Ребенок бесновался внутри живота — то там, то здесь проявлялись его маленькие ручки или пяточки. Он бесцеремонно бил мать изнутри. Но та единственная, что могла его успокоить, находилась без сознания. Она отдавала все свои силы этой не рожденной еще жизни, а он требовал внимания.
В ту ночь Хейдив-Ли готов был лично разрезать живот несчастной и вытащить маленького буяна на свет. Никогда ранее пандарен не испытывал ни к кому такой ненависти. Он обратился к Матери-Природе, но успокоение не посетило его душу. Утром Хейдив настоял на созыве совета племени.
Под звездным небом, вокруг круглого очага, выложенного речными камнями, сидели сотни черно-белых медведей . Медленно тлели разложенные на камнях листья арековой пальмы и цветы снолиста, распространяя терпкий сладкий запах. Считалось, что арековая пальма дарила мудрость в принятии сложных решений. Толстые бревна обгорели до головешек, и теперь пламя согревало только первый круг сидящих. Первое за тысячелетия собрание длилось почти всю ночь — на сизом небе уже расцветал рассвет. Но никто не двинулся с места даже для того, чтобы подбросить дров. По древним обычаям, собрание должно было продолжаться до тех пор, пока каждый пандарен не согласиться с единым решением.
Хейдив-Ли говорил первым.
— Века прошли с тех пор, как пандарены покинули мир, переполненный насилием и жестокостью. Мир, где проливают чужую кровь ценою собственной жизни. Все мы едины перед Матерью-Природой, перед ликом Азаро-Ты, но наши предки оказались бессильны перед жестокостью того мира. Они приняли обещание Аспекта Времени, но только теперь мы узнали, о чем же просил бронзовый дракон. Как и наши предки, мы опять становимся молчаливыми наблюдателями безвинной гибели. Пандарены скрылись в Безвременье не для того, чтобы повторять судьбу предков! Мы обрекаем несчастную еще на два месяца мучений, прекрасно понимая, какая судьба ей уготована. Мы способны вмешаться и спасти жизнь несчастной, но не делаем этого. Почему? Я не прошу вас нарушать древние обещания. Я прошу вас вспомнить о великой ценность жизни, которую мы унаследовали от тех, кто дал это обещание. Я верю, наши предки, вместе с уважаемым всеми Кейган-Лу, дали свое согласие лишь потому, что не знали, что именно запросит бронзовый дракон. Мы не должны позволить этой женщине умереть. Жизнь — это высший дар Азаро-Ты. И вы помните, какая кара постигла тех, кто попрал его.
Все время пока говорил Хейдив, пандарены хранили молчание и не пересекались взглядами друг с другом. Родственники и влюбленные, друзья и соседи — никто из них не должен был сидеть на собраниях племени рядом, чтобы ничто и никто не повлияли ни принятие их решений. Хейдив даже не пытался найти жену среди собравшихся, свет луны и отблески костра не помогли бы ему. Ему хватало только одного — она поддерживала его, один голос уже был на его стороне.
Тихо заговорила Йеро-Чи. После замужества пандаренки брали приставку к имени мужа, отделяясь от своего дома. Ее муж, Чхо-Чи, погиб в схватке с морским народом, который атаковали берега Пандарии в их первые годы в Безвременье.
— Мы не вправе отказывать Бронзовому дракону, — сказала Йеро-Чи, — мы обязаны ему нашим существованием вне времени. Решение беспрекословно исполнить одну-единственную просьбу Вневременного одобрили все члены племени — и мы обязаны чтить решение этого совета даже теперь, спустя тысячелетия. Жизнь этой женщины ставит под угрозу будущее Пандарии. Будет ли Аспект Времени и дальше поддерживать нас, если мы нарушим слово? Предназначение любой матери — дать жизнь своему ребенку, какую бы цену ни запросила Мать-Природа. Эта человеческая женщина готова заплатить ее. А народ Пандарии должен сдержать слово.
Отшельник Чейн-Лу, младший брат Кейган-Лу, кашлянул. Хотя племя изгнало Чейна, даже его мнение имело значение на общем собрании. Хейдив так и не смог вспомнить, из-за чего Чейн-Лу поселился за пределами пандарийского селения, в одиночестве лесной глуши. Он был единственным отшельником за всю историю Пандарии.
— Жизнь учит нас смирению, — сказал пандарен-отшельник, — но ни Жизнь, ни Время, ни сама Мать-Природа не могут лишить нас права выбора. Бронзовый дракон неоднократно вмешивался в судьбу этой женщины, и этим лишил ее не только выбора, но и будущего как такового. Дракону нужен ребенок — и он его получит. Пандарены не нарушают клятв и обязательств, иначе наше место рядом с переменчивыми расами Азерота. Но судьба каждого существа в его собственных руках и руках Матери-Природы, а не в лапах Бронзового дракона.
Хейдив не сдержал улыбки. Темные глаза-бусинки отшельника светились одобрением, и Хейдив решил, что обязательно узнает, из-за какой провинности Чейн-Лу постигла кара затворничества. Седой Кейган-Лу сидел очень далеко от брата, как и положено по древним обычаям. Его острые когти впивались в безнадежно испорченный деревянный набалдашник посоха.
