– Вот, пожалуйста. Полкувшина, как и просили, – вдруг трактирщик посмотрел на гнома и нахмурился. – Неужто у господина гнома снова в горле пересохло?
– Нет уж, я спать пойду. А ты, Таринор, бывай. Счастливого пути!
Агдаз похлопал наёмника по плечу, с видимым удовольствием положил на стойку монету и направился к лестнице. Пока грузный гном поднимался, трактирщик забрал деньги и поставил кувшин рядом с колодой карт.
– А это ещё что такое? Не ваше ли?
– Моё, – наёмник поспешно спрятал карты в сумку и добавил: – Подарили.
– Не сочтите за грубость, господин, да только не стоило бы вам эти карты каждому встречному показывать. Уж не знаю, что за умник повадился их в виде королей и лордов делать. Люди как играть засядут, так обязательно потасовка будет. Выясняется, что одни воевали за чёрных, другие за красных, а дальше – дело известное…
Таринор понимал, о чём говорит трактирщик. Имперцы выступали под знаменем Эркенвальдов – золотым орлом на чёрном фоне, герб Одеринга же изображал золотого грифона на красном.
– Вижу, вас тоже война стороной не обошла, – осторожно заметил трактирщик.
– Неужто на лице написано? – мрачно ответил Таринор. – И обращайся ко мне на «ты», я не рыцарь и не лорд. Мы с тобой оба люди простые, ни к чему нам это «выканье». И я уж точно не из тех болванов, что устроили бы погром из-за цвета тряпки, которую носил семь лет назад. Для меня уже нет ни чёрных, ни красных. Ни орлов, ни грифонов. Всё это в прошлом. Да, я воевал за Одеринга, но не делаю из этого ни тайны, ни повода для гордости.
Трактирщик пригладил усы и вдруг погрустнел. Он отвернулся будто бы за бокалом, но не торопился поворачиваться обратно.
– У меня брат в войну полёг. Где-то на востоке битва большая была, там он голову и сложил. Я даже не знаю, где его схоронили.
– Понимаю, – сочувственно отозвался Таринор. – Тебя самого-то как звать?
– Уилл…
Трактирщик потянулся к полке за бокалом, но вдруг окно распахнулось от ветра, и он бросился запирать ставни.
– Поганая нынче весна, холодная, – проворчал он, возвращаясь. – Дожди, грязища. Да и Однорукий снова налоги поднял…
– Уилл? А полностью? Уильям?
– Ну, вообще… Вильгельм, – с неохотой ответил трактирщик, опасливо взглянув на наёмника. – Да, ри́генское имя. А брата моего Вольфгангом звали. И воевал он за Риген. Как его вспомню, так… – в его глазах застыли слёзы. – Ай ладно, чего прошлое ворошить.
Трактирщик отвёл взгляд и взял кувшин. Пока кружка наполнялась тёмно-красной жидкостью, Таринор бросил на стойку два серебряных марена.
– Жаль твоего брата, Уилл. Я не горжусь тем, что делал, и никогда не считал подвигом всю ту грязь, что люди творят на войне. По мне так настоящий подвиг – это остаться на войне человеком. Такое не каждому удаётся.
– Похоже, тебе удалось, раз так говоришь, – печально улыбнулся трактирщик.
– Хотелось бы в это верить, – ответил Таринор и отхлебнул вина. «Чёрный лес» оказался хорошим, неразбавленным.
– А знаешь, – грустно заговорил трактирщик, отодвигая монеты к краю стойки, – Оставь-ка ты деньги себе. Выпей за моего брата. Выпей за всех несчастных, кого забрала война.
Когда кувшин опустел, а похлёбка закончилась, Таринор поблагодарил хозяина и направился к выходу, но тот окликнул его у самой двери.
– Слушай, раз уж ты наёмник, то наверняка от работы не откажешься.
– А у тебя есть, что предложить? Место славное, я бы не прочь здесь задержаться. Хотя бы вышибалой, за порядком следить.
– Нет, вышибала у меня уже есть, он здесь неподалёку, матушку навещает, но дальше по тракту на восток есть деревня углежогов Вороний холм. Слышал, им досаждают гоблины, особенно по весне. Говорят, однажды эта сволочь ушастая у них бочку дёгтя посреди ночи утащила. Вот на кой гоблинам дёготь… Словом, тебе там наверняка найдётся, чем заняться.
Таринор поблагодарил трактирщика и вышел за дверь, едва не ударившись головой о деревянную вывеску с намалёванным белой краской дубом.
Глава 3
Хоть наёмник и не любил сырость, но не мог не признать, что шагать по тракту после дождя всегда приятно. Свежо, прохладно, главное – не угодить в лужу, благо их было не так уж много. Чем дальше он уходил от трактира, тем ярче становились воспоминания. Разговор с трактирщиком надавил на давно зажившую рану, отчего та снова начала болеть. И эта глухая боль снова не давала покоя.
Самое начало войны Таринор застал в составе наёмничьего отряда «Чёрные вдоводелы». То было сборище пары дюжин беспринципных ублюдков, которые, пользуясь неразберихой военного времени, грабили крестьянские посёлки и рыбачьи деревушки в Южном крае. По сути, они были настоящими разбойниками, а после очередной перепалки по поводу дележа добычи, Таринор убедился в этом окончательно. Лидер отряда, Одноглазый Виллем отдал своим молодчикам приказ связать молодого наглеца и выдать людям местного лорда за пойманного дезертира.
И болтаться бы Таринору на виселице, если бы он, решив, что терять ему уже нечего, не поведал о бесчинствах, что творили «Вдоводелы». Конечно, пришлось несколько сгустить краски, но задуманное удалось и вскоре схватили уже весь отряд. Самому же ему предложили выбор: или присоединиться к своим недавним соратникам, или искупить вину верным служением своей стране.
Разумеется, он выбрал второе, с немалым удовольствием наблюдая, как Виллем качается в петле. «Служение стране» почему-то оказалось присоединением к мятежному войску, но Таринору выбирать не приходилось, а потому его определили в «крысиную роту» вместе с преступниками, перебежчиками и прочими, кому боги даровали второй шанс. Надолго задерживаться в такой компании наёмник не собирался, и в одном из сражений ему улыбнулась удача.
Он оказался рядом с предводителем мятежников Эдвальдом Одерингом, новоиспечённым лордом Одерхолда, который совсем недавно стал главой дома после смерти брата. Эдвальду покалечили руку, Таринор же сделал так, чтобы следующий удар не угодил тому в голову. Так он спас будущему королю жизнь и, хоть руку впоследствии всё равно пришлось ампутировать, тот был благодарен и сделал молодого наёмника своим телохранителем. Со временем отношения между ними стали приятельскими, и на очередном привале Эдвальд рассказал о причинах войны.
«Нынешний король, – говорил он, – оказал «высочайшую милость» – пожелал руки моей сестры. В юности она была влюблена в Венианора Русворта, моего шурина, давнего друга и сына островного лорда, но, увы, королю в таком отказывать не принято. Мерайе пришлось стать королевой. Трижды моя сестра приносила королю мёртвых детей раньше срока, трижды облачалась в чёрное и скорбела по ним, но всё же хранила супружескую верность. Когда боги в очередной раз даровали Мерайе дитя, короля захватила мысль, что она носит под сердцем ребёнка Русворта. Венианор порой приезжал в наши края, и мы навещали Мерайю в Чёрном замке или уезжали с ней в Одерхолд. Во время наших визитов король жутко ревновал её и пил сильнее обычного, порой напивался в собственных покоях вусмерть.
Мерайя носила дитя вот уже восемь месяцев, куда дольше, чем в прошлые года. Лекари и книжники сходились во мнении, что она должна принести мальчика. По их словам, это должно было случиться в середине весны, так что Мерайю со дня на день готовились перевести в повивальные покои, где ей предстояло провести последние недели перед родами. На этот раз король, уверенный в появлении долгожданного наследника, даже назначил турнир и созвал всех на него всех лордов Энгаты, но боги распорядились иначе.
Ещё осенью я впервые осторожно намекнул Альберту, что Мерайе лучше было бы выносить и родить в Одерхолде. Она писала мне, что опасалась тяжёлых родов, просила короля отпустить её в родовой замок, но тот не желал её слушать. Моя мать рожала меня три дня, но мы с ней оба остались живы, поэтому я был готов доверить жизнь сестры нашим повитухам, как никому другому.
Чем ближе подходил срок, тем настойчивее я предлагал это королю, но он всякий раз был непреклонен. Ревность затуманивала его разум, он хотел видеть ребёнка сразу после родов, но не соглашался ни отправить жену, ни ехать вместе с ней. Я слышал от него множество отговорок. И о том, что дорога станет Мерайе в тягость, и что от холодов она потеряет дитя… Бред воспалённого ревностью разума.
И вот, ранней весной, едва сошёл снег, роковое известие застало меня врасплох. Роды Мерайи начались раньше времени и оказались слишком тяжёлыми, их пришлось принимать прямо в её покоях. Тогда бестолковые повитухи Чёрного замка и предложили королю страшный выбор: спасти жену или иссечь ей чрево, чтобы сохранить дитя. Безумец выбрал второе, но мальчик не прожил и дня. По словам лекарей, дитя родилось слишком слабым, потому что появилось на свет раньше положенного срока, но я уверен, король сам убил ребёнка в порыве ревности. В волосах мальчика ему почудился тот самый рыжий цвет, что и у Венианора Русворта. Потом по стране пошли сплетни, будто бы Альберт Эркенвальд забил или задушил не то жену, не то ребёнка собственной короной. Глупый слух, но я не стал его опровергать. Чем большим чудовищем считают короля, тем лучше.
Если бы король послушал меня, Мерайя была бы жива, а возможно в живых остался бы и ребёнок… Чёрт возьми, моего деда поднял на клыки дикий кабан, так лекари Одерхолда поставили его на ноги за пару недель! Но нет, Альберт Эркенвальд был непреклонен, тем самым обрекая на смерть и мою сестру, и её дитя.
Я немедленно отправился в Чёрный замок. До сих пор помню этот день. Он оправдывался, говорил, что всегда любил её, что желал ей только лучшего. Тогда я сказал себе: такой отвратительный лживый безумец не заслуживает того, чтобы быть королём, и отправился в Одерхолд собирать войска. Моя сестра мертва по его вине, а он продолжает жить как ни в чем не бывало! Клянусь жизнью, Таринор, он ответит за всё!» – говорил Эдвальд, трясясь от злости.
Через полтора года, спустя месяц осады Энгатара, когда в столице королевства начался голод и стало очевидно, что Империи его не удержать и не победить в этой войне, король предложил п