Статья Соловьева получает явно публицистический и полемический характер, когда речь заходит о народности: «К буддистским стремлениям обыкновенно присоединяется самозванное стремление к народности. Новые буддисты обыкновенно жалуются, что цивилизация, содействуя общению народов, сглаживает народные черты, делает образованного немца похожим на француза, на англичанина; при этом они обыкновенно указывают на земледельческое сословие, до которого цивилизация не коснулась или коснулась очевидно мало, которое поэтому сохранило во всей чистоте народные черты и потому должно служить образцом для образованных сословий: последние должны возвратиться к нему, приравняться к нему, чтобы возвратить себе народный образ, потерянный чрез прогресс, чрез цивилизацию». Статья кончается суровым приговором книге Риля, который явно обращен и к славянофилам: «Книга Риля, писателя с таким талантом, с такою благонаме- ренностию, показывает всего яснее, к каким неимоверным странностям и к какому бесплодию ведет антиисторическое направление и этот буддистский протест против прогресса».
Чтобы понять полемический смысл этой статьи и ее направленность против славянофилов, надо иметь в виду, что еще в 1857 г. в «Русском вестнике» (Кн. 2. Апрель) появилась статья Соловьева «Шлецер и антиисторическое направление», в которой он впервые открыто и публично напал на славянофилов за их исторический дилетантизм. Имя Риля было тогда уже известно славянофилам, и книги его были ими оценены как родственные их взглядам. Ю. Самарин, в заметке по поводу книги Токвиля «L'ancien rdgime et la Evolution» (1856), писал: «Токвиль, Монта- ламбер, Риль, Штейн — западные славянофилы. Все они, по основным убеждениям и по конечным своим требованиям, ближе к нам, чем к нашим западникам». Разница, которую Самарин устанавливает между этими писателями и русскими славянофилами, состоит в том, что «Токвиль, Монталамбер, Риль и другие, отстаивая свободу жизни и предание, обращаются с любовью к аристократии, потому что в исторических данных Западной Европы аристократия лучше других партий осуществляет жизненный торизм. Сам Монталамбер только признает, и то с прискорбием, что демократическое начало имеет на своей стороне удивительный перевес. Напротив, мы обращаемся к простому народу, но по той же самой причине, по которой они сочувствуют аристократии, т. е. потому, что у нас народ хранит в себе дар самопожертвования, свободу нравственного вдохновения и уважение к преданию. В России единственный приют торизма — черная изба крестьянина»[440].
Эти общественные тенденции славянофилов, подкрепляемые историческими ссылками, заставляли Соловьева (как и Чичерина) выступать против них с доказательствами того, что они не знают исторических фактов и не понимают исторической науки. Такую задачу и поставил себе Соловьев в статье «Шлецер и антиисторическое направление». Славянофилы ответили на нее четырьмя статьями («Русская беседа». 1857. Т. III. Кн. 7) — П. Бессонова, Ю. Самарина, К. Аксакова и А. Хомякова. Школу Соловьева они называют «отрицательной» и возражают против того, что они «антиисторичны». Ю. Самарин кончает свою статью словами: «Ученый историк XIX века уверяет нас, что отрицательная школа, к которой он окончательно себя приурочил своею последнею статьею, наследовала прямо от Шлецера умение честно обходиться с источниками; от души желаем ей не только сохранить это драгоценное наследство, но еще приумножить его приобретением умения честно обходиться с обычаем, с преданием, с жизнью: жизнь поучительна не менее исписанной бумаги и заслуживает еще большего уважения». Интересно, что в той же книге «Русской беседы» сделано аналогичное нравоучение (выше процитированное) Чичерину. Борьба славянофилов и западников окончательно определилась как борьба партий, разно понимающих смысл исторического процесса и исторической науки. К. Аксаков пишет в ответ на статью Соловьева: «Название: антиисторическое придумано неверно, и говорить об этом мне нечего. Но слово сказалось недаром. Историческое направление, как называет свое направление г. Соловьев, понимает историю точно исключительным и односторонним образом. Оно думает, что преемство всех исторических явлений есть непременное восхождение от худшего к лучшему, так что день настоящий есть всегда день правдивый, а вчерашний день есть день осужденный. Это — поклонение не истории, а времени. Здесь нет вопроса об истине в ней самой, веря в которую вы не справляетесь: ее ли время теперь или нет? здесь вопрос только о времени, и уж тот непременно прав, чье время». Именно в ответ на это обвинение Соловьев и развернул в статье о Риле свои взгляды на прогресс и на «политический буддизм» славянофилов. Сочетание статей Безобразова и Соловьева о Риле поставило редакцию «Русского вестника» в несколько неловкое положение. Этим, вероятно, объясняется то, что вторая статья (1858. Кн. 2. Март) заканчивается особым «Р. S.», где Безобразов, защищая Риля, в то же время с большой похвалой отзывается о статье Соловьева: «Мы сами не раз