Как видим, Толстой использовал здесь мысль Урусова и, развив ее, пришел к новому выводу и к новому понятию — «дифференциал истории», слегка намеченному у Погодина. Еще до выхода V тома Урусов пишет Толстому (16 ноября 1868 г.): «Жду с нетерпением ваших сообщений о дифференциале истории. Можно бы было прочесть их обществу математиков, но к сожалению, и там идут такие интриги против Юрьева и меня, что я решился на заседания не ездить и ничего не сообщать. Везде мерзость! Утешает меня очень Юрьев. Недавно приезжает ночью, застает меня в постеле и сообщает, что есть возможность открыть универсальный принцип физической природы; возможность зависит от интегрирования одного уравнения; общее же решение всех подобных уравнений предложено в моей новой французской книге; остается из общего вывести частное. Тотчас же взялся я за отыскивание этого частного, а Юрьеву останется перевести решение с языка математического на простой: если это удастся, то природа будет в наших руках. Вы понимаете, как меня задевает за живое ваш дифференциал истории: если это правда, что вы его нашли, то и нравственно-физические законы будут в наших руках... Вам необходимо знать, что дифференциал истории должен иметь то свойство, чтобы из суммы дифференциалов происходил закон (а не причина) событий. Если вы ищете причину, то не найдете; если же закон — найдете. Если вы ищете то самое для событий, что Сережа[549]ваш нашел в лесу (возле или после березы всегда растет сосна или ель), — вы найдете: ибо за некоторым событием непременно следует другое событие и остается только определить, какое именно за каким следует. Думаю, что это самое разумеете и вы, когда упоминаете о дифференциале. Только заметьте, что человеку доступны одни только истины общие, бесконечное же разнообразие развития множества из единства (дифференциалы из сумм) человеку недоступно, и вы составите исключение, если определите и уловите дифференциал. Я полагаю, что вы нашли то, что в математике называется первою производною. Производная почти всегда имеет прочное конечное значение, но дифференциал есть неизмеримое произвольно-малое количество».
Это письмо характерно тем, что в нем Урусов — не просто единомышленник и друг, а руководитель и советник. Он следит за тем, чтобы Толстой не впал в ошибки и не уклонился от намеченной задачи. Он постоянно беспокоится, как бы Толстой, которому выпало на долю быть главным проводником идей кружка, его «ударником», не сбился с правильного пути, не отошел бы в сторону. Каждый раз, как только он, при чтении корректур романа (а он не только читал, но иногда и вводил исправления), замечает, что Толстой не вполне следует его методам и советам, он пишет письмо, в котором предостерегает, поучает и пр. Так, в письме, из которого я привел цитату о Бокле, Урусов уговаривает Толстого оставаться на почве математики: «Вы были на почве математики. Вы первые возымели мысль открыть исторические законы объективные (не субъективные, то есть не юридические). Математика может предсказать, выиграется ли мое дело в окружном суде, — подавно она может открыть законы войны. По Вашему указанию я занялся и сделал первые открытия в моем "Обзоре" Устраняя причины (то есть предшествующие явления за собою последующие), я показал, что законы могут быть открыты и даже открыл закон усиления и исчезновения армий. Существование математических законов не только не отвергает, но, напротив, утверждает существование свободы. Я только угадываю и говорю: такое-то событие совершится. Но угадывать не значит подгонять... Вы встали на математическую почву, а теперь все делаете, чтобы соскочить с нее на почву произвола. Произведение из массы на скорость, или на функцию скорости, пути (пространства) и времени, — это формула математическая, но М. х произвольная» и т. д.
В другом письме Урусов возражает против второй главы VI тома (посвященной вопросу о партизанской войне), в которой Толстой воспользовался некоторыми идеями Ж. де-Местра и Прудона и подверг критике военную науку. Толстой иронизирует по адресу тактиков и выдвигает значение «духа войска», который «есть множитель на массу, дающий произведение силы». Это метафорическое использование математики и самая критика военной науки вызвали у Урусова возражения, которые он и сообщает в письме к Толстому:
«Благодарю, милый Лев Николаевич, что не сердитесь, я это узнал из того, что получил корректуры. Очень наслаждался! В среду получил, в четверг отнес. У Рис- са мне сказали, что 3 корректуры пошлются Вам, а потому считаю долгом объяснить причину поправок, сделанных мною в первых страницах.
1°. На первой странице я старался изменить полемические упреки в вопросительные; это необходимо потому, что многие историки смотрят на падение Государств так: статуя гниет, уже совершенно сгнила, остается только дать ей толчок;
толчок дан, и вся статуя разлетелась в прах; щелчок это есть война, а причину гниения видят одни в порче нравов, другие — в неразвитии. Знаменитый Михаил Никол. Муравьев, воспитатель Александра I, видел главную причину преобладания и падения Государств в большем или меньшем просвещении.
Вообще, решительного приговора историкам надо избегать; ибо Вам прямо укажут на его несправедливость.
2° Вы признаетесь, что Ваш х зависит и от вооружения, и от других элементов, а потом вдруг спрашиваете: но что такое дух? и отвечаете, что дух есть множитель, как будто х изображает только действие духа.
Дух есть сила, а сила есть неизвестная причина. Мало того что причина, но еще и неизвестная. Мы можем вычислять действия, проявления сил, а не самые силы.
3° Историки в том и погрешают главным образом, что ищут причину; надо искать законы, а не причины. Что касается до влияния духа армии, об этом половина курса тактики говорит без умолку.
