Промолчали цвета морской волны, голубые, зеленоватые, промолчал белый цвет пены морского прибоя, промолчал серебряный цвет замерзшей воды, цвет океанских айсбергов.
Молча вздохнули эти цвета. Они не хотели гасить огонь. Без него темно и холодно. Но знали они, что если синий цвет решил, что он самый-самый, словами его не переубедить. Должно что-то произойти. А пока…
— Я!
— Нет, я!
— А я утверждаю, что я!
…Наконец произошло вот что… Одна мама захотела сшить своей дочке новое платье. Мама — обыкновенная, дочка тоже обыкновенная. Только очень-очень синеглазая. Таких синих-пресиних глаз, наверное, ни у кого на свете больше не было.
— Вашей дочке пойдет голубое платье, — говорили все, — ведь у нее синие глаза. Хотя… белое или, например, желтое тоже будет неплохо.
Но мама сказала, что хочет сшить для синеглазой дочки красное платье. Почему именно красное? Не знаю почему. Но как только девочка с синими-пресиними глазами надела красное платье, всем вокруг стало светлей и радостней. Будто пришел веселый разноцветный праздник.
А вот все на свете цвета — и желтый, и голубой, и белый, и бордовый и остальные так испугались, что на секунду погасли. Ведь два цвета-недруга, красный и синий, оказались рядом. Но два враждующих цвета вели себя вполне пристойно. Они друг друга, казалось, и нс замечали. Просто нм было стыдно ссориться при маленькой девочке.
Синеглазая девочка очень полюбила красное платье и надевала его часто-часто. И, представь, скоро два прекрасных цвета нечаянно подружились. Кто из них первым нечаянно поздоровался, или попрощался, или сказал, что сегодня неплохая погода, уже давно забыто. Да и неважно это. Важно, что когда очень осторожный, самым осторожный изо всех цветов, серый цвет сказал: «Вы прекрасно смотритесь вместе. Вы просто созданы друг для друга», — красный и синий ответили в один голос:
«Спасибо, вы совершенно правы».
А синеглазая девочка и ее обыкновенная мама, та, что сшила красное платье, даже и не знали, что помирили два самых ярких, самых сильных цвета.
ШТОРЫ
Жила-была темная комната.
Хотя, нет. Так начинать сказку нельзя. Грустно. Начнем по-другому.
…Каждое утро на рассвете вставало солнце. Золотое, веселое, теплое. Даже горячее, но иногда не золотое, а красное или розовое. И обязательно доброе и красивое. Хотя бы одним своим лучом солнце заглядывало в каждое окно каждого дома. Ведь какая бы неприятность ни завелась в комнате, луч солнца все уладит. Солнце ждали. Раздвигали шторы. Лучи скользили по комнате. «Ну? Где что не так? Ясно. У кого-то болит голова». Капля солнечного света незаметно скатилась по лучику в чашку с чаем. Теперь все в порядке.
Так бывало везде, за всеми окнами. Кроме одного.
— Просто голова кругом идет, ума не приложу, что это значит, — очень удивлялось и переживало солнце.
Дело в том, что плотные сине-голубые шторы одного окна не раздвигались никогда, или, по крайней мере, уже давно. Сколько лет — солнце не помнило: у него были прекрасные длинные лучи и не очень хорошая, довольно короткая память. Но что окно занавешено просто давно, солнце знало и, как ни старалось, не могло объяснить этой странности. Ведь так или иначе кто-нибудь обязательно был бы должен раздвигать по утрам сине-голубые шторы. Но этого не происходило. Нет — и все.
— Ну, не знаю, не понимаю, — раскалялось солнце, — что за шторами? Что это значит? А если нужна моя помощь? Ах! — Солнце чуть не заплакало золотыми тягучими прозрачными слезами. — Получается, я не выполняю своих обязанностей. За всю мою не помню уж сколько миллионолетнюю жизнь не случалось такого. Ну что же в комнате?
— А вы загляните, — раздался лукавый голос.
Золотясь в солнечных лучах, проплывала небольшая пушистая тучка.
— Заглянуть?! Я же говорю — шторы.
— А вы, — мягко подсказывала любопытная тучка, — в щелочку. Одним лучиком.
— Неприлично подглядывать…
— А если вы нужны?
Солнце не могло не согласиться. Ведь правда — окно, на котором никогда не раздвигаются шторы, это… это очень непонятно.
Солнце, осторожно изогнув свой самый тонкий лучик, заглянуло в щелочку между шторами. Яркий золотой лучик нырнул в комнату и сразу немного побледнел и поголубел. Оттого, что шторы плотные и сине-голубые. Сначала луч зажмурился от темноты. Потом пригляделся, огляделся: обыкновенная пустая темно-голубая комната. Обыкновенная мебель, ковер на полу, красивые обои на стенах и картина. И везде — пыль. Тоже голубоватая. Луч робко скользнул по стене, И замер. Как-то не по себе было ему.
— Эй, — позвал солнечный луч, — здесь кто-нибудь есть? Можно войти?
Захлопали нелегкие мягкие крылья. С картины на спинку кресла слетела сова. Тоже слегка голубоватая. Сова наклонила голову набок, несердито посмотрела на лучик и сказала глуховато:
— Я здесь есть. И вот она. — Сова кивнула в сторону дивана. — А войти можно. Почему нельзя? Ты ведь не против?
— Не против, — с дивана раздался мягкий-премягкий голос, — располагайтесь, пожалуйста. Только — извините: у нас пыльно. Очень.
