...Л. Н. Толстой, между прочим, передавал нам, что в Казани он познакомился с тремя поляками... — Е. Г. Бушканец также обращает внимание на знакомство Толстого с польскими студентами, ссылаясь на книгу Э.: «Большой интерес представляет его знакомство с некоторыми из студентов-поляков, переведенных, точнее, высланных в Казань в 1839 году из Киевского университета. Их было восемь человек, и их присутствие в Казанском университете оказало большое влияние на студентов» (Бушканец Е. Г. Юность гения. С. 192).
Следует остановиться еще на одном ученом, сыгравшем, по-видимому, немалую роль в студенческой жизни Толстого: это Н. А. Иванов... — В дн. Э. отмечал 1 апреля 1947 г.: «Сегодня пошел в Публ. Б-ку и читал в Рукописном отд.: письма Н. А. Иванова 1845 г., дневник Второва (Казань) 40-х годов — совершенно в стиле Толстого. Даже правила и Франклин. Надо бы выяснить, откуда идет эта полоса Франклина — по-видимому, из педагогики» (Контекст-1981. С. 276); о Н. А. Иванове см.: Бушканец Е. Г. Юность гения. С. 200-206.
С. 763. Несомненно, что об учении Гегеля Толстой узнал тоже в казанские годы. В трактате «Так что же нам делать?» он вспоминает: «Когда я начал жить, гегельянство было основой всего ~ и вдруг прошло 40лет, и от него ничего не осталось, об нем нет и помину, как будто его никогда не было» (25, 332). — С этими наблюдениями связан интерес Э. к статье В. Асмуса, в дневнике от 16 апреля 1946 г. отмечено: «Читаю интересную статью В. Асмуса в журнале " Вопросы истории" (1946. № 1) о философской борьбе в Московском университете 70-х гг. Тоже очень важно для Толстого» (Контекст-1981. С. 274). В. Ф. Асмус, описывая ситуацию 40-х годов, отмечал, что центры «передовой науки и передовой общественной мысли в значительной мере совпадали, и Московский университет был средоточием той самой мысли, которая развивалась и действовала в обществе» (Асмус В. Ф. Борьба философских течений в Московском университете в 70-х годах XIX века // Вопросы истории. 1946. № 1. С. 58). Э. делает предположение, что Казанский университет в эпоху Толстого по напряженности интеллектуальной жизни не уступал Московскому и Петербургскому.
...юный Толстой вместе со своим поколением, со своей эпохой вступал в область социально-утопических идей («перестроивал весь мир божий»). — В дневнике от 8 декабря 1947 г. Э. прочерчивает линии развития утопических представлений XIX в.: «В сущности говоря, не надо уходить ни в какие детали, а говорить только главное: художественное выражение утопизма. "Концепция" у меня окончательно сложилась. Декабризм был уже связан с социальным утопизмом (Пестель, Лунин). Дальше XIX век становится веком утопического социализма в самых разнообразных его формах. В России это дает разные линии: одна идет от декабризма (от дворянского революционного движения) и на всем протяжении сохраняет эту связь — Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Герцен, Толстой; другая — рев. демократическая: Белинский, Чернышевский и пр., Некрасов. В первой постепенно вырастает идея антигосударственности, идея морального совершенства (учение о страстях Фурье) — отсюда психологизм; во второй преобладает идея изменения общ. форм. Достоевский — между этими двумя» (Контекст-1981. С. 280-281).
С. 765. В нем сохранялись черты того «юридического мышления», которым отличалась русская философская и общественная мысль конца XVIII века... — О связях Толстого с традицией XVIII в. см. в кн. «Молодой Толстой» (с. 78 наст, изд.), «Лев Толстой. Книга первая. 50-е годы» (с. 150, 172, 297 наст. изд.).
С. 767. Большую роль играли отношения с братьями. — О влиянии братьев на Толстого см.: Бушканец Е. Г. Юность гения. С. 189-192.
С. 768. ...этой повестью можно пользоваться как своего рода мемуаром. — Э. пользуется текстами ранних произведений Толстого как материалом для того, чтобы реконструировать внутреннюю жизнь писателя, в этом смысле художественные тексты Толстого заменяют отсутствующие дневники.
