тало быть, разделяете мнение Прудона!» и рекомендует ему прочитать книгу Мишле. В мае 1861 г. вышла книга
Прудона «La Guerre et la Paix», и уже в августовской книге «Русского вестника» появилась большая статья о ней г. де-Молинари, а в декабрьской книге журнала «Время» — статья П. Бибикова под заглавием «Феноменология войны». Еще до выхода перевода этой книги Прудона отдельным изданием (1864) «Отечественные записки» (1863. № 5) поместили перевод отрывка из нее под названием «Бедность как экономический принцип». В «Библиотеке для чтения» (1863. № 11) появилась статья Ок. Мильчевского «Государственные и церковные партии в Западной Европе», в которой значительное место отведено Прудону.
Признаком популярности Прудона в России служит и то, что Е. Тур, поместившая в журнале «Время» (1862. № 4) статью о своей поездке за границу («Шесть недель в гостях и дома»), подробно рассказала встречу с Прудоном — с описанием его наружности и характера: «Это высокий, плотный, почти толстый мужчина, здоровяк, с румянцем во всю щеку. Ему, по-видимому, лет сорок, хотя он в самом деле гораздо старше. Лоб его огромен, но без тех впадин и характеристических выпуклостей, которые всегда почти замечаются на лбу людей гениальных. У Прудона большой закатистый лоб, мало волос, отчего он кажется лысым. Глаза его невелики, продолговаты и необычайно быстры. В них преобладает выражение тонкости и проницательности. Нос замечательно тонок, с маленькой ноздрей, немного приподнятой и почти прозрачной. В фигуре его и в выражении лица много той грубости, которая сильно не нравится в особенности женщинам. Тон его крайне резок, манеры угловаты и тоже резки. Это смесь французского крестьянина-силача, который одною рукою ворочает страшные тяжести, с русским мужиком- кулаком. Жившие долго в деревнях хорошо знакомы с этим типом русского человека, где ум, конечно односторонний, сметка, известного рода тонкость странно сочетались с грубостью и чем-то топорным во всей наружности». Разговор зашел о Польше, потом перешел на Россию. Прудон, друживший с Герценом и недавно познакомившийся с Толстым, интересовался освобождением крестьян и задал Е. Тур несколько вопросов. Очень интересно то, что дальше сообщает Тур: «К сожалению, я не могу привести всего разговора и его направления[528]; могу сказать только, что мнения Прудона так радикальны, что по своей крайности совпадают совершенно с противоположным ему направлением. Так, например, говорили о совершенном уничтожении телесных наказаний в тех странах, где еще они в употреблении. Прудон восстал очень сильно против такого вольнодумства. Dans I'homme il у a la bete, — резко произнес он, — et il faut punir la bete. Этот довод заставил меня вспомнить о наших доморощенных крепостниках, которые говаривали о своих крепостных: "Это животные — их надо пороть!" Одна молодая, очень образованная женщина, услышав такой отзыв европейской знаменитости, разрушающей так беспощадно старый порядок вещей, пришла в негодование и воскликнула: "Но ведь цивилизация именно и стремится к тому, чтобы в человеке не было животного, чтобы человек был человеком!" Прудон окинул ее взглядом пренебрежения, не удостоил ответа и продолжал разговор в том же тоне, развивая ту же гуманную мысль, что людей надо бить и сечь!» Общий итог такой: «Впечатление, вынесенное мною из двухчасового слушания беседы Прудона, не было приятно. Резкость суждений, угловатость приемов, некоторая грубость тона, самонадеянность, заносчивость напоминали самоучку-крестьянина, дошедшего до выработанных результатов, каковы бы они ни были, одним собственным умом». Характеристика эта, некоторыми своими чертами (радикальность мнений, совпадающая с реакционными взглядами, резкость и самобытность суждений, выработанных одним собственным умом), замечательно напоминает Толстого. Становится понятным, что такой человек должен был заинтересовать его.
