Вокруг Михайловской крепости свели лес на расстоянии пушечного выстрела. Моментально почва прилегающих к возвышенности низин оказалась заболоченной, отравляя воздух миазмами и привлекая комаров. Наряду с цингой в крепости свирепствовала малярия. Госпиталь, зачем-то устроенный позади батарей, стерегущих главное направление возможной атаки, был забит под завязку. Убыль из-за санитарных потерь была ужасающая. За год существования Михайловского укрепления многих уже похоронили.
Перестрелки с горцами были обычным делом. Стоило черкесу обзавестись лишним порохом, выменянным, а чаще украденным у турок, он считал своим долгом подобраться поближе к крепости и пальнуть в ненавистных урусов. Поэтому солдаты постоянно держались настороже. Как только Вася подъехал к топкому берегу с криком «Я свой, я свой», на него нацелились ружья, а на крепостном валу воскурился дымок рядом с пушкой, нацеленной на берег речки за баней.
Милова окружили. Полуголые солдаты смотрели не злобно, но с любопытством. Побеги кавказских пленников случались часто. Васе приказали слезть с коня, отобрали ножик и проводили по подземному ходу наверх к коменданту. Ход был устроен толково. Не прямой, а с пятью поворотами. В случае прорыва горцев его было несложно перекрыть. Он вел прямо к домикам офицеров. Казармы были устроены дальше — вдоль валов, смотревших на две речки, которые солдаты прозвали Уланкой и почему-то Джубкой, хотя черкесы называли ее Тешебс.
Капитан, командир гарнизона из двух рот тенгинцев, встретил Васю неласково. До смены оставалось меньше месяца, и проблем с горцами не хотелось. А они были неизбежны. Черкесы были крайне щепетильны в вопросах собственности. За беглым рабом обязательно придут и потребуют его выдачи. И нередки были случаи, когда коменданты из опасения атаки выдавали беглецов. Начальство их за это не осуждало. Задача командира — сберечь личный состав, а не спасать несчастных русских людей. То, что рабство у черкесов не сахар, в крепостях давно было известно.
В прошлом году был такой случай. К укреплению вышел старик, едва прикрытый рубищем. Разбитый и больной, он все время крестился и приговаривал:
— Ребята! Тикайте отсель. Крымский хан придет — всем несладко придется!
Офицеры, расспросив беглеца, догадались, что старик попал в плен еще в прошлом веке. У черкесов он прожил 68 лет. Бедняга, он провел все свою жизнь в рабстве. Через две недели он умер. Хотя бы свободным человеком. И среди своих. Печальнейшая судьба.
Выслушав сбивчивый рассказ Васи, капитан вздохнул.
— Посидишь пока в блокгаузе у азовских казаков, — решил он. — Гауптвахта забита арестантами под завязку.
Комендант не хотел пока сводить беглеца с солдатами, пусть и арестованными за разные провинности. Кто знает, что за человек вышел к крепости? Вдруг подсыл или лазутчик?
Азовцы Васю сильно удивили. Не так он представлял себе казаков. Сформированное десять лет назад Азовское казачье войско занималось прибрежным крейсерством, а не лихо скакало на конях. Начало ему было положено задунайскими запорожцами, которые во время последней войны с турками перешли на сторону русских. Их флотилия оказала большую помощь при переправе войск Дибича через Дунай. На Кавказе они гонялись за контрабандистами, расстреливая кочермы из фальконета своей вооруженной ладьи, и поддерживали связь с ближайшими укреплениями, перевозя людей и грузы. Командовали ими не строевые офицеры, а собственные, из казаков. Эти командиры сами определяли график еженедельного патрулирования и состав команды. Комендантам было строго приказано новым командиром Правого крыла Раевским не лезть к казакам и не подчинять их своей прихоти. Но в случае с Васей хорунжий кочевряжиться не стал. Выслушав просьбу коменданта, отвел Васю в блокгауз и поручил двум казакам его стеречь.
Блокгауз, сложенный из крепких сосновых бревен и окруженный по кругу галереей с бойницами, стоял на берегу под возвышенностью, на которой возвели Михайловское укрепление. У воды болталась на привязи гребная лодка с небольшой пушкой на носу. У костра, на котором варили кашу, толпились странные мужики в странном наряде.
Форма у казаков была выдающаяся. Малиновые куртки с погонами и четырьмя рукавами — два обычных, темно-синих, с прямыми обшлагами и два декоративных, малиновых, пришивавшихся к плечам и называвшихся откидными. Вместе с курткой носили прямые шаровары без лампасов, заправленные в сапоги.
Разговаривали казаки на странной смеси украинского и русского. Понять их было нелегко. Бахвалились морскими подвигами. Их послушать, так они гроза морей — да и только.
— Турок нас боится, как огня, — утверждали они. — В прошлом месяце в Нечепсухо нагрузилось судно под завязку, простояв всю зиму в ожидании погоды. Только вышло — мы тут как тут. Пробили его тремя ядрами из фальконета. Эх, была бы у нас вторая ладья, мы бы всем показали кузькину мать!
Вася не знал, верить им или нет. На всякий случай поддакивал и выражал восхищение. За это его покормили кашей без мяса.
— С мясом трудно, — признались казачки. — Положено три порции в неделю, а дают лишь две. Да и те не из свежинки. Солонина, будь она неладна!
Милов был рад и каше. Поел и завалился спать. Крепко притомился, по лесам бегая двое суток. В деревянном блокгаузе пахло не казармой, а домом. Русская печь в углу не дымила, но грела. Спалось просто отлично. Лепота!
