[3] Сложная игра слов, которую Коста не понял. Граф А. Ф. Орлов, генерал от кавалерии, как и де Витт, и вечный спутник Николая, с 1844 г. возглавлял III отделение. Но всеми делами занимался Л. В. Дубельт.
[4] Довольно условное деление. В Турции границы пашалыков постоянно менялись. Адрианополь долгое время был столицей Румелии.
Глава 5
Вася. Аул Дзжи. Через неделю после байрама.
Хан очнулась поздней ночью. Тело сводило непонятная истома. Она прислушалась.
Лежащие рядом люди давно посапывали и похрапывали. По случаю праздника даже уединение женской половины было нарушено. Двоюродных братьев укладывали там спать из-за наплыва гостей в кунацкой. Много кузенов из нижних аулов добрались до дома богатого тамады в расчете на хорошее отношение или протекцию в банду Донекея. И с горечью узнали, что былой славе клана пришел конец. Что, впрочем, не помешало всем хорошо повеселиться. Этой ночью хватало ночных перешептываний и девичьих взвизгов. Все, как обычно: рукам многое позволено, но за девичью честь ответишь кровью. Или — если сладилось — женитьбой.
Рабынь, которых готовили к продаже, никто не трогал. Харам! Конечно, среди молодежи попадались сорвиголовы. Тупые малолетки! Закатывали глаза в восхищении. Хвалились украденными у черноморцев коровами. Абрек, да и только! Хорошо, коли курицу стащил у соседки. Не даром нынче поют в народе: «дети, не играйте с шашкой, не обнажайте свои полоски из стали, не накликайте беды на головы ваших отцов и матерей»! Ничем хорошим для мальчиков из аулов эта война не закончится! Хан своим женским чутьем хорошо понимала, что беда пришла на землю Черкесии. Эти тонкостанные мальчики скоро уйдут в землю, так и не увидев, как у их любимых девочек начинают расти груди, стоит им избавиться от девичьего кафтана — корсета с деревянными вставками.
Хан тихонько захихикала. Эти молодые глупцы думают, что кожаный корсет может снять лишь муж, разрезав в брачную ночь туго стянутую тесьму. Ага, ага! Будут вам девушки ходить и вонять, не в силах помыться! Мужчины — такие болваны!
Для Хан почти все юноши-горцы не интересны. Гибкие, как тростинка. На девушек похожи. То ли дело урус! Мощный, как кузнец Исмал-ок, родитель кинжалов, которые носят все, кто живет вдоль реки Вулан. А как он поет! «За тебя калым отдам, душу шайтану продам!» Так перевёл его последнюю песню татарин.
Хан крепко зажмурилась и представила себе картину. Урус выходит на поляну и ломает шашки об колено, которые ему протягивают все жители аула. Не потому, что проиграли в битве. Нет. Вокруг не горят дома и не плачут насилуемые женщины. Просто все поняли, что нет лучше богатыря, чем Вася! И он сказал: хватит воевать!
Кто придумал называть всех русских рабов Иван и Ивась? Как может ее герой откликаться на такое скотское имя?
«За тебя калым отдам….». Сон ее сразил внезапно, как подкравшийся из кустов абрек.
… После байрама жизнь Васи заметно переменилась. Его стали отпускать днем из кунацкой. Ходи, куда хочешь, по аулу. По мысли горцев, пока не спадет половодье, русский пленник не сбежит. И зачем? Его считали дезертиром, которому нет дороги обратно к русским. Ногайцу в иллюзии свободы было отказано. Кто знает, что на уме у хитрого татарина? Коль ума «хватило» по снегу бегать, то и вздувшиеся реки ему не станут помехой.
Милов считал, что это чушь, но мысли свои держал при себе. Что мешает использовать увесистый пень, чтобы сплавиться по горной речке? Знать бы — куда? Черкесам не объяснишь, что для Васи неизвестно где живущие русские представляли не меньшую угрозу, чем горцы. Как им объяснить, кто он и откуда? Сколько до них бежать? Какой прием его ждет у солдат или казаков? Раз тут идет война, значит, все русские — обязательно военные. Следовательно, жди, как минимум, допросов. А ну как в Сибирь отправят?
— Абдулка! — как-то раз он попробовал узнать у татарина общую стратегическую обстановку. — Про Сибирь слышал? Гонят туда народ?
Ногаец стал нести какой-то бред. Мол, Сибири мы не боимся. Леса много, генералов мало. Пойди пойми, что это значит? В Сибирь Вася точно не хотел.
Нет, дорога Васе лежала не вниз к мифическим русским, а вверх. Туда, где встретил зубра и еще выше. Вдруг там, как в фантастических романах, прячется портал в XXI век? Ведь как-то же попал Милов в это время и в это место? Почему бы и не быть дороге обратно?
Спрашивать о нужной точке в горах у Хази было бессмысленно. Уж больно подозрителен был Васин хозяин. Один раз пришёл в сарайку и переворошил тряпье, служившее пленникам постелью. Чего искал? Запаса провизии для побега? Откуда ей взяться у несчастных рабов? И так держат впроголодь. Хорошо, хоть Хан немного подкармливает.
Их отношения развивались стремительно. Каждый день они уединялись на скамейке за домом старейшины. Первое время отвлекали мальчишки. Ползали поблизости в кустах, то и дело мешая голубкам дурацкими вскриками или замечаниями. Хан злилась. Ругалась на них. Гнала прочь.
Через три дня своего добилась. Мальчишки исчезли. Им надоело присматривать за Васей. В ауле хватало более интересных дел. Вот тут Вася и дал волю рукам.