С. 769. Стоит вспомнить слова Герцена в «Былом и думах»... — О Герцене Э. упоминает, освещая свои научные планы, в письме из Саратова в ЦК от 11 июля 1943 г.: «Занялся вопросом о философско-исторической части "Войны и мира" — оказалось невозможным. Сейчас я занялся Герценом (отчасти по связи с темой "Толстой и декабризм") — одна из очередных тем, очень важная для пересмотра нашего прошлого в свете вопроса "Россия и Запад"» (Цит. по: Кертис Дж. Борис Эйхенбаум: его семья, страна и русская литература. С. 329); в письме Шкловскому от 16 июля 1943 г.: «Читай Герцена — и для Толстого и независимо» (Там же. С. 330). Неоднократно имя Герцена возникает в дневнике Э. кон. 1940-1950-х гг. Внимание к Герцену объясняется тем, что для Э. в период работы над монографией основным становится вопрос о том, как преломляется история в творческом сознании Толстого. JI. Я. Гинзбург, отмечая временнбе совпадение работы Толстого над «Детством» и Герцена над первой частью «Былого и дум», пишет: «Вопрос о жанре "Былого и дум" в высшей степени важен, потому что речь здесь идет о познавательном качестве произведения, о принципе отражения, преломления в нем действительности. В этом и состоит проблема жанра, если не понимать жанр формально. <...> Под пером Герцена первоначальный замысел разрастается неудержимо, вбирая многообразное общественное содержание, превращаясь в построение очень сложное, которое граничите историей, с мемуарами, с романом, не становясь ни романом, ни исторической хроникой» (Гинзбург JI. Я. О психологической прозе. М., 1999. С. 221-222).
Так пишет о Казанском университете В. В. Берви... — О Берви в Казанском университете и его критическом отклике на роман Толстого «Война и мир» см. с. 567-572 наст. изд.
С. 770. Толстой писал эти главы в 1856 г.; в них, таким образом, могли отразиться впечатления и мысли петербургского периода — беседы в «Современнике», встречи с Чернышевским, Некрасовым, Тургеневым идр.—О влиянии на Толстого идей «Современника» в казанский период см. в работе Е. Н. Купреяновой: «Уже в 1847 г. Толстой далеко не был человеком, отрешенным от передовой общественной мысли. Он пристально следил за текущей литературой и, прежде всего, за тем, что печаталось в передовом журнале — "Современнике", и несомненно, находился в какой-то мере в сфере его влияния» (Купреянова Е. Н. Молодой Толстой. Тула, 1956. С. 18-19).
С. 772. ...грандиозный план, который намечен для осуществления в деревне в течение двух лет и из которого видно, что Толстой вовсе не был намерен бросить занятия науками. — В кн. «Молодой Толстой» эта программа действий осмыслена как «прием, как самоцель» (с. 79 наст. изд.).
Толстой на Кавказе (1851—1853 гг.)
Впервые: Эйхенбаум Б. JI. Толстой на Кавказе (1851-1853) // Русская литература. 1962. №4. С. 48-76).
Печатается по: Эйхенбаум Б. Толстой на Кавказе (1851 -1853 гг.) // Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974. С. 232-278
С. 779. Так взят и развит метод Лермонтова... — О том, что до Толстого психологический анализ был разработан у Лермонтова, говорил Чернышевский (Чернышевский Н. Г. ПСС. В: 15 ТТ. Т. 3. М., 1947. С. 423). Э. писал о психологизме в творчестве Лермонтова: «Традиционная светская повесть повышена в своем значении, потому что герой психологизирован — мотивирован как личность, как характер... Правда, психологической разработки, какой подверглись литературные персонажи у Толстого и Достоевского, у Лермонтова еще нет — впечатление "личности", и притом "типичной", создается не детальным анализом душевных состояний, не разнообразием чувств и мыслей, а самым составом афоризмов, разговоров и размышлений героя» (Эйхенбаум Б. М. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки // Эйхенбаум Б. М. О литературе. М., 1987. С. 273); в др. ст.: «"Герой нашего времени", насыщенный богатым психологическим материалом, открыл новые возможности и для Тургенева, и для Достоевского, и в особенности для Толстого» (Эйхенбаум Б. М. Михаил Юрьевич Лермонтов. М., 1947. С. 15).
С. 781. Не удивительно, что первые же произведения Толстого были так восторