Митин запихал в рот большой кусок торта и, жуя, уставился на Бобровского.
— Что вы сидите? Идите и решайте свои проблемы сами. По большому счёту, любой мужик должен уметь это делать.
— Согласен, — сказал Бобровский. — Прощайте.
Он обошёл здание ТЦ и у входа увидел Риту. Она курила сигарету, дожидаясь, когда откроют двери. Рита его заметила и помахала рукой. Он подошёл.
— Привет, — сказала Рита. — Ты чего тут? В гости решил зайти?
— А, нет. Встречался кое с кем. Извини за звонок. Глупо было. К тому же поздно ночью.
Рита посмотрела на него.
— Так это ты звонил, что ли? А я спросонок решила, что это просто какой-то пьяный мудак из бывших. Некоторые иногда звонят. Не часто, но случается.
— Нет. Это я был. Поговорить хотелось.
— Напился?
— Трезвый был.
— А что случилось? Слушай, я про долг помню. Верну на следующей неделе, обещаю.
Бобровский махнул рукой.
— Это особо не бери в голову.
— Блин, неудобно, — сказала Рита. — Ты бы позвонил вечерком, пораньше, поболтали бы.
— Ну, может, позвоню. Мне сейчас надо идти уже. Слушай, у тебя не найдётся сотки?
— Сотки?
— Да, рублей сто. На проезд. Я должен съездить в одно место, но денег нет ни копейки.
— Конечно, сейчас.
Рита порылась в сумочке. Достала зелёную банкноту — двести рублей.
— Спасибо. — Бобровский сунул деньги в карман.
— Лёш, ты позвони, когда захочется, — сказала Рита. — Но только не совсем ночью.
25
Автобус ехал долго, со всеми остановками и задержками у светофора, когда горел красный свет. В салоне стояла жара, открытые окна и люки не спасали. Бобровского укачало, и он задремал. Приснился короткий сон, будто он поселился жить в лифте. Кабина была тесна. Бобровский кое-как устроился в углу, поджал ноги. То и дело заходили люди, чтобы подняться или спуститься. Они брезгливо, с недоверием смотрели на Бобровского. Потом вдруг зашёл его заводской приятель Марченко, повесившийся десять лет назад. Посмотрел сверху вниз и сказал:
— Что эта моча тут делает?
Бобровский проснулся и увидел перед собой кондуктора, костлявого, седого и сутулого старика.
— Проездной? — спросил тот.
Бобровский протянул двухсотрублевую банкноту. Старик проверил её на свет, потёр пальцами и начал отсчитывать сдачу. Начислил пачку сотенных.
— Это много, — сказал Бобровский. — Я вам дал двести, а не две тысячи.
— А? Что? — Старик посмотрел на банкноту. — Точно, етить! И правда. Спасибо, дорогой.
Потом Бобровский снова задремал. На этот раз без сновидений. Проснулся от голосов. Рядом болтали два пожилых дядьки. Оба поддатые.
— Государству невыгодно, чтобы ты болел, — говорил один. — Ты нужен государству здоровым. Чтобы пахать, пока не сдохнешь.
— А где пахать? — отвечал второй. — Где, Семён? Всё производство стоит. Наш шарикоподшипниковый закрылся в девяносто четвертом, я с тех пор только в охране работал.
Семён махнул рукой, достал ноль двадцать пять. Они выпили по глотку и расцеловались.
— Возьму ружьё и в лес уйду, — сказал Семён.
Бобровский уставился в окно. Задремать в третий раз у него не получилось. «Какой сегодня день?» — подумал он.
Автобус остановился у кладбищенских ворот. Бобровский вышел из салона. Кондуктор помахал ему. Кладбище было большое и потихоньку расширялось. Настю похоронили на другом конце, рядом с забором. Почти впритык. Бобровский подумал, что через год-другой забор перенесут дальше и положат кого-то ещё в новую землю. Может быть, его? Но это вряд ли. Скорей всего, его кинут в безымянную могилу, рядом с другими бездомными.
Бобровский вдруг вспомнил, как сидел на ящике из-под патронов рядом с обрушенной стеной дома. Из-под груды кирпичей торчала грязная, обнажённая ступня. Неподалёку тарахтел БПМ. На броне сидел механик-водитель и разглядывал свой дырявый кирзовый сапог. Его собственная голая ступня болталась над разъезженной траками землёй. Подошёл небритый рыжеватый парень, почесал щетину и сказал:
— Ну чего, пошли подвалы проверим?
Бобровский поднялся, закинул на плечо автомат и показал на торчавшую ступню.
— Смотри.
— Чего? — сказал парень, Витя Телегин.
— Нога.
— Ну нога.
— Надо бы откопать.
— А что там откапывать? Идём, без нас откопают.
Что было дальше, он плохо помнил. Всё как во сне — обрывочно, смутно и не реально. Кто-то плакал, кто-то ругался. Кого-то они выносили на руках. Бабку с самоваром? Через несколько дней Бобровского самого точно так же несли на руках, и он слышал голоса издалека:
— А сапог где?
— Хуй его знает, сорвало сапог.
— Стой, головой его разверни.
— Ай, да какая разница!
Его засунули в транспорт вперёд ногами и захлопнули дверь. Всё происходило будто бы в гигантском облаке ваты.
Бобровского стало мутить от воспоминаний.