Утром его растолкали.
— Пойдем наверх. Комендант зовет.
Его повели через всю крепость. Вася с интересом крутил головой. Казачки, изображая гидов, посмеивались.
— Валы невысоки, поскольку стоят на возвышенности. Хорошо, верки[1] укрепили плетёными корзинами и бревнами. Зря не посадили по верхам кустарник как рогатки. Терновник бы там не помешал.
Они прошли мимо цейхгауза и порохового погреба, устроенного из сырцового кирпича, полубрусьев и крытого железом. Миновали длинные казармы — уродливые землянки, кое-как накрытые жердями. Наверняка, в дождь солдатские нары утопали в грязи. Обогнули огромный навес, под которым были сложены бунты с провиантом.
— Что-то форма у крепости какая-то странная, — удивился Вася. Крепость напоминала свой геометрией пистолетную кобуру.
— Это все генерал Вельяминов, — объяснили казаки. — Большой затейник был. Ты еще Новотроицкого укрепления не видал! Он его в виде стрелы нарисовал. Так и построили. Слыхали, как промеж офицеров ходил такой разговор: ежели умный человек задумает глупость, сделает так, что десяти дуракам не придумать! — засмеялись Васины конвоиры. — Когда крепость разбивали, генерал собрал офицеров и послал одного на прилегающую возвышенность с ружьем и черкесской винтовкой. Приказал стрелять с 240 саженей. Тот выстрелил. Пуля над головой генерала так и свистнула. А он даже не поморщился.
Они добрались до полукруглого бастиона, на котором разместили батарею. Над ней реял кейзер-флаг, навевающий мысли о Юнион Джеке[2]. Единорог грозно смотрел на ущелье, из которого могли броситься черкесы на приступ. Рядом с пушкой стоял капитан и часовой, перепоясанный белыми ремнями, с ружьем с примкнутым штыком. На левом плече висел черный кожаный патронташ. На валу сидел какой-то толмач-черкес в драном бешмете и переговаривался с кем-то за стенами.
— За тобой пришли, — разъяснил обстановку капитан, кивая на вал. — Требуют отдать. Пару кинжалов хорошей работы предлагают.
Вася поднялся на вершину бруствера. Внизу стоял Исмал-ок, знакомый ему Хуци из аула Тешебс и еще один черкес, которого Милов видел в первый раз в жизни. Стояли на самом краю рва, огибавшего скаты земляного вала плавной дугой.
— И что вы решили? — с тревогой спросил Вася.
— Думаю, — ответил комендант. — Хорошему кинжалу цены нет.
— Они меня убьют! — решительно заявил Вася. — Я, прорываясь сюда, черкеса шашкой заколол.
— Бравый солдат? — хмыкнул офицер и поправил свою фуражку, затянутую белым чехлом.
Вася не ответил. Прищурив глаза, с ненавистью смотрел на Исмал-ока.
— У тебя ружье заряжено? — внезапно спросил Вася у сероглазого часового с двумя желтыми нашивками старослужащего на рукаве.
Коста. Стамбул, май 1838 года.
Для встречи со Стюартом Фонтон выбрал необычное место. Книжный базар. Оазис тишины и благопристойного поведения в шумном море Стамбула. Еще недавно сюда не пускали иностранцев. Тут, в отсутствии толп праздно шатавшегося народа, горластых покупателей и туристов, сидели писцы и иллюстраторы. Метр-два земли — вот и весь их офис. Стол — коленка. Товар — рукописные Кораны, фетвы, фирманы, сборники речей и законов шариата и прочие важнейшие для мусульман документы. Хотя улемы признали, что Магомет нигде, ни в одном тексте, не запретил книгопечатание и потому оно не противоречит религии, Коран может быть только рукописным. А там, где копируются священные тексты, нет места гяурам.
Реформы султана ситуацию изменили. Открыли доступ на базар иностранцам. Но место так и осталось тихим и малолюдным. Соглядатаям сложно затеряться в толпе. Фонтон выбрал и купил маленькую кальянную в неприметном тупичке. Поставил следить за порядком своего человека. Здесь был тот самый «почтовый ящик», куда поступали донесения от его агентов. Именно сюда я отправлял свои отчеты из Синопа.
Два небольших зальчика, разделенных тонкой перегородкой с резной дверью. Низенькие диванчики. Служка, подающий посетителям наргиле, чубуки и неизменный кофе. И выставлявший под столик жаровни с углями в холодное время года.
Мы разделились, когда прибыли на встречу. Я прошел в дальнюю комнату и приготовился подслушивать, а в случае необходимости, вмешаться. Фонтон остался в первом зальчике. Туда в скором времени Цикалиоти привел Стюарта и вышел на улицу присматривать за окрестностями.
— Давайте, мой друг, разгоним облако скуки облаками табачного дыма, как говорят турки. Какие новости, Гилберт? Чем порадуете?
— Вы же знаете, Феликс, ныне все взоры направлены на юг. Грядет новая война с Египтом. Вопрос Сирии так и не урегулирован. Переговоры прерваны. В Ливане восстание. Лондон настаивает на торговых привилегиях в Леванте в духе заключенного с султаном торгового договора. Вся эта заваруха, устроенная египетским пашой, отражается на всем мире. Даже здесь, в Константинополе, мы вынуждены пить дурной кофе из американских колоний, а не мокко из Аравии.