Объединились пчелы против Самойлова, выбрали свой комитет и стали ждать, что будет. А Самойлов? Сам отошел от них и даже сказал иронически:
– Делайте, ребята, как знаете!
Ну конечно, все этим заявлением и удовлетворились. Зачем делиться, когда и так все ясно? Один комитет убил сразу двух зайцев: и прочие ульи спас, и Самойлова от расправы спас, так как многие считали, что народ просто трусит вступать в РКП из-за пчел. А кроме того, уничтожив гнездо, Самойлов обеспечил себе большинство в комитетском Совете и возможность в любой момент разогнать комитет и поставить на его место своего человека.
Но, уничтожив гнездо, Самойлов не ограничился этим. Разгневанные гибелью улья, пчелы стали таскать его сор к себе из сада и из сараев, тащили рамки с расплодом и даже сам сломанный улей притащили. И вот, когда оставалось поставить в улей лишь расплодную рамку, Самойлов увидел это и схватил улей.
Пчелы зашумели:
– Берегись, Самойлов!
– Сам отдавай!
– Не получишь от нас поддержки!
Самойлов побледнел, открыл рот, но ничего не сказал. А пчелы уже тащили улей к обрыву. Тогда, выхватив из кобуры револьвер, Самойлов стал стрелять по пчелам. Ох и много же он убил! Больше пол-улья. Бросились на него пчелы и жалом, жалом норовят уколоть, а он хоть и с револьвером, а все же человек.
– Сдавайся, Самойлов, – кричали пчелы, – сдавайся!
Но он ничего не слышал. Думал только об улье с пчелами и продолжал стрелять. Наконец на тропинке остались одни только обеспамятевшие пчелы, а под обрывом – окровавленный труп председателя рабочего комитета пчеловодства Самойлова.
Самойлова похоронили с почестями, как героя. А в его доме организовали музей, где висят его фотографии в костюме пчеловода и с винтовкой. И на доске возле фотографии написано золотыми буквами:
«Памяти председателя Пчелиного комитета, товарища Алексея Самойлова, убитого кулаками в 1925 году».
«А что же пчелы?» – спросит читатель. Об этом пчелами написано мало. В основном говорится, что они стали сотрудничать с советской властью. Но это – пчелы-труженики, которые ничего не знали об Октябрьской революции. А что же пчела-королева? – об этом вразумительного ничего не написано.
Встреча
Это началось у меня с самого детства. Где-то с трех лет. Я не могу точно припомнить, что со мной случилось, но я знаю, что нечто произошло. Я заболел. Или нет, я не заболел, я просто превратился в другого человека. Кто-то другой распоряжался мной, моими поступками, желаниями. Я не мог противиться этому, но и не хотел. Это было ужасно. Постепенно это стало приобретать форму. Я не мог противиться приказам одеваться, умываться, идти гулять. Когда я выходил гулять, все вокруг радовались и ликовали. Как только я входил домой, все плакали. Сразу же после прогулки я превращался в послушного истукана, в робота. Я должен был ходить, стараться не шуметь, быть всегда веселым и жизнерадостным. По дому я должен был двигаться бесшумно, помогать по хозяйству, содержать в порядке квартиру, мыть посуду, короче, делать все то, что делают другие члены семьи.
Никто не мог догадаться, что со мной случилось. Я был нормальным, послушным ребенком, учился хорошо. В голову никому не приходило, что я могу оказаться другим. Все принимали меня за такого, как все. И только мама догадывалась о том, что происходит. Я не мог рассказать ей, что произошло, так как это повредило бы ее авторитету в нашей семье. Она бы только еще больше разволновалась и усугубила бы мое состояние. Я решил, что лучше всего затаиться и переждать этот трудный период.
Я покорно принимал все правила игры. Я был тих, скромен, вежлив, весел, никогда не капризничал. Со временем я понял, что все принимают меня за другого человека. Я был нужен этому другому человеку, наверное, как костюм, как некий аксессуар, как некий обязательный атрибут. Я был ярким пятном на фоне серой массы других людей. Но чем больше я старался быть похожим на своего «внутреннего человека», на того другого, который живет во мне и распоряжается моими поступками, тем невыносимее становилось состояние подчинения.
Я чувствовал, что из этого состояния мне не выйти. Я понял, что мне придется подчиниться, и я подчинился. Но я думал, что поступает так лишь другой человек, который живет во мне. А оказалось, что этот другой человек живет в каждом из нас. И никуда от этого не уйти. Все мы, каждый из нас является другим человеком. И когда мы бодрствуем, и когда мы спим, и когда ведем машину или беседуем с другими людьми, внутри нас всегда живет другой. Он прячется где-то очень глубоко, и иногда нам бывает сложно его разглядеть. Но стоит нам уснуть, и он тут как тут. Он вылезает из темноты, обнимает нас, а затем вселяется в наши сны. И тогда мы не можем управлять своими снами, а он управляет нашими. И однажды во сне мы можем встретить его и попросить: «Покажи мне место, где ты живешь». И он покажет.
Недавно мне приснилось, что я в огромном городе. Там тысячами бродили люди…
Их было много. Очень много. Я понял, что это Киев. Сотни тысяч киевлян шли по своим делам, спешили, болтали по телефону, кто-то читал газету, кто-то разговаривал с приятелями… Но все они были чужими. Мне казалось, что я вот-вот встречу своего двойника и мы будем долго и спокойно беседовать. Двойник будет кротко улыбаться, глядя на меня своими кроткими глазами.