Он прошёл через кладбище по главной аллее, потом свернул на дорожку между участками. В ветвях тополя прокаркала ворона. «Наверно, таскает еду с могил», — подумал Бобровский. Через сотню метров он увидел Настину могилу. Крест стоял на месте, целый и невредимый. Под ним лежали дешёвые пластиковые венки. Бобровский стал задыхаться. Он услышал тонкий писк и не сразу сообразил, что этот звук сам издаёт горлом. Вместо могилы теперь была яма глубиной метра полтора. Гроб лежал на дне, он был пуст. Внутрь насыпали горку земли, и Бобровский заметил на ней след от ботинка. Он несколько раз обошёл вокруг ямы. Посмотрел вверх и по сторонам. Вокруг ни души. По пути Бобровскому встретились лишь два человека — поддатый землекоп с тележкой, загруженной лопатами, и маленькая морщинистая старушка в белом платочке, прибиравшаяся у могилы.
Он оступился и чуть не рухнул в яму.
26
Игнатьев ответил сразу.
— Ты где?
— На кладбище, — сказал Бобровский.
— Отлично, отлично! Ну так что, пробрало тебя? А?
— Зачем ты её выкопал? — спросил Бобровский.
Игнатьев, кажется, сладко потянулся.
— Послушай, говнюк. Я всё могу, я профи, мастер своего дела. Для меня не существует неразрешимых задач. Ты решил, что долг за свою бабу можно не возвращать, раз она умерла, а я подумал, что так не годится. Теперь вот что. Ты перечисляешь бабки плюс проценты. Сейчас это триста тысяч.
— Триста? — повторил Бобровский.
— Ага. Отсоси у тракториста. Как только ты перечисляешь баблишко, получаешь свою бабу назад. Побежишь к ментам, я её суркам скормлю. Да и менты тебе не помогут. Никто тебе не поможет. Только ты сам. Ищи деньги. И поспеши.
— Сука, — сказал Бобровский.
— Жду звонка, — ответил Игнатьев. — Но долго ждать не буду.
Он отключился.
Бобровский сел на землю и обхватил голову руками. «Надо подниматься», — подумал он, продолжая сидеть. За спиной что-то шлёпнулось. Бобровский вздрогнул. Жирная ворона проскакала рядом и остановилась на краю ямы. Сначала заглянула в могилу, потом посмотрела на него, будто сложила пазл.
— Лети, нахер! — Бобровский лягнул ногой жаркий воздух. — Я туда не собираюсь.
Ворона взлетела, устроилась в ветвях и прокаркала. «Она всё видела, — подумал Бобровский, — как выкопали могилу, достали Настю, доволокли до забора, перекинули… Это просто, забор не высокий… А там, наверно, сунули тело в багажник… Эти двое… Или один справился? Тут нет никакой охраны, нет сигнализации, любой может утащить себе тело, какое захочет…» Потом Бобровский вспомнил, что вороны, кажется, умеют разговаривать. Может, если её прикормить, приласкать, она расскажет, как всё это произошло?
Бобровский встал и задрал голову.
— Эй, ты! Как тебя там? Спускайся, не бойся!
Ворона молчала.
«Хитрая тварь, — подумал он. — Так просто с ней не договоришься».
Раз — кирпич, два — кирпич, три — кирпич. Лёха, ты что делаешь? Что делаешь, спрашиваю? Слушай, я же говорю, без нас откопают. Пойдём, темнеет уже. Оглох, что ли? Эй, мудак! Ты чокнулся? Нет, Вить, надо откопать. Тут немного. Я сам справлюсь. Ты иди, я скоро. Лёха, ты чокнулся? Может, спирту хлопнешь? Не, Вить, сейчас, погоди. Раз — кирпич, два — кирпич, три — кирпич… Вот уже ногу откопал. Витя, ты где? Это девушка, кажется, там кусок зелёного халата торчит…
All the leaves are brown and the sky is gray. I’ve been for a walk on a winter’s day. I’d be safe and warm if I was in L.A.; California dreamin’ on such a winter’s day…
Бобровский достал смартфон и сдвинул значок вправо.
— Алё, алё, Лёха, ты где? — закричал Никита. — Я приехал, тебя нет.
— Я тут, — ответил Бобровский. — Тут стою.
— Где? На лестнице? Во дворе? Ты гуляешь? Чего делаешь? Нам бы надо в паспортный стол сходить, а, Лёха?
Бобровский нажал отбой. Отстань, мудак! Он поискал в журнале вызовов номер Митина. Тот ответил после седьмого гудка. Бобровский посчитал. Раз — гудок, два — гудок, три — гудок.
— Почему вы звоните? — спросил Митин. — Мы, кажется, всё решили. Или… У вас для меня что-то есть?
— Да, — сказал Бобровский. — Есть.
— Ну-ка, поведайте мне.
— Есть электрический билет на концерт одного человека. Этот билет купила моя жена за сто пятьдесят тысяч. Она не успела сходить. Я ума не приложу, зачем ей это вообще понадобилось. Я отдам вам билет. Даже вместе с телефоном отдам…
— Стоп! — перебил Митин. — Вы знаете, что такое гильотина?
— Да, конечно, — сказал Бобровский. Он подошёл к забору. Но перелезать, разговаривая, было неудобно. — Это огромный нож, которым французы отрубали головы друг другу.
— Ага. А ещё это приём из дзюдо. Весьма зверский. Я им хорошо владею. Ещё раз мне позвоните с какой-нибудь хуйнёй, я вам сделаю гильотину.
Митин отключился. Бобровский убрал телефон в карман и попытался перелезть через забор. Никак не получалось подтянуться и перекинуть тело. Бобровский висел на нём и шевелил ногами в воздухе. Как майский жук, насаженный на булавку. Каркнула ворона. Потом смартфон снова заиграл песню о Калифорнии. Бобровский обессиленно свалился на землю.