глазами. Всякий раз, когда на моем лице появлялась недовольная гримаса, Винсент спрашивал, нормально ли я себя чувствую и уверен ли, что не хочу попить воды или еще чего-нибудь.
– Уверен, – отвечал я. – Я в полном порядке.
Дыхание мое все учащалось по мере того, как приближался момент истины. Винсент достал откуда-то кольцо клейкой ленты.
– Думаю, будет лучше, если я свяжу вам руки, – сказал он. – Вы не возражаете?
Разумеется, почему бы нет.
– Я вижу, вы очень нервничаете.
Просто мне неприятно все, что напоминает о медицине.
– Ничего, ничего, все будет хорошо. Скоро вы будете в полном порядке. Вы сможете вспомнить все, абсолютно все.
Что ж, прекрасно.
Винсент крепко привязал мои руки скотчем к подлокотникам. В какой-то момент мне захотелось, чтобы он плюнул мне в глаза, тем самым обнаружив свою ненависть, – это дало бы мне возможность кричать и сопротивляться. Но Винсент этого не сделал. Он еще раз проверил электроды и присел. Наши лица оказались на одном уровне.
– Так будет лучше, Гарри, – сказал он. – Я знаю, вы меня сейчас вряд ли поймете, но поверьте – именно так все и должно быть.
Я не смог ему ответить. Понимал, что должен это сделать, но не сумел. Винсент зашел мне за спину. Я крепко зажмурил глаза, мое тело начала бить дрожь.
Господи, господи, господи…
Наступила темнота.
Глава 76
Человек не может скучать по тому, чего он не помнит. Возможно, Винсент был прав. Вполне может быть, что то, что он сделал, было выражением его доброго отношения ко мне.
Новый прибор для стирания памяти имел несколько недостатков. Я полагаю, у Винсента не было возможности как следует испытать его. Когда он включил устройство, оно убило меня наповал.
Меня зовут Гарри Огаст. Я родился в первый день нового, 1919 года на вокзале железнодорожной станции Берика-на-Твиде. И я сразу вспомнил… все.
Черити связалась со мной, когда мне было шесть лет. Она сделала это с большой осторожностью, окольными путями, действуя через семейство Халнов. Ей необходимо было получить от меня отчет о том времени, которое я провел, тесно общаясь с Винсентом. На то, чтобы уговорить Халнов позволить ей оформить надо мной опекунство, ушло полгода. Затем меня отвезли в Лидс, где новые, другие мистер и миссис Огаст должны были взять меня на воспитание в качестве приемного ребенка – в обмен на солидную сумму наличными и возможность сделать по-настоящему доброе дело. Все документы были оформлены безупречно, реальные факты им полностью соответствовали. Теперь Винсент знал, где меня найти, и при желании легко мог это сделать.
– Знаешь, Гарри, в этом вовсе нет необходимости, – говорила мне Черити. – Есть другие способы.
Разумеется, я и сам это прекрасно понимал. Да, можно было найти Винсента, отрубить ему руки и ноги, выколоть глаза, отрезать нос, нарезать ремней из его спины, залить ему в горло кипящую смолу, переломать все кости до единой… но в результате он бы просто умер, не сказав нам ничего. Вообще ничего. Винсент Ранкис – это не Виктор Хенесс. Он прекрасно знал, что делает, и готов был пожертвовать ради этого всем, вытерпеть любые пытки.
– А если мы сотрем его память? – Этот вопрос задала Акинлей. Она была еще ребенком. Выражение ее лица поразило меня – на нем лежала печать озабоченности и тяжелых раздумий.
– Я – мнемоник. Я помню… все. Вообще все. Винсент дважды пытался стереть мою память, и оба раза у него ничего не вышло. Он тоже мнемоник. Так что на него процедура Забвения не подействует. Или еще хуже – он, как и я, притворится, что забыл все свои предыдущие жизни, и попытается с нами расправиться. – Впервые я открыто заявил о том, что даже среди калачакра занимаю особое положение.
В моей пятнадцатой жизни клуб «Хронос» был уже не тем, каким он был на протяжении более чем восьми столетий, прожитых мною. Члены сообщества, которые уцелели после чисток, организованных Вирджинией, постепенно возвращались в лоно клуба. Большинство тех, кто подвергся процедуре Забвения, теперь проходили свой жизненный путь в третий раз. Одно за другим мы отправляли в прошлое сообщения о том, что в XX веке клуб снова существует, и предупреждали всех о необходимости быть бдительными и проявлять осторожность. До нас доходили выбитые на камнях ответные послания из XIX века – те, кто отправлял их, интересовались, что произошло. Послания из XXI века были неясными и, как мне казалось, тревожными. В них, в частности, говорилось, что мир очень сильно изменился, что изменилось само время и многие калачакра из тех, кто должен был родиться, так и не появились на свет. Сообщений из XXII века не было вовсе.
Я не решался отправлять весточки будущим членам клуба – риск, что Винсент перехватит их и поймет, насколько мы близки к тому, чтобы найти и покарать его, был слишком велик.
Мои контакты с членами клуба были жестко ограничены. Поначалу я общался только с Акинлей – единственной, кому доверял и с кем мог делиться своими планами. Со временем моей конфиденткой стала и Черити. Ее роль была исключительно важной: она обеспечивала документальное прикрытие, которое позволяло мне при необходимости доказать Винсенту, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Теперь, когда моя память – по крайней мере, по мнению Винсента, – была стерта вторично, мне приходилось вести жизнь самого обыкновенного мальчика и юноши. Я каждый день ходил в школу и старался ничем не отличаться от остальных. Моей целью было к семнадцати годам окончить школу и, не выделяясь на общем фоне, получить аттестат с не слишком высоким средним баллом B+, а затем поступить в университет и заняться изучением чего-то нового – возможно, юриспруденции.
В школе мне удалось без труда затесаться в стан середнячков, причем очень естественно, не прилагая к этому никаких усилий. Вопросы, предназначенные для четырнадцатилетнего подростка, мне, с моим багажом знаний, казались удивительно примитивными. Когда мне было предложено написать реферат о Непобедимой армаде, я представил на суд преподавателя текст объемом в шесть тысяч слов, в котором излагались причины создания испанского военного флота, его действия и их последствия. Я очень старался не слишком увлекаться, и потому прежде, чем сдать работу, сократил ее на треть. Однако мне так и не удалось до конца понять, в чем состояла моя задача. Может быть, преподаватель хотел, чтобы я более или менее подробно описал фактические события, связанные с созданием и существованием Непобедимой армады? Мне казалось, что они общеизвестны, но я все же изложил их. Однако при этом не смог удержаться и упомянул о том, почему испанский король Филипп Второй объединился с герцогом Пармским и