имали. Поглядывали надменно на раскричавшихся соотечественников в пышных папахах и черкесках всех цветов. Выжидали. На кону стоял заманчивый приз — место того, кто будет допущен к подножию трона наместника Аллаха на земле, блистательного победителя Махмуда II.
Я решительно вклинился в толпу. Люди расступились, с опаской поглядывая на мой эскорт.
— Слушайте! Слушайте все! Черную весть я принес вам, почтеннейшие!
— Кто ты? Откуда? — заголосили вокруг.
— Я Зелим-бей заговоренный!
Страшное слово «удэ»-колдун или «нарт» заметалось между пыльных галерей караван-сарая[3].
— Слыхали про тебя!
— Знаем такого!
— Он же урум! Тот самый, кто вынес Гассан-бея из боя! Кровник темиргоевцев. Эй, если тут есть кто из Темиргой, не вздумайте затевать канлу!
— Что нового скажешь? Что может быть хуже смерти Сефер-бея⁈ — закричал бородатый абазинец в ослепительно белой черкеске.
— Подробности смерти вождя хочу вам поведать!
— Тише! Тише! Дайте ему сказать!
— Вот человек, — я указал на Ахмета, — который закрыл глаза князю.
Я планировал устроить знатный шухер и без участия албанца. А с ним и подавно все должно было пойти, как по маслу. Все уставились на него, как на миссию. Ждали откровений. Ахмет не подкачал.
— Вот злодейская пуля, которой убили вашего вождя! — Ахмет задрал вверх руку с зажатой между пальцев пулей. — Как видите, пуля не простая. Она от английской винтовки.
Разумеется, пуля была не та, которой Фонтон убил Сефер-бея. После пристрелки штуцера у меня этого добра хватало. Я не забыл, как Джанхот показал мне пулю с ушками, которой был поражен в самое сердце Джамбулат Болотоко. Фокус, проделанный Ахметом, был моей маленькой местью англичанам за то, что случилось на берегу Кубани.
Пуля пошла по рукам. Черкесы вертели ее с недоумением.
— Странная! Почему англичане? Это они виноваты в смерти князя? Не уберегли! Они и убили! — послышались сердитые вопросы и обвинения. Среди них стали раздаваться нужные мне возгласы, — Месть! Месть! Месть! Отомстим за смерть вождя!
— Слушайте! Слушайте все! — снова закричал я.
— Тише, тише! Пусть Зелим-бей скажет слово!
— Вот человек, который видел убийцу, — я указал на Бахадура.
— Как⁈ Кто⁈ Пусть скажет! — заволновалась толпа.
— Он не может сказать! Он безъязыкий! — перекрикивая всех, завопил я что есть мочи. — Но он может указать дом, в который зашел человек с ружьем!
Что тут началось! В воздух взметнулись кинжалы и шашки. Кто-то, не выдержав, по черкесскому обычаю разрядил в воздух пистолет. На него набросились с упреками. Чай, не в горах! Держи себя в руках! Бахадур с удовольствием демонстрировал всем желающим свой рот. Слышались ахи и злобные призывы.
— Кто со мной? Я иду отомстить подлому убийце! — объявил я, закутывая лицо башлыком. — Веди нас, алжирец!
— Мы все пойдем! Разорвем на клочки! Изрежем! Растопчем! — поддержали меня многие.
Толпа, распаляясь все больше и больше, дружно повалила за мной и моим эскортом. Лишь черкесы в турецкой офицерской форме не последовали за нами. Они опасались погрома, который могли учинить рассвирепевшие горцы и последующего расследования. Но и не дернулись, чтобы нас остановить.
Не сложно догадаться, куда я повел отряд мстителей. Конечно, к дому начальника стражи Старого квартала. Пришла пора ему ответить за все свои злодеяния.
Бахадур довел нас до места. Никто не посмел встать на нашем пути. Люди безошибочно чувствовали запах еще не пролитой крови. Прятались в подворотнях при одном виде потрясающей в воздухе факелами, саблями и пистолетами группы, состоящей из прирожденных убийц. Встреченные патрули в ужасе разбегались. Не исключено, что они решили, что вернулись старые времена греческих погромов.
Алжирец указал на вход во двор. Толпа ворвалась внутрь. Послышались испуганные женские крики.
— Обыщите здесь все! — подлил я масла в огонь и предупредил, особо не надеясь. — Только не вздумайте поджигать, грабить и убивать женщин и детей! Насилия не потерплю!
Черкесы послушно разбрелись по скромному владению полицая. Его уже вытащили во двор. Он ничего не понимал. Призывал к порядку. Просил милости. Подскочивший Ахмет с размаху запечатал ему рот сильной оплеухой. Пленника бросили на колени. Какой-то черкес приставил к его шее кинжал. Из дома летели разбитые сундуки, мебель, циновки, ковры, посуда. Кто-то под шумок уже прятал под черкеской серебряный подсвечник или найденные монеты. Или волочил со двора упирающуюся женщину в надежде пристроить ее какому-нибудь торговцу на невольничьем базаре.
— Нашли! Нашли! — раздались крики.
Во двор прибежали те, кто вел обыск. В руках одного был злополучный штуцер. Винтовку пустили по рукам. Со знанием дела нюхали пахнувшее порохом дуло и прикладывали к нему предъявленную Ахметом пулю. Ни у кого не было и тени сомнения: виновник найден.
— Я начальник стражи Старого квартала! — прошепелявил полицай разбитым в кровь ртом.