Эпоха 60-х годов была эпохой радикальной вообще — и слева и справа: эпохой столкновения радикальных противоположностей. На русской почве Прудон был тогда явлением неясным, загадочным, разными своими чертами подходящим для разных и даже противоположных направлений. У него были поклонники и слева и справа; более того — каждая сторона доказывала, что он принадлежит именно к ней. В 60-х годах он был в России, несомненно, одним из «властителей дум», но именно поэтому о нем спорили идеологи самых разнообразных и самых противоположных систем[529]. Более того — к середине 60-х годов Прудон приобрел особенную популярность именно в правых, консервативных кругах русской интеллигенции; в то же время в левых кругах определялся взгляд на Прудона как на бесстрашного аналитика, но лишенного всякой положительной системы (Герцен). В 1863 г. М. Погодин обратился к нему с письмом, в котором просил его помочь своим авторитетом и убедить Европу в необходимости финансировать постройку железных дорог в России. Письмо начиналось словами: «Уверенный в вашем беспристрастии по прочтении вашей брошюры о Польше, столько, сколько всегда я был уверен в вашей горячей любви к человечеству, хотя и не соглашался с некоторыми вашими выводами, о коих, впрочем, имел я понятие, признаюсь, поверхностное, я решаюсь обратиться к вам с покорнейшею просьбою о вопросе общем и просить вашего содействия литературного, нравственного». Далее следовала общая перспектива тех выгод, которые получила бы Европа от проводки железных дорог в России: «В Европе люди умирают с голода, а мы не знаем, что делать с нашим хлебом, и урожайный год считается во многих местах величайшим несчастием. А Кавказ, Сибирь, Амурская область, Крым, Оренбург! Представьте себе, что Европа соединится с отдаленною Сибирью посредством дороги от Перми чрез Уральские горы; со всею среднею Азиею посредством дороги между Каспийским и Аральским морями (расстояние меньше 20 миль); с Персией и Каспийским морем посредством дороги между Поти и Баку чрез Тифлис, с Белым морем и Архангельском — и проч., и проч. Какое обширное поле откроется для Европейской торговли, промышленности, колонизации, для европейских ученых, художников, техников!»[530]
Конечно, такое обращение к Прудону похоже на чудачество (Прудон ничего не ответил), но самый этот факт показывает и то, что Прудон был вполне приемлем и ценим в правом лагере, и то, что он был в это время, в представлении многих русских, не только властителем дум, но и крупным практическим авторитетом. Борьба Прудона с западной демократией встречает восторг и одобрение в русской реакционной прессе. В. Скарятин, редактор «Вести», радуется, найдя в книге Прудона (Capacit6 politique des classes ouvrifcres») недружелюбный отзыв о коммунизме и о французской демократии: «время и рассуждение (пишет Скарятин), очевидно, имели на него свое действие». Г. де-Молинари, давая в «Русском вестнике» (1861, август) подробную характеристику Прудона, делает особенный акцент на том, что Прудон, виновный в возбуждении и раздражении народных страстей, являлся, с другой стороны, «неумолимым преследователем толпы правительственных социалистов и коммунистов», «вступал в рукопашный бой поочередно с гг. Луи-Бланом, Консидераном, Пьером Леру, Кабе и оставлял их измученными и израненными на поле битвы». Молинари считает, что «под личиной неистового демократа и мятежного социалиста скрывался замечательный ум, который по временам смотрел на вещи ясно и рассуждал правильно», и склонен думать, что «добро у него берет верх над злом: нападения его нисколько не поколебали принципа собственности, между тем как они окончательно потрясли в массах доверие к коммунизму». Совершенно понятно, что при таком истолковании Прудона имя его было популярным в русских реакционных кругах. А. М. Скабичевский рассказывает в своих воспоминаниях о некоем Лествицыне, заведывавшем в 1864 г. Рыбинской губернской типографией: «Будучи известным археологом, этот Лест- вицын сам по себе представлял удивительный антик, какие можно было встретить лишь в прежнее время, в глухой провинции. Представьте себе, что он соединял в себе поклонение Прудону (я нашел у него собрание всех сочинений Прудона) с обожанием М. Н. Каткова»[531].
Споры о том, к какому из направлений отнести Прудона и которому же из них можно по праву считать его своим, характерны для русской публицистики 60-х годов. Ю. Жуковский, экономист и сотрудник «Современника», знакомый с учением Маркса, писал о Прудоне в своей книге: «Именем Прудона в течение всей его деятельности пугали детей и еще более пугали взрослых, и пугали притом столь успешно, что масса образованного общества представляла себе этого писателя крайним отрицателем и разрушителем, требовавшим анархии в политике и одинаково подрывавшим гражданские основы гражданского быта. Время, однако, привело к некоторому смягчению первоначальных резких приговоров и к некоторому просветлению в этом хаосе представлений... Русский читатель привык прежде всего видеть в Прудоне какое-то воплощенное противоречие, которое жертвовало последовательностью ради страсти к отрицанию. В силу этой страсти, думает русский читатель, Прудон, много старавшийся разрушить, не оставил в наследство науке ни одной последовательной идеи, ничего не создал, кроме разрушительного красноречия. Нет ничего ошибочнее такого взгляда. Прежде всего мы убедимся, что Прудон не только не был таким страшным разрушителем, но что он даже был до известной степени консерватор, что он не только оставил кой-какую идею в наследство людям, но даже целую стройную самостоятельную систему»[532]. Характерная статья по поводу всех этих споров (под названием «Прудон и наши публицисты») появилась в «Книжном вестнике». 1866. № 8). Здесь сопоставляется вся разноголосица мнений о Прудоне: «Есть люди и идеи, которым, кажется, суждено вечно оставаться неразгаданными сфинксами, или, вернее, — есть люди, кеторым суждено вечно оставаться перед некоторыми явлениями в положении человека с разинутым ртом. Прудон, вероятно, еще не скоро перестанет быть сфинксом для России, и этому не мало способствует наша литература. Когда г-жа Тур яростно набрасывается на этого несчастного Прудона за его книги об искусстве и о рабочих классах, то это, без сомнения, есть результат ее, г-жи Тур, невинности. В подобной же невинности почтенный историк наш М. П. Погодин даже публично сознался, что, разумеется, делает ему честь». Далее речь идет о статье В. Скарятина («В №28 газета "Весть" погладила Прудона по голове»), о книге Ю. Жуковского и пр.