Я много ходил по городу. Я забрел в какие-то пустынные места, в места, где было немного людей, и там мне вдруг захотелось увидеть своего двойника. Мне казалось, что мы прекрасно будем друг друга понимать и нам будет так интересно беседовать…
И мы встретились. Он кротко улыбнулся мне с порога. Белый свитер, белые брюки, белые парусиновые туфли. Он улыбнулся так, как улыбаются взрослые, когда понимают, что их шутка понравилась.
Двойник был очень маленького роста. Но он был везде. Он был даже в витрине небольшого магазинчика, который находился напротив дома, где я жил во сне.
Знаете, такие магазинчики с деревянными столиками и витринами, которые всегда чем-то заняты? В этих магазиках продавали жареных куриц, пиво, сигареты и всякую мелочь.
Так вот, в этом магазинчике продавался игрушечный гробик. Такой маленький, симпатичный, с надписью: «Не роняйте гроб в траву. В этом домике живет смерть».
Двойник сидел за столиком игрушечного магазинчика. Его черные зрачки преданно смотрели на продавца. Казалось, он вот-вот расплачется и заговорит человеческим голосом.
– Не печальтесь, молодой человек, – сказал продавец. – Смерть – это такая вещь, за которой не приходят просто так. Чтобы увидеть ее, нужно заплатить.
Двойник кивнул. Он был согласен со мной.
– Сколько?
– Двести евро.
– Вы уверены? Для вас это достаточно?
– Да. Я редко пью водку и уж тем более никогда не тратил на нее двести евро.
Я выгреб из кармана деньги, заплатил за гроб и вышел из магазинчика.
Мы шли по Крещатику. Прохожие оборачивались. Что-то странное было в этом человеке в белом: никто не смотрел ему вслед, все провожали взглядом меня. Словно я был для них живым мертвецом, которого следует остерегаться.
Двойник крепко держал меня за руку. Ощущение его руки было невыносимо.
– Отпусти меня, – сказал я.
– Ты не хочешь? – спросил двойник.
– Отпусти меня, – повторил я.
Двойник выпустил мою руку. Я почувствовал себя легким, как будто сам воздух держал меня. Я взлетел над землей и полетел. Я летал над Киевом, над его зелеными улицами, над его черными мостами, над его колокольнями. Это было прекрасно. Я летел, не касаясь земли, и видел все. Новым взглядом я смотрел на знакомые дома, и они казались мне иными, прекрасными и загадочными. Что-то странное происходило со мной. Я чувствовал, что я растворяюсь. Плоть исчезала, и я становился чем-то иным, чем-то настолько глубоким и всеобъемлющим, как сама бесконечность. И в этой всеобъемлющей полноте неожиданно вспыхнула моя личная память. Она светилась и переливалась, и я видел прошлые жизни всех людей, которые жили до меня. Их было бесконечное множество. Всех не сосчитать. Я видел прошлые жизни Моцарта, который плакал вином на одной из площадей Вены. Я видел Сталина, танцующего румбу в трущобах Буэнос-Айреса. Я видел Эдгара По, взирающего на свой труп с последнего парохода, плывущего в Нью-Йорк. Я видел самого Ньютона, спящего в своей лаборатории. И я увидел себя, только себя. Я увидел свое тело, бесконечно растянутое и сжатое в точках моего соприкосновения с другими телами. Я был этим телом, которое я любил больше всего на свете, но в то же время я был и тем, которое любил больше всех других.
Я был всем, чем угодно, – стулом, книгой, шариковой ручкой, леденцом на палочке… Я был листком, который летел над осенним лесом. Я был пружинкой, стиснутой в кончике стрелы. Я был точкой, светом, бликом, который проходит сквозь воду.
– Стать собой и быть собой – это не одно и то же, – сказал двойник. – Вспомни «Полет над гнездом кукушки». Ты хотел бы оказаться в теле Рода, стать им?
– Не хочу, – ответил я. – Я себя не люблю.
Двойник кивнул.
– В теле Рода тебе бы не было места. Ни одно живое существо не способно любить себя так сильно, как любят себя птицы. Человек, который себялюбив, не способен любить других, – самый страшный человек на свете.
Ананке, неумолимая судьба, не оставила бы тебя в живых.
Но ты сам пожелал стать собой, и поэтому ты здесь. Самое страшное – это когда судьба превращает живое существо в мертвое тело. Тогда это называется рабством. Быть рабом – это тоже выбор. Ты стал рабом своего выбора, поэтому тебе кажется, что рабство – это всегда удел людей. На самом деле это не так.
И я попросил двойника показать, где он живет.
– Здесь, – ответил двойник. Он указал на здание, располагающееся недалеко от моего дома. – В этом здании размещается Музей истории телесности.
Двойник рассказал, что там можно увидеть экспонаты, которые десятилетиями скрывались от публики в этом огромном зале. Что в этом зале собрана огромная коллекция порнографических фильмов всех времен и народов. И колоссальная коллекция гениталий всех видов и размеров, всех форм и окрасов. Он рассказал, что в этом зале нет окон, он освещен только лунами, скользящими по его стенам.