— Ты покойник! — возразил ему старый черкес и воткнул опытной рукой свой кинжал в грудь мерзкого вымогателя и оборотня на защите закона.
— Отрубите ему башку! — сразу закричало несколько человек.
— Пошли, Ахмет, в Перу, — я осторожно потянул за рукав албанца. — Познакомлю тебя с один интересным человеком. Мне сегодня еще на бриг нужно успеть.
[1] Crevé — фр. забулдыга
[2] В то время в султанской армии не было знаков различия, принятых у европейцев. Их заменяли бриллиантовые звезда и полумесяц у старших офицеров, и золотые — у тех, кто был ниже чином. Их носили на шее или прикалывали к груди.
[3] Нарты — герои древнего эпоса и мифические предки черкесов.
Глава 20
Вася. Туапсе, середина мая 1838 года.
Корабли эскадры выстроили с помощью пароходов в линию напротив возвышенностей между речками Псешиш, Тешебс и Туапсе. Расставили всего в ста шагах от берега, разместив фрегаты на флангах. Если бы не Лазарев, моряки бы ни за что бы не решились действовать так смело.
Пока Вася с членами своего десантного отряда толпился у борта, смотревшего на море, на противоположном шла напряженная боевая работа. Артиллерийские офицеры, эти пасынки флота[1], раздавали команды.
— Раскрепляй орудия!
Заранее заряженные и выкаченные в порты пушки освободили от пробок. Комендоры с остальными членами артиллерийских расчетов (10 человек — на 24-фунтовку) раскрепили орудия, оставив их на одних боковых талях.
— Протравь!
Комендоры несколько раз проткнули картуз специальной протравкой.
— К погрузке! — услышал Вася команду своего офицера.
Все десантные отряды в соответствии с инструкцией, подписанной Лазоревым, стояли каждый у своего пушечного порта. Через них они начали спускаться в баркасы по веревочным лестницам. Там их уже ожидали гребцы катеров, помогавшие солдатам рассаживаться по банкам.
Артиллерийские офицеры продолжали командовать:
— Ставь трубки!
Комендоры выхватили из лядунок скорострельные трубки, сорвали с них бумагу, открывая патрон, сыпанули порох на полку и вставили трубки в запал.
— Прицеливайся!
Расчеты схватились за ганшпуги и ломы, ворочая станки и помогая себя талями. Комендоры, согнув левое колено, выставив вперед правую ногу и держась одной рукой за банден, другой двигали подъемный клин, наводя орудие на выбранную точку. Потом, ухватив спускную веревочку, отскакивали назад за пределы отката орудия.
— Фитиль!
Один из состава расчета раздувал фитиль на случай, если кремень осечется.
— Пли! Заложи задние тали!
Комендоры дернули спускные веревочки. После выстрела быстро заткнули запалы затычкой из пеньки. Остальные артиллеристы задними и боковыми талями фиксировали откатившиеся орудия, чтобы безопасно снова зарядить.
Сотни ядер, гранат и картечи обрушились на лесистые склоны. Их густо покрывал кустарник. И завалы из стволов деревьев. И шанцы. Густонаселенная долина Туапсе подготовилась к бою. Русских ждали и сдаваться на милость победителя никто не собирался. Турки-торговцы предусмотрительно убрались, бросив свои хижины у Туапсе. Женщин, детей и стариков вывезли в горы. Так что пушки громили тех, кто от боя не бежал.
Снова раздались команды на артиллерийских палубах:
— Оботри кремень и полку! Пыжевник! Осматривай орудие! Банник! Бань орудие! Прибойник! Картуз! Ядро и пыж! Прибей! На пушечные тали! Орудие за борт! Снять задние тали! Ставь трубки!
Через пятнадцать минут барабанщики забили отбой «экзерциции». Орудие стали крепить, дула затыкать пробками, покрышками закрывать замки и запалы. Весь инвентарь раскладывали по своим местам. Неизрасходованные картузы относились в крюйт-камеру[2].
Из обстрела вышло много шума, но мало толку, с точки зрения поражения живой силы противника. Хотя черкеса напугали изрядно. Чугунные ядра, как серпом, валили вековые деревья, падавшие на землю со стоном и треском. Бороздили землю, вздымая черные султаны из земли. С такой канонадой, затеянной 250-тью орудиями эскадры, горцы еще не сталкивались. Они отступили от засек, попрятавшись по балкам. Дождались, пока ядра если не разнесут в клочья баррикады, то понизят их, разбросав шире бревна и создав полосу препятствий для наступавшей пехоты. Осторожно выдвинулись обратно на разбитые позиции или прятались за уцелевшими деревьями в ожидании возобновления обстрела. Их положение на правом фланге русских облегчало углубление на самом верху возвышенности, которое было недоступно снарядам. И картечь там не рикошетила. Чтобы выбить оттуда обороняющихся, к берегу подошли пять гребных ладей азовцев, вооруженных фальконетами. Они же отсекли черкесов на правом берегу Туапсе, не давая им переправляться на левый и мешать десанту. От моряков правым флангом командовал Нахимов.
Войска начали погрузку на катера под Андреевским флагом, до начала артподготовки. Темной стаей рассерженных барракуд, спрятавших до поры до времени зубы-штыки в солдатских портупеях, баркасы двинулись к берегу под прикрытием порохового дыма. Над головой завывали ядра громадного калибра. На первом вельботе, обгонявшем остальные лодки, на самом носу виднелся Раевский в узнаваемой красной рубахе с неизменной трубкой в зубах.