поступком. Один факт, до сих пор мало учтенный, ясно обнаруживает эту основу превращения Толстого в школьного учителя.
Известно, что Толстой, приехав в апреле 1861 г. в Берлин, явился к Бертольду Ауербаху со словами: «Я Евгений Бауман». Биограф Ауербаха, А. Беттельхейм, объясняя это заявление, пишет: «Странный гость оказался русским графом с почти неизвестным в то время в Европе именем — Лев Толстой. Двойником Евгения Баумана Лев Толстой назвался потому, что он, увлеченный нравоучительным романом Ауербаха, устроил в своем имении свободную народную школу и сам, как Евгений Бауман или, вернее, граф Евгений Фалькенберг, занимался с крестьянскими детьми в Ясной Поляне»[431]. Дело втом, что Евгений Бауман, или граф Фалькенберг — герой романа Ауербаха «Новая жизнь» («Neues Leben»), появившегося в 1852 г. Из воспоминаний Е. Скайлера известно, что Толстой посоветовал ему прочитать роман Ауербаха, «как весьма замечательную книгу», и прибавил: «Этому писателю я был обязан, что открыл школу для моих крестьян и заинтересовался народным образованием»[432]. Роман Ауербаха был, очевидно, прочитан Толстым до его поездки за границу и даже до того, как он взялся за школьное дело. По дневникам видно, что Толстой читал «Деревенские рассказы» Ауербаха («Schwanzwalder Dorfgeschichten») еще в 1856 г., во время работы над «Юностью». 8 декабря 1856 г. записано: «прочел чудесную Tolpatsch», 9 декабря — «читал немного Auerbach'a», Юдекабря — «читал чудесную Vefele Auerbach'a». Порекомендовать Толстому Ауербаха мог Тургенев, который именно около этого времени советовал Некрасову напечатать в «Современнике» повесть Ауербаха «Босоножка» («Barfussele»). Надо полагать, что роман Ауербаха стал известен Толстому в 1858 или 1859 г., именно тогда, когда перед ним начинал вставать вопрос о своей дальнейшей судьбе, о своем поведении. К роману Ауербаха он отнесся не как к литературному произведению, а как к книге, отвечающей на его жизненную проблему.
Главный персонаж этого романа, граф Евгений Фалькенберг, — революционер, заключенный после революции 1848 г. в тюрьму — бежит из тюрьмы и собирается эмигрировать в Америку; случайно встретившись с сельским учителем Бауманом, направляющимся на место службы и мечтающим об Америке, он меняется с ним документами и приходит в деревню в качестве нового учителя Евгения Баумана. Итак, граф становится сельским учителем — первое, что, вероятно, подействовало на Толстого, искавшего нового дела, и именно у себя в деревне. Но это — только фабульная схема; главное же, что должно было увлечь Толстого, — это самый идеологический материал романа, сконцентрированный на злободневнейших для Толстого моральных и социальных вопросах. Граф Фалькенберг делается сельским учителем благодаря случайности, но он берется за это дело именно потому, что оно соответствует его взглядам и кажется ему его настоящим призванием. Роман наполнен размышлениями и рассуждениями о народе и о народном образовании, о методах обучения, о жизни крестьянина и пр. Написанный вслед за революцией 1848 г., роман этот («Lehrgeschichte», как называл его Ауербах) насквозь тенденциозен и проникнут идеями немецкого освободительного движения, но с яркой окраской «народничества».
В самом начале романа Фалькенберг в разговоре с учителем Бауманом высказывает свои взгляды — они должны были поразить Толстого сходством с его собственными суждениями и настроениями (ср., например, в «Люцерне»): «В том-то и зло современного общества, что каждый ждет всеобщего переворота и никто не хочет начинать с самого себя. Многие бароны и богачи становятся в теории социалистами и даже коммунистами; это легко, потому что они знают, что это ни к чему не приведет, а пока что они пользуются всеми благами жизни; тысячи людей, пылая гневом при виде бедственного положения своих ближних, кричат: «равенство! равенство!», а сами тяготятся обществом сапожников и рабочих и никогда не подумают посадить прислугу за один стол с собою. Но я поклялся всего себя отдать на служение своей любви к бедному, грязному, порочному и тем не менее святому народу». Учитель дает Фалькенбергу советы, как заниматься с детьми: «Помни одно: когда ты войдешь в школу и увидишь на скамьях чесаных и нечесаных детей, откашляйся и скажи сам себе: все, что ты знаешь, никуда не годится, все твои методы от Адама до Вурста и Беккера никуда не годятся, ты сам — лучший учитель. Задай детям вопросы, просмотри их тетради и иди дальше. Создайте свой собственный метод вместе, и все пойдет хорошо. Всякая абстрактная методика — возведенный в систему обман; самое лучшее, что может сделать учитель в школе, зависит от него лично, от его природных влечений». Эта декларация должна была тоже окрылить Толстого, всегда готового бороться со всякой системой. С каждой новой страницей роман этот должен был все больше и больше захватывать Толстого — как речь неожиданного друга, понимающего все его вопросы и настроения и помогающего ему преодолеть сомнения и колебания. Ауербах диктовал ему правила поведения, заменяя ему того Франклина, по «журналу» которого он старался жить в молодые годы. В качестве