Работы о Льве Толстом — страница 117 из 310

Наконец пролетариат, или, как называют немцы, четвертое сословие. Это та именно общественная группа, которая образовалась под исключительными влияниями всех современных общественных сил, частию уже разложивших, частию еще разлагающих состав прежних сословий. Этой группе принадлежат все отвер­женцы прочих классов общества, все силы общества, оторванные промышленным и умственным движением века от исторических преданий прежних гражданских союзов. Потому группа эта весьма пестрая; она, по выражению Риля, ищет себе места в современных западноевропейских обществах, найдет его подле других классов или окончательно разложит их, и тогда возникнут, может быть, совершен­но новые общественные формации.

Я старался представить самый краткий очерк современного положения сосло­вий, преимущественно в западноевропейских государствах, но в такой общности, что главные его начала могут быть применены ко всякому гражданскому обществу, точно так же и к нашему.

Отрадно обратиться от печальной картины вражды сословий в западноевропей­ских обществах, особенно, во французском, к нашему отечеству. У нас не было тех замкнутых союзов, которыми ознаменовала себя история Западной Европы; не было тех блистательных проявлений корпоративного духа, которые при всеобщем насилии обеспечивали развитие личности, на всех поприщах деятельности, и бы­стро двигали вперед успехи гражданственности, науки, промышленности и поли­тического самосознания. Но зато у нас нет ни в настоящем, ни в будущем многих затруднений, созидаемых резкими общественными гранями. Мы свободно можем воспользоваться промышленным и умственным движением образованного мира;

ему придется у нас несравненно менее разлагать, нем творить. Как ни богато своими историческими последствиями общественное разложение, как оно ни далеко от оцепенения восточного мира, но общественное созидание сопряжено с меньшими страданиями для современников, и эта мысль не может не быть для нас утешительною... «Совершенная особенность нашего общества, — это слабое раз­витие среднего класса, или мещанства. Эта особенность коренится, кажется, в духе всех славянских народов. Никакие усилия правительства не могли создать у нас среднего класса. Особенно ярким примером является Малороссия, где польское правительство употребляло самые энергичные меры в этом направлении. Мы видим, с одной стороны, чрезвычайную близость всего нашего городского народонаселе­ния, за исключением помещиков и чиновников, особенно массы мелких мещан, к крестьянству, с другой стороны, все фабричное рабочее народонаселение состо­ит непосредственно из крестьян. Мы не думаем, чтоб уничтожение крепостного состояния существенно изменило в этом отношении наш народный быт, в котором сельские и городские промыслы, сельский и городской тип являются в таком странном, нигде не существующем, кроме как у нас, смешении. Это явление име­ет другие причины, более народные, чем крепостное состояние. Освобождение должно значительно содействовать развитию среднего класса. Но это будет, кажет­ся, особенного рода средний класс.

Вместе с тем у нас почти нет и пролетариата, хотя это еще не значит, чтоб у нас не было бедности. Не вдаваясь в причины отсутствия у нас пролетариата, — это отвлекло бы нас слишком далеко, — мы заметим только, что пролетариат образу­ется из элементов, разлагающих политические сословия, из отверженцев сословных союзов. Потому, чем слабее эти сословные союзы, тем менее материи для образо­вания пролетариата.

Таким образом у нас, собственно, остаются две существенные группы: помещи­ки и крестьяне. Но помещик, в своем общественном, нравственном и экономиче­ском значении, есть тот же земледелец, как и крестьянин. Помещичий класс, как и вообще аристократия, есть высшая степень развития крестьянства. Помещик — потенцированный крестьянин, по меткому выражению Риля. Действительно, мы находим везде самое теплое сочувствие между этими элементами, сочувствие, ка­кого нет между высшим мещанством и крестьянами. Крепостное право и вообще все насильственные господские привилегии суть единственное препятствие к сво­бодному развитию и раскрытию этих внутренних сочувственных отношений. Там, где это насильственное господство исчезло рано (как в Англии), там оба класса живут в такой дружбе, какой не может быть между другими сословиями. То же самое непременно должно быть и у нас, когда помещичий класс перестанет по­мышлять о своих печальных вотчинных отношениях, а помыслит о своем высоком общественном призвании.

Справедливо видят в помещичьем и крестьянском классах охранительные эле­менты общества; в городском классе и пролетариях — элементы общественного движения. У нас первые два класса преобладают, как в действительности и преоб­ладает у нас, в народе и государстве, охранительный характер. Он опирается на самые естественные условия народного типа и быта, он не нуждается ни в какой искусственной поддержке и может расшевелиться разве только для охранения себя от возмущающих народную жизнь искусственных охранительных теорий, которые, увлекаясь призраками несуществующих народных волнений, ставили бы насиль­ственные препоны великому народному гению».