Солнечный лучик уже разглядывал на диване кошку. Игрушечную — раньше — кошку из очень мягкой, почему-то малиновой синтетики. Как и все вокруг, искусственный малиновый мех слегка отливал голубизной.
— Спасибо, — лучик был вежливым, — а больше здесь никто не живет? Ну, например, люди?
Сова то ли хмыкнула, то ли ухнула, все так же сидя на спинке кресла. А малиновая кошка бесшумно спрыгнула с дивана, поманила к себе лучик. Ей было приятно держать его на лапке.
— Нет, кажется, — сказала она, — здесь живем мы. Я и сова. А люди… — кошка помолчала, — а мы здесь живем…
— Но, простите, — смущенно замигал солнечный лучик, — ведь вы — игрушка, а сова — нарисованная. А живете будто… живые, настоящие. А, только не обижайтесь, вы, — зашептал лучик, — вы не настоящие.
— Настоящие, — вздохнула сова.
Лучик вопросительно посмотрел на кошку.
— Да, — подтвердила мягкая кошка, — раньше я, действительно, была просто красивой игрушкой, а сова была только нарисованной и никогда не слетала со своей нарисованной елки. Во-от… А потом, ну, теперь, сейчас, ну, в общем, — закончила она, — нам пришлось стать настоящими.
— Кто-то обязательно должен быть живым, — кивнула сова.
— А скажите, если можно, — попросил солнечный лучик, — а ваши люди — где они? Люди просто так не исчезают. Да?
— Да, — согласилась сова.
— Они ушли? Ведь не облака люди, их не унесет ветер. Не ручьи люди — их не высушит солнце. Да?
— Да.
— Так они ушли? А вещи? А почему не предупредили других людей?
Сова молчала. Малиновая кошка молчала. Лучик замолчал, и тихо, тихо стало. И стали слышны голоса людей. Сначала не очень громко, потом громко.
— Ты не прав.
— А я и не говорю, что прав. Но ты не права тоже.
— Я всегда не права. Я привыкла…
— Ну конечно! Привыкла… У тебя только крайности. А я, кстати, не начинал.
— А зачем тебе начинать?! Ты, что ли, посуду моешь? Дай, пожалуйста, сигареты.
— Сигареты у тебя в кармане. Ты их не вынимаешь.
— Вынимаю, дорогой. И не стоит напоминать каждый раз, что тебе не нравится, что я курю.
— Да кури ты сколько хочешь! Разве в этом дело. А…
— Ну что — а?!. Ну в чем дело? Я прошу, просто прошу — скажи конкретно: в чем дело?
— Если бы я все помнил… Я бы давно… сошел с ума.
— Не волнуйся. Спасибо тебе и твоей мамочке — ближе к этому.
— А я не волнуюсь. И прошу тебя, не заваривай чай с мятой! Могу я не любить что-то?!
— Заваривай сам! Хотя все нормальные люди мяту любят.
— Ты что делаешь?! Зачем тебе кордиамин?! С твоим характером пульс меньше двухсот быть не может.
— Это валокордин.
— Кордиамин! Никогда не смотришь, что глотаешь.
— Благодарю за заботу, но это валокордин. Сама вчера купила и здесь, вот! вот! здесь! поставила.
— Ну я искал что-то! Утром! Может, сдвинул! Ну! Ну ладно?.. Тебе уже ничего?
— Зачем? Тебя кто-нибудь просил? Что ты искала?
— Почему ты всегда делаешь не то, что нужно?
— Я думал, что у себя дома имею право немножко сдвинуть маленький пузырек. Я пошел. У меня сегодня коллегия.
— Ты опять ни-че-го не понял. А что касается коллегии, у меня тоже открытый урок.
Хлопнула дверь квартиры, лифта. Через минуту снова: квартиры, лифта.
В сине-голубой темной комнате молча переглянулись сова, малиновая кошка и еще больше поголубевший лучик. Совсем уже голубой и тусклый.
— Простите, милый луч, — мягкая кошка прыгнула в кресло, на спинке которого все так же сидела сова, — простите. Нам с совой хотелось бы встретить вас по-другому.
— Да, — сказала сова и на секунду расправила шумные перья, — хотелось бы по-другому. И еще хотелось бы…
— Нет, — тихо ответил луч, — помочь я не смогу.
— А я слышала: солнечные лучи почти все могут.
— Конечно, могут, — ответил луч, — но не в щелочку. В щелочку я не золотой — почти синий. Не горячий — почти холодный. Я замерз. Я слабый, если в щелочку. Может быть, солнце что-нибудь придумает…
— Может быть, — неуверенно согласились живая нарисованная сова и живая малиновая кошка.
…Не хотелось начинать сказку грустными словами.
Но без них не обойтись. Придется ими закончить.
Жила-была темная комната.
…Правда, может, солнце что-нибудь придумает?
МАЛО ЛИ ЧТО…
Небо было голубым, а тучка розовой. Не совсем розовой, скорее — белой. Розовыми были ее чудесные волосы (люди их называют перистыми облаками). Тучкины волосы не могли не быть розовыми, потому что их расчесывали красные лучи заходящего солнца. А еще тучка была легкой-легкой. А еще веселой и доброй. И не надо говорить, что тучка моя не настоящая, а будто нарисованная. Тучка как раз очень настоящая. Просто у нее день рождения. Первый. Просто как раз в этот самый сегодняшний день тучка на свет появилась. И конечно, сразу поняла, что очень хорошо быть белой-белой, ро