Как и другие пандарены, Хейдив, затаив дыхание, ожидал мнение Кейгана. Все, кто хотел высказаться, поднимались на ноги, чтобы другие видели их. Когда Кейган-Лу помогли подняться, его когти, оставляя глубокие борозды, еще сильнее врезались в деревянный шар.
— Мы обязаны Вневременному каждым днем нашей жизни. Это все знают.
Сидящие вокруг пандарены закивали.
— И мы будем чтить наш договор с Бронзовым драконом до последних мирных дней, пока будет вариться пиво, а Мать-Природа будет дарить новые жизни. Бронзовый дракон мог просить большее, но довольствовался лишь нашим согласием помочь этому ребенку.
Кейган-Лу перевел дыхание. Слишком давно он не произносил длинных речей. В идеальной тишине острый слух Хейдива различил даже шуршащий шум прибоя, хотя пандарены селились достаточно далеко от морского берега.
— Я поддержу лишь то решение, — медленно произнес седой пандарен, глядя на одного лишь Хейдива, — которое не нарушит договора с Бронзовым драконом.
Черно-белое море вокруг Хейдива взволновано колыхнулось — члены собрания повскакали со своих мест, что для Совета племени было непозволительным нарушением правил.
— Если при этом жизнь женщины будет спасена, — продолжил Кейган-Лу, и жители Пандарии мигом притихли. — Что ж…. Вневременный говорил, что ему нужен только ребенок.
Жены кинулись к мужьям, друзья пожимали друг другу руки, сотни рук коснулись плеч Хейдива, и все пандарены разом заговорили о том, что это решение они поддерживают без возражений.
Жизнь человеческой женщины измерялась часами, биение сердца опасно замедлилось. Нельзя было тянуть. Лекари Пандарии вызвали преждевременные роды, и извлекли на свет злополучное дитя. Хейдив слишком нервничал, чтобы участвовать в операции. Когда теплый ребенок оказался в его руках, пути назад не было.
Чем быстрее приближался Хейдив к морскому берегу, тем реже становился сосновый лес, а крепкий хвойный дух разбавлялся бризом с привкусом соли. Барабанная дробь частых волн, повторенная эхом, заглушала любые шорохи ночного леса.
Хейдив-Ли вышел к нависающему над пропастью скалистому обрыву, об который упрямо бились пенные волны. Позади него осталась вся Пандария — небольшой овальный остров, с хвойными лесами, немногочисленными плодородными полями и миролюбивыми жителями. Темное штормовое море захватило в свой плен границу горизонта и сами небеса. Насколько хватало взгляда — и сверху, и вокруг пандарена, — простиралось нечто темное, мрачное и опасное. Младенец в его пушистых объятиях тяготил пандарена и казался тяжелее, чем час назад.
От резкого пронзительного крика Хейдив-Ли вздрогнул и даже пригнулся. В то же мгновение небо над сокрытой в Безвременье Пандарией, освободившись от плена медлительных туч, неожиданно расчистилось.
Новорожденный на его руках заворочался и наконец-то зашелся в своем первом в жизни крике. Хейдив воткнул факел в землю и обеими руками подхватил младенца, стараясь вглядеться в его лицо.
Шаманы Пандарии верили, что ребенок, высасывающий все жизненные силы матери, должен родиться чудовищем. Хейдив не заметил в младенце на своих руках ничего необычного, разве что его крик был невообразимо громким, и он никак не желал успокаиваться, но пандарену не доводилось раньше укачивать человеческих младенцев. Возможно, они все были шумными.
Попытка многодетного отца успокоить ребенка успехом не увенчалась. Таинство мероприятия таяло по мере того, как креп плач младенца, и Хейдив мог лишь просить Мать-Природу направить ветер в другую от деревни сторону, чтобы истошный крик не коснулся тонкого слуха матери.
Тут Хейдив заметил, что факел разгорелся ярче обычного. Его оранжевый дрожащий свет щедро окрашивал примятую траву и столпившиеся позади сосенки, на взволнованной поверхности моря, будто рассыпанные рубины, вспыхивали красные блики. Хейдив поднял глаза.
В беззвездном сером небе, откинув последние лохмотья облаков, горел, словно солнце в ночи, кровавый диск полной луны.
Неестественный свет лился на личико младенца. Ребенок затих так же внезапно, как и раскричался. Его сморщенное личико приобрело сосредоточенное выражение. Под взглядом мутных темных глаз ребенка Хейдиву стало не по себе.
Новорожденные пандарены обретали зрение лишь на десятый день, а окружающим миром начинали интересоваться не раньше, чем через месяц. Человеческий ребенок на руках Хейдива, с рождения которого от силы прошел час, протянул руку к факелу, воткнутому в землю, раньше, чем пандарен сообразил, что факел находится в опасной близости. Разве человеческий младенец, к тому же рожденный раньше срока, мог настолько превосходить в развитии пандарена?
Тихо попискивая от удовольствия, новорожденный играл с пламенем, как с котенком, и оно не причиняло ему никакого вреда. Хейдив-Ли разглядел, что между пальчиками ребенка натягивались тонкие розовые перепонки, совсем как у новорожденных летучих мышей. Шаманы Пандарии оказались правы.
Ребенок агукнул, и в его рту сверкнули маленькие зубки.
— Здравствуй, Хейдив-Ли, — прогрохотал Вневременный, и пандарен даже услышал, как зазвенели его натянутые до предела нервы.