позволяли себе при изложении сочинения г. Риля делать отступления для указания многих странностей в исторических его воззрениях. Но мы руководствовались мыслью, что существенная и едва ли не единственная задача, предлежащая писателю, который желает ознакомить публику с трудами германского исследователя, заключается в том, чтобы дать известность наблюдениям, труженически собранным посреди народной жизни Германии, и особенно замечательному методу исследования, которым он овладел с таким успехом... Мы даже не видим в его пристрастии к крестьянской избе ничего неприятно действующего на наше чувство; оно даже гораздо симпатичнее для нас, нежели пристрастие к фабричным и казарменным постройкам... Наконец, возвращаясь к Рилю, скажем относительно собственно политических или практических его убеждений, что в общем их направлении они как нельзя более подтверждают понятие прогресса, в его истинном значении, переданном и в статье г. Соловьева. Вероятно, зная хорошо движение общества от простых форм к их разнообразию, г. Риль всеми силами стремится противодействовать тому насильственному единству форм, которое произвольно налагают на жизнь некоторые политические системы и которыми стакоюдерзостию решаются оковать жизнь иные государственные люди и публицисты». Последние слова обращены, конечно, не в сторону славянофилов, а в сторону «Современника» и людей радикального направления. Произошло характерное недоразумение: Безобразов выдвинул Риля для борьбы с радикалами, а Соловьев использовал его для полемики со славянофилами. Сочинения Риля оказались тем более злободневными, но первое их значение, предусмотренное Безобразовым, скажется несколько позже, когда славянофильство отойдет на задний план, а на первое место выступит «нигилизм»[441].
В 1858 г. Риль утвердился в России как «немецкий славянофил». А. Хомяков в ответе на статью Соловьева говорит о Риле как о своем единомышленнике. Весь ответ сосредоточен на доказательстве того, что слово «прогресс» звучит у Соловьева как пустая отвлеченность или даже бессмыслица. Очень интересен конец: «Главная же причина ошибок г. Соловьева при его критике на Риля состоит в том, что, говоря о Риле, он думает о своих мнимых противниках на святой Руси. Он уже пробовал их назвать антиисторическою школою: не удалось, не пристает. Г. Чичерин попробовал их прозвать мистиками, но все догадались, что это просто выражение собственного непонимания г. Чичерина (это даже объяснила "Молва"):
теперь г. Соловьев пробует, не удастся ли слово буддаисты Как бы то ни было,
он очевидно желает намеками нападать на своих русских противников. Эти противники ему выразили откровенно свое мнение о его трудах и направлении... И неужели он в их направлении предполагает видеть выражение утомленного бессилия и боязнь крепкого труда? Он очень ошибается. Легче и несравненно легче давать увлекать себя течению, чем стараться отклонить самое течение в лучшее русло. Работа мыслящего ума тяжелее работы пишущей руки: тот, кто в современной подспудной жизни народа и в непонимаемой, хотя и описываемой, старине отыскивает те живые стихии, те умственные типы, в которых заключается и прошедший идеал и развитие будущей судьбы народа, трудится много более, чем тот, кто (как множество людей)
Бессилен к смелому возврату Иль шагу смелому вперед; И по углаженному скату Лениво под гору ползет[442].
Окончательное и совершенно ясное подтверждение тому, что славянофилы рассматривали Риля как своего единомышленника и стремились к союзу с ним, дают письма И. Аксакова из Германии, где он был незадолго до Толстого (январь — апрель I860 г.). В ряде его писем к родителям имеются сообщения о Риле и его сочинениях[443]. В письме из Лейпцига от 16/28 января 1860 г. Аксаков пишет: "Купил я себе всего Риля, но читать еще не успел. Развернул книгуdie Familie, и попалось следующее место, которое выписываю для Константина: ein organisehes Haus hat einen Namen; ein symmetrisches hat ein №. Это совершенно справедливо; в Западной Европе уже одни только нумера, и теперь в Петербурге тоже, имена владельца стирают, о чем в Петербурге прогрессисты мне говорили с восторгом. Советую Константину поторопиться с письменным изложением всех своих мыслей о русской народности: мне очень хочется поставить его в непосредственные отношения к Рилю". Из следующего письма видно, что Аксаков думал издать в Германии сборник на немецком языке — систематизированный свод славянофильских идей: «В Германии найдутся серьезные головы, способные задуматься над ними и пустить их в обращение, внести в общечеловеческий капитал мысли и знания». При этом Аксаков пишет, что хотел бы получить предисловие от Риля, и прибавляет: «Я непременно предложу Рилю прочесть брошюры Хомякова». В том же письме Аксаков сообщает, что едет в Мюнхен — между прочим потому, что там живет Риль. Письмо от 4/16 марта написано уже из Мюнхена; оно очень характерно: «Почтенный народ эти немцы. С величайшим удовольствием смотрю я как на крепость отвлеченной мысли у ученых, так и на крепость