Я Вам покажу об этом во всякой тактике целые рассуждения, подкрепленные примерами. Медем говорит: мы даем не безусловные правила; мы требуем прежде всего действий, сообразных с обстоятельствами. Взятие Гальберштата, Кареля и других городов в 1813 и 1814 приписывается именно духу. Поход Суворова в 1799 году — духу. Начало кампании Наполеона — духу. Сам Наполеон, прибыв еще генералом в упавшую духом армию, написал приказ с целью поднять дух. Но мне кажется, что толку до тех пор не будет, пока будут приписывать выигрыши и проигрыши какой-то причине, выражающейся в явлении; надо искать закон, а не причину. Вам могут сказать: "Вы говорите о воинском духе: хорошо! Но кто поднял дух в 1796 году в истории французской армии? Ответ: Бонапарт. Следовательно, Бонапарт выиграл кампанию" Вот к чему ведет ваша критика тактиков. К тому же в тактике Медема на каждом шагу говорится: "Правил нет, надо просто всегда действовать сообразно с обстоятельствами". Это самое я подтверждаю в конце Введения к обзору кампаний 1812 и 1813 годов. Тактиков не в чем упрекнуть относительно отсталости. Они виноваты только в том, что до сих пор не искали законов сражений и кампаний, а не искали потому, что не знают математики».
С особенной резкостью сказалось влияние военно-славянофильских тенденций Урусова на трактовке Толстым фигуры Кутузова. Я приводил выше цитату из первоначальной редакции романа, где Кутузов назван сластолюбивым, хитрым и неверным. Таким продолжало оставаться официальное отношение к Кутузову, сказавшееся в труде Богдановича об Отечественной войне и отсюда перешедшее к Толстому. Урусов значительную часть своей книги посвящает защите и возвеличению Кутузова и его тактики. В первой главе Урусов делает общую характеристику Кутузова, сопоставляя его с Наполеоном и возражая Богдановичу: «Если бы только в войнах с турками снискал себе славу до того времени кн. Кутузов, то и тогда выбор комитета пал бы на него; потому что в тогдашних критических обстоятельствах не военный гений нужен был нам, а великий ум; но этим именно даром обладал Кутузов, и вся Россия это знала. Впрочем, не с одними только турками сражался Кутузов. Истинную славу великого военноначальника Кутузов стяжал себе в 1805 году против Наполеона. В Аустерлицком поражении Кутузов участвовал как подчиненный Австрийского полковника Вейротера; но там, где он действовал как главнокомандующий, войска наши покрыли себя славой. Избранием Кутузова в звание главнокомандующего армиями труднейшая часть кампании выигрывалась. Каким образом довершится поражение Наполеона, об этом узнаем из весьма простого и ясного ответа, данного Кутузовым на вопрос одного из своих родных. Его спросили: "Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить Наполеона?" — Он отвечал: "разбить?.. Нет! а обмануть — надеюсь" Тактика Кутузова была понята и оценена более всего императором Александром. Эта тактика привела в 13-м году к Лейпцигу, а в 14-м к Парижу. Вот ее сущность '.Действуя против Наполеона, должно отступать, избегая боя; действуя против его маршалов, должно наступать; в случае же неизбежного сражения против Наполеона, дайте только направление обороне; частные начальники исполнят свое дело, если вы будете иметь в виду мудрое правило«laisserfaire». Обобщить это правило, распространить его на какого угодно генерала, весьма легко; в своем месте мы заявим эту тактику в виде математического закона.
Удивительно, что до сих пор никто не сделал этого вывода непосредственно из действий Кутузова. Кажется даже, что в 1813 году правила эти предложены были Кутузовым: эта тактика, лучше чем что-либо другое, определяет загадочную личность Наполеона. Из мемуаров этого человека трудно усмотреть что-либо выше самой обыкновенной посредственности; много в них хвастовства и самоуверенности. Из деяний его остался деспотизм и дикая конституция, пригодная только народам необразованным. Высокомерие, дерзость и бесчеловечность соединялись в нем с неправдивостью. Но как предводитель армий это был более чем гений: он был чародей. Кутузов, как светлый ум, давно оценил Наполеона как полководца; он избегал не армий Наполеона, а его самого, то есть того чародея, который неизвестно какою силою делал из людей то, что хотел. Богданович в своей истории 1812-го года говорит: "В течение всего периода Наполеоновских войн, полководцы, действовавшие с наибольшим успехом против французских войск, Веллингтон и Кутузов, оба отличались уменьем ослабить неприятеля, избегая решительной развязки дела". Но этот отзыв дает совершенно ложное понятие о таланте кн. Кутузова. Веллингтон был особый тип, своего рода талант, а Кутузов другой, совсем иного рода тип; сходство между ними такое же, как между англичанином и русским; какое именно? не знаю. Веллингтон прежде дал сражение, а потом соединился с Блюхером; Кутузов — сперва соединился бы, а потом дал бы сражение. Веллингтон мог разбить, но мог и быть разбитым; Кутузов не мог быть разбитым и никогда никем не был разбит. Сделавши ошибку сравнением Кутузова с Веллингтоном, Богданович по необходимости должен был впасть и в другую, и в третью ошибку. В томе III (стр. 402) автор говорит: "... хитрый Кутузов, донося о последствиях сражения (Бородинского), выказал его в виде победы, одержанной нашими войсками" Потом далее (стр. 405): "Кутузов весьма искусно направил свою армию, по боковой дороге, наперерез неприятелю; но двигаясь медленно, не воспользовался выгодами своего положения" Первое суждение показывает совершенное незнание Кутузова как человека и как гражданина; из другого же суждения обнаруживается, что, разбирая военные действия Кутузова, Богданович постоянно спрашивал себя: "Что сделал бы