. Иногда этот конкурс напоминает мне Рождество: мы вечно пытаемся начать праздновать его все раньше и раньше, так что он грозит растянуться на весь год.
– Заходила девушка из комитета твоей матери, ну и так как в семьдесят седьмом году победительницей была моя мама… В общем, я не мог упустить возможность поддержать главное событие нашего городка.
Я хмурюсь.
– И что, ты предлагаешь выкинуть наши абсолютно нормальные стаканчики только потому, что теперь у нас есть эти?
Рон пожимает плечами.
– Долей, пожалуйста, соку в кулеры до конца смены, ладно?
Вечно я забываю о чудовищных шести месяцах перед конкурсом красоты. Он потихоньку заполняет весь мой мир – так, что становится трудно дышать.
Мы закрываемся; Маркус и Рон садятся за руль и выезжают с парковки, прежде чем мы с Бо доходим до своих машин.
Я отпираю дверь (позволить себе брелок, открывающий ее дистанционно, я не могу), когда Бо говорит:
– Сегодня будет звездопад. Только маленький.
Я бросаю сумку на пассажирское сиденье.
– Откуда ты знаешь?
– От мачехи. Она спец по звездам и астрологии.
Я почти ничего не знаю об астрологии, только то, что мамина церковь считает ее ведьмовством.
Не успев подумать, я вновь захлопываю дверь.
– Никогда не видела звездопадов.
Бо кивает на кузов своего пикапа.
– Давай дождемся.
На парковке гаснет свет. Я со свистом втягиваю воздух. Так вот оно – то ощущение, когда твоя жизнь набирает обороты.
– У тебя там есть на чем сидеть?
Бо включает радио и вытаскивает из кабины форменную школьную куртку «Святого Креста»:
– Вот, возьми.
Он демонстративно зажмуривается, пока я карабкаюсь в кузов. Надеюсь, он и правда не смотрит, потому что слово «карабкаюсь» и мое полиэстровое рабочее платье, очевидно, не должны встречаться в одном предложении. Он подает руку, и, признаюсь без стеснения, я притворяюсь, что помощь мне нужна.
Я с удивлением отмечаю, насколько мозолистые, натруженные у него руки. Мне нравится, когда они касаются моей кожи. Я уже сижу, но как же сложно его отпустить.
Он слегка морщится, подтягиваясь вверх.
– Ты в порядке?
– Колено болит. – Он садится рядом, выпрямляя ногу.
– Что с ним? Повредил или оно всегда так?
– И то и другое.
– Но все нормально?
Он кашляет в кулак:
– Ага.
На улице гаснут последние фонари. Мы, конечно, живем в городе, но каждую ночь, когда он засыпает, невольно задумываешься о том, насколько мы все-таки отрезаны от остального мира. Наш городок притулился вдалеке от больших трасс и накатанных маршрутов, и, чтобы нас найти, нужно точно знать, где искать.
Бо бросает взгляд на часы в мобильном.
– Уже довольно темно, так что все должно быть видно.
Я легко различаю контуры созвездий.
– Говоришь, твоя мачеха увлекается астрологией?
Он потирает подбородок костяшками пальцев.
– Ага.
– Родители в разводе?
Он качает головой, но не отвечает.
– Прости… Прости, иногда я веду себя как кошка в коробке с пупырчатой пленкой. Мне дико неловко за свои манеры.
– Да нет, – говорит он. – Дело не в тебе. Я не против поболтать. Не извиняйся ни за что, ладно? Просто я не очень разговорчивый, к этому тоже нужно привыкнуть.
Я откидываю голову на заднее стекло кабины и скрещиваю вытянутые ноги.
– Ну а я болтаю так, будто только благодаря моему трепу вращается Земля.
– Мне нравится слушать твою болтовню. – Он смеется. – Это, наверное, как стокгольмский синдром. Сначала слегка ужасает, но потом привыкнешь – и вроде как уже успокаивает. Даже если грянет глобальная катастрофа, я буду знать, что приду на работу – а там ты щебечешь, будто это твоя должностная обязанность.
– Прости, это какой-то хитрый способ сказать, что я захватывающий собеседник?
– Очень тонко.
Я шлепаю его по руке. Он ловит меня за запястье и не отпускает. Радио у нас за спиной хрипло выводит «Creepin’ In» – песню Норы Джонс и Долли Партон. Наш городок погрузился во тьму, но я чувствую, как Бо на меня смотрит.
– Начинается, – шепчет он и наконец отпускает мою руку.
Я шумно выдыхаю – и только теперь понимаю, что не дышала.
– Совсем маленький метеоритный дождь, – объясняет он шепотом. – Извини, если не особо впечатляет.
Я по-прежнему сижу как зачарованная. Далекие полосы света расчерчивают небо и оставляют следы, похожие на ссадины. Я качаю головой.
– Нет. Я никогда ничего подобного не видела, так что этот дождь по-своему особенный, согласен?
Мы сильнее запрокидываем головы. Спустя еще несколько минут он говорит:
– Мой первый метеоритный дождь был просто фантастический. Мне хотелось, чтоб он длился вечно.
– Ну, все хорошее когда-нибудь кончается. Иначе все бы так и сидели, покрываясь мхом.
Бо кивает, и мы еще долго сидим, как будто слушаем по радио какую-то классную песню и никак не можем ее переключить.
Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:
– Только у меня такое странное чувство, будто мы единственные на Земле, кто все это видит? – И мне становится страшно, что я все испорчу.
– Не знаю, – тихим рокотом доносится голос Бо. – Моя мама умерла. Пять лет назад. И мне вроде как нравится думать, что, где бы она ни была, на ее небе тоже есть метеоритные дожди.
Каждое слово Бо – как кусочек его обнаженной души; мне хочется собрать все эти крошки воедино и понять его.
Я жду, когда он скажет, что все это глупости, или попросит прощения за нытье, потому что сама бы я обязательно что-нибудь такое выдала. Но Бо не извиняется, и мне это нравится. Нравится, что он не сожалеет о своих словах. Я хочу сказать, что соболезную ему, хочу сказать, что у меня есть Люси и что мне тоже приходят в голову подобные мысли. Но вместо этого отвечаю:
– Мне кажется, небо над нами такое большое, что его хватит на всех.
Восемь
На следующее утро мама спрашивает, во сколько я вернулась домой, и я вру: мол, на работе был бардак еще больше обычного.
Губы у меня весело подергиваются – я вспоминаю, как мы с Бо сидели в кузове его пикапа.
Я знаю, что должна позвонить Эллен и выложить ей все подробности, но пока мне не хочется делиться. Мне нравится хранить части своего мира в разных ящичках, где они никогда не столкнутся.
Вечером в субботу народу тьма-тьмущая. Между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого всегда тихо, но потом, почти перед самым закрытием, всегда жди последней волны.
Рон помогает на кухне, я принимаю заказы, а Маркус весь вечер проводит в автокафе. Наушники едва налезают на его пышную копну. В перерывах между своими заказами он успевает помогать мне раздавать подносы с едой, но в очереди все равно остается человек по десять.
Я уже даже глаза от кассы не поднимаю… И тут слышу:
– О боже, я напрочь забыла! Эллен ведь говорила, что ты здесь работаешь.
Плечи у меня опускаются – я узнаю этот голос.
Кэлли перегибается через прилавок.
– Извини, но эта форма – просто ужас какой-то.
– Добро пожаловать в «Хот-доги и бургеры у Харпи»! Чем могу помочь? – спрашиваю я.
Бойфренд Кэлли – Кэмдон, или Брендон, или как его там, – бросает ей бумажник со словами:
– Пойду отолью.
Они целуются, только я никак не пойму зачем – на случай, если он утонет в сортире? Кэлли оборачивается ко мне с сочувственной улыбкой.
– Так, ладно, можно комбо номер один с «Доктором Пеппером»? Только без помидоров и жареного лука. И картошку фри замени на картофельные шарики. А мне просто бургер. Без сыра. И детскую картошку. – Ее улыбка становится заговорщицкой. – Уже нарушаю свою конкурсную диету. Мальчики так плохо на нас влияют…
– С вас десять долларов семьдесят четыре цента.
– Слушай, прозвучит, наверно, странно, но, может, пригласишь нас с Элль-Белль как-нибудь к себе? Я это… хотела бы поболтать с твоей мамой про конкурс и про тот год, когда она победила. Просто так, в неформальной обстановке.
Я эту девицу вообще не знаю, а она уже вовсю орудует локтями, прокладывая себе путь через мою жизнь, будто у нее есть на это право.
– Мне нужно работать, – говорю я бесстрастно.
Она секунду с прищуром меня разглядывает, а потом улыбается и, порывшись в кошельке своего парня, извлекает двадцатку.
– Черт, кстати! – Она понижает голос. – Я чуть не умерла, когда Эллен рассказала про их с Тимом оральное недоразумение, а ты?
– Что? – Я как знала, что Эллен обсуждает все с Кэлли, а не со мной. Стерев с лица изумленное выражение, я добавляю: – А, да. Полный дурдом. Ваш заказ скоро будет готов.
Я ужасно зла. Так и знала, что это случится. Знала, что секс превратится в пропасть между мной и Эллен. Но хуже всего, что теперь я чувствую себя ущербной.
Рон выходит из кухни и говорит:
– Народ, мы закрываемся. Либо забирайте еду с собой, либо останетесь без нее.
Я запихиваю заказ Кэлли в пакет и вручаю ей как раз в ту секунду, когда ее парень выходит из туалета.
Мы запираем входные двери, закрываем кассу, и я иду в кухню собирать мусор.
– Вынесу все это с черного хода.
– Подожди минуту, – говорит Бо. – Я помогу.
Когда он заканчивает, Маркус выключает свет в автокафе. Бо идет следом за мной к служебному входу; у нас обоих в руках по нескольку пакетов хлюпающего влажного мусора. Дверь за нами вот-вот захлопнется, но Бо вгоняет ногой камень между ней и рамой. Потом опускает мешки на землю, забирает у меня мою ношу и перебрасывает через голову в мусорный бак, а следом проделывает то же самое со своими пакетами.
– Спасибо. – Я разворачиваюсь к дверям.
– Погоди. – Он касается пальцами моего локтя, и я резко втягиваю воздух. – Прошлой ночью… Мне понравилось с тобой тусоваться.
– Я знаю, – говорю я. – В смысле мне тоже.
Я тянусь к дверной ручке.
– Уиллоудин. – Я вздрагиваю от звука его голоса. Он так близко, что я чувствую запах его тела.