Хан не возражала. Дрожала в его объятьях, как тростиночка. Позволяла все. Лишь корсет запрещала трогать. «Это для мужа», — повторяла она, отводя жадные пальцы Васи, стремившиеся добраться до нежных девичьих грудок.
За объятиями, поцелуями, вздохами, стонами и ласками время летело незаметно. А вокруг набирала силу весна. Таял снег. С гор бежали ручьи. Потеплевший воздух кружил голову.
И Хан таяла и текла. Грамотный петтинг в Васином исполнении доводил ее до исступления. О том, чтобы зайти еще дальше, речь не шла. Им и так было хорошо. Умелые ручки Хан помогали Васе снять напряжение. Видимо, на женской половине девочек, предназначенных для гаремов, учили не только ткать холст и вышивать галуном.
Милов, конечно, понимал, что Хан слишком юна, что в том обществе, из которого он попал на Кавказ, ему бы за такие шалости надавали по шапке. Зато в этом мире за ним могли наблюдать десятки глаз, и ничего ровным счетом не происходило. Никто на него с шашкой не бросался.
Осуждал ли он себя? Нет! Он не в XXI веке. Он — раб с обритой головой и в лохмотьях. Пусть ревнители устоев окажутся в его шкуре, и тогда поговорим о пределах допустимого в взаимоотношениях полов. Если на пути к его цели Васе предложили бы трахнуть Бабу Ягу, он снял бы портки не задумываясь…
— Хан! — однажды спросил Вася свою воздыхательницу. — Ты можешь узнать у Хази, где он меня нашел?
Сперва девушка не поняла. Васе пришлось приложить много усилий, чтобы на пальцах растолковать, что он от нее хочет. Его запас черкесских слов рос не по дням, а по часам, но трудностей в общении еще хватало.
На следующий день Хан объяснила Васе, что его привели с востока. Даже указала неприметную тропинку, уходящую в горы. Это был серьезный прорыв!
— Ты можешь мне обувь раздобыть? — спросил без особой надежды Вася. И указал на свои ступни, обмотанные тряпками.
Хан уперлась ему рукой в грудь. Внимательно всмотрелась. Проблеск понимания мелькнул на ее разрумянившимся личике. Она погладила ладошкой сильное плечо, от которого млела.
— Собрался в побег? — задала вопрос, в котором сквозило утверждение. На ее блестящие черные глаза навернулись слезы. — В горы? Ты же там пропадешь!
Вася покачал головой. Тяжело вздохнул. Догадалась! Сердце влюбленной девушки не обманешь.
— Меня скоро увезут на побережье! — зашептала ему горячо Хан. — Сколько дней нам с тобой осталось — пусть все мои будут!
Милов не понял, что ему сказали, но догадался: большей помощи от Хан не дождешься. Надо заканчивать с ней играть. Чистая и светлая девочка! К чему морочить ей голову? Он нежно ее обнял и поцеловал крепко в губы. Хан застонала.
— Жених и невеста! — вдруг закричали за спиной вернувшиеся мальчишки, решившие проверить, чем там заняты эти двое.
— Хан, меня поцелуй! Почто тебе сдался этот оборванец? — кричал, кривляясь, грязный паренек, в таких же лохмотьях, как и Вася. Его глаза сверкали голодным блеском.
— Ивась, подожди меня тут, — торопливо шепнула Хан и шуганула пацанву так, что только черные пятки замелькали.
Она убежала в дом. Вернулась. Сунула в руки Васе связку сушеных груш. Мальчишки злобно завопили из кустов, не решаясь приблизиться. Требовали свою долю. Вася показал им кукиш и отправился в кунацкую Хази.
— Абдулка! Сегодня ночью уходим!
Ногаец смежил узкие глаза в знак согласия.
Коста. Стамбул, весна 1838 года.
— Мне бы переодеться, — обратился я к Фонтону.
— Да это мы враз сотворим, — ответил он. — Зависит лишь от того, куда ты лыжи навострил?
— В грузинский квартал нужно сходить. Обязательно.
— С шурином, что ли трубку мира раскурить⁈ — улыбнулся Фонтон.
— Что ли.
— Гляди, как бы… — Фонтон подошёл к своему чудо-шкафу, распахнул его.
— Да, знаю, — вздохнул я. — Но решать в любом случае нужно. Так что: или в морду получу, или он окажется умнее двух своих братьев. Да и не это важно. Тамара мучается.
— Ну, если мучается, тогда в лепёшку расшибись, но убеди его, — подбодрил Феликс Петрович. — Ну-с, посмотрим.
Фонтон разглядывал одежду в шкафу.
— А чего думать? — потянулся за черкеской. — Самое то! Ты к ней привык. Носишь, как родную. А турки тебя в таком виде ни в жисть не узнают. Согласен?
— У меня своя есть. А вот Бахадуру не помешает облик сменить, — рассмеялся я и принялся расстегивать свой саквояж.
Я начал переодеваться. Сбоку раздался требовательный хрип Бахадура. Мы с Феликсом Петровичем посмотрели на него. Бахадур, словно ребенок, смотрел внутрь шкафа, улыбался. Потом ткнул пальцем.
— Аааа! — догадался Фонтон. — Узрел твой пират родную одежду.
— Хочешь переодеться? — спросил Бахадура.
Тот часто закивал головой в ответ.
— Вообще-то, грузины не очень жалуют алжирских пиратов… — произнёс Фонтон задумчиво.