Статьями В. Безобразова вопрос о связи Риля с русской публицистикой 50-60-х годов не исчерпывается. Дело в том, что Риль оказался одним из пунктов полеми­ки между славянофилами и западниками — и, пунктом очень характерным, со­единившим имена Хомякова, Чичерина, С. Соловьева, Ю. Самарина, К. Аксакова и др. В «Русском вестнике» (1858. Кн. 1. Март) появилось первое из «Исторических писем» С. Соловьева, почти целиком посвященное критике Риля. Письмо напи­сано как ответ другу на его вопросы: «Я понимаю твое нетерпение: столько важных вопросов возбуждено в науке и жизни, жизнь так много требует от науки, настоя­щее требует так много объяснений от прошедшего! Ты меня закидываешь вопро­сами: как я думаю об этом? Как смотрю на то? Не отыскал ли я в архивной пыли какого-нибудь известия, которое бы объяснило нам то и то? С чего же начать мне мой ответ?» Речь заходит о понятии прогресса, которое приводит Соловьева к книге Риля: «История должна способствовать установлению правильного взгляда на настоящее, установляя правильный взгляд на отношения настоящего к прошед­шему. Как же в настоящее время наука исполняет эту великую обязанность свою? Чтоб удобнее отвечать на этот вопрос, я обращусь к книге, которая произвела сильное впечатление в ученой Германии, книге Риля:Die Naturgeschichts des Volkes; она, как вижу из твоих писем, произвела сильное впечатление и на тебя: ты часто упоминаешь о ней, то с удовольствием, то с неудовольствием; видно, что она тебя занимает и смущает. Я понимаю, что цель сочинения Риля, как сам он ее выска­зывает, должна была возбудить твое полное сочувствие: "Общественная жизнь может быть улучшена только тогда, когда каждый отдельный человек и целые со­словия приобретут способность ограничиваться не выходить из должных пределов. Пусть человек среднего сословия желает быть опять человеком среднего сословия, поселянин — поселянином, аристократ да не считает себя особою привилегиро­ванною, для господства над всеми другими рожденною. Пусть каждый с гордостию и радостию признает себя членом того общественного круга, к которому он при­надлежит по рождению, воспитанию, образованию, призванию, пусть с презрени­ем отбросит от себя обычай выскочки, который играет роль знатного господина. Эту роль играют теперь почти все состояния, исключая настоящее сельское наро­донаселение, которое я потому и особенно люблю. Общественное преобразование должно состоять в раскаянии, обращении отдельных членов общества". Цель со­чинения прекрасная, в наблюдательности и таланте у автора нет недостатка, прие­мы при изучении земли и народа образцовые; надобно желать, чтобы русские люди покороче познакомились с этими приемами и воспользовались ими при изучении своей земли и своего народа. Но как достоинства, так и недостатки подобных со­чинений не должны оставаться под спудом. При решении общественных вопросов прежде всего необходимо правильное историческое понимание, а его-то иногда и недостает у Риля».

Соловьев доказывает, что «стремление нашего времени к частным союзам», в которых Риль увидел возвращение к старинным цехам, «не есть возвращение к отдаленной старине, не есть протест против направления непосредственно пред­шествовавшей эпохи, но есть прямое произведение последней». Взгляд Риля и его последователей Соловьев называет антиисторическим, «порожденным плохим знанием и плохим пониманием истории, по которому, найдя в отдаленных эпохах явления, по-видимому, сходные с теми, которых требует настоящее время, устрем­ляют к ним свое сочувствие, упрекая эпоху непосредственно предшествовавшую, будто бы она, вырабатывая новые, чуждые, вредные начала, подавила старые пре­красные начала, которые во что бы то ни стало надо воскресить». Совершенно ясно, что эти слова Соловьева направлены уже не столько против самого Риля, сколько против использования его взглядов русскими последователями — славянофилами. Вся статья оказывается направленной именно против них, против русского «по­литического буддизма», как выражается Соловьев: «В книге Риля мы часто встре­чаемся с этим нашим старым знакомым буддизмом. Наш автор сильно наскучил этим беспрестанным коловращением мира, беспрестанным шумом, движением, господствующим в городах, в больших городах; он проклинает город, большой город преимущественно, и спешит в поле; он говорит, что земледельческое сосло­вие ему особенно нравится, потому что в нем меньше стремления выскакивать; но это сказано не совсем откровенно; в книге читатель легко заметит другую причину пристрастия автора: это именно господство в земледельческом сословии первичных, простых форм и бессознательное стремление к их сохранению. Но автор недоволен и полем; как истый буддист, он ищет большей пустоты и стремится в лес, который пользуется особенным его сочувствием». В подтверждение Соловьев приводит ряд цитат из Риля, обнаруживающих его пристрастие к селу и ненависть к большим городам.