контраста к настроениям и взглядам Фалькен- берга в романе фигурирует аристократическая дама, помещица, баронесса Гунол ьд, заинтересованная графом и охотно с ним беседующая. Их первый разговор касается вопроса о народном образовании:«— Не хотите ли вы быть лесничим? Я думаю, это место было бы для вас более подходящим. — Я считаю призвание учителя священным. — Признаюсь вам, я, собственно, терпеть не могу школ, — людей следовало бы лучше делать дикими, чем ручными. И вообще мне противна возня с детьми. Нынче хотят весь свет превратить в детскую. У меня сильное желание по- растрепать парики филистерам, когда они толкуют: развитие народного образования должно помочь. Наши крестьяне и рабочие так же образованы, как французские и английские, а всё говорят: будущее поколение принесет спасение. Ведь будущее поколение будет опять-таки настоящим; это просто трусость, которая всегда утешается завтрашним днем, так придется ждать целую вечность и еще три дня, как говорит здешний народ. — Подумайте, — возразил Евгений, — ваши слова могут уничтожить смысл, на котором человек строит свою жизнь. Зачем вы говорите мне это?» На шутливый вопрос баронессы, не заняться ли ей распространением искусства среди народа («искусство должно пробуждать и распространять чувство красоты во всех хижинах»), Евгений отвечает словами будущего Толстого: «Искусство существует только для сытых, и вообще рискованно интересоваться народом только с эстетической стороны». Разговор на эту же тему повторяется в другом месте. Баронесса ставит вопрос: «Отчего нам не так хорошо, как французам и англичанам?» Евгений отвечает: «Потому что у нас дело идет о самом утверждении нации; только тот, кто стоит за свободу, стоит тем самым и за немецкую нацию; другие народы составляют действительно народ и спорят только о способах своего утверждения. — Может ли человек, способный на такие идеи, довольствоваться тем, что учит ребят азбуке? Разве с вашей стороны это не измена народу?» Многие места романа кажутся написанными Толстым. Таковы, например, слова Евгения: «Легко сказать: мир должен сделаться лучше. Это верно. Но прежде всего мы сами должны сделаться лучше. Должно быть введено воспитание, которое сделает ненужными тюрьмы и исправительные дома, которое сделает ненужными и принудительные законы: каждый будет находить закон в самом себе, каждый будет жить сообразно с этим законом так же естественно, как он дышит».
Кроме этих разговоров на общие темы в романе много и чисто педагогического материала, доказывающего, как актуальны были тогда в Германии вопросы народного образования. Сельский учитель — одна из самых популярных фигур в немецкой литературе 40-х годов. Имена немецких педагогов (Песталоцци, Дистер- вег с его знаменитым «Руководством для немецких учителей») все время упоминаются в романе Ауербаха. Руководителем Евгения становится местный, учитель Дегер, в уста которого Ауербах вкладывает свои задушевные мысли о работе в школе. Вторая часть романа начинается с описания того, как Евгений готовится к урокам: «Он сел и взялся за книгу; то была жизнь Песталоцци. Жадно читал он о судьбе деятельного ученика Руссо... Воззвание Песталоцци к самому себе: "Я буду школьным учителем" было для Евгения словом, вырвавшимся из его собственного сердца». Описания самых уроков и бесед с детьми были восприняты Толстым как прямые практические указания — роман превращался в руководство: «В отношении формы преподавания Евгений пришел к выводу, что слишком легко полагают, будто дети никак не могут понять, и поэтому объясняют им без конца, пока это не надоест им и даже не собьет их с толку». Следует описание самого урока, и глава кончается словами: «лицо Евгения сияло ясным светом, как будто сияющие взгляды детей, смотревших на него, остались в нем». Работа в школе пошла хорошо—и именно потому, что Евгений игнорировал все методы: «Он на каждую среду прибавил по уроку и предоставил детям свободный выбор — приходить в школу или оставаться дома. Этого урока ни один ребенок не пропускал, потому что во время его каждый мог предлагать вопрос о чем хотел ; в оживленной веселости тут никогда не было недостатка. Трудно было довести детей до вопросов вообще, а особенно до вопросов, касающихся загадочных явлений и отношений жизни; несмотря на предупреждения, они думали, что должны спрашивать только о школьных предметах; наконец-то удалось дать этому уроку желательное направление. Понятно, что с первым вопросом "отчего?" застенчивость была откинута, и затем непрерывно следовал целый поток любознательности». Далее приводится и самая беседа учеников с Евгением: «— Г. учитель, — спросил Франц, — какая польза от того, что зимой вся земля замерзает? — Та, что можно кататься на коньках, в санях, — ответили некоторые. — Та, что можно раскапывать каменоломню, — отвечал Дагоберт... — Почва тоже хочет спать, — прошептала, обыкновенно боязливая, девочка с высоким лбом. Евгений одобрил ее, объяснив, что плодородие почвы существенно зависит от ее способности изменяться и разлагаться, поэтому замерзание почвы относится к самым прекрасным и мудрым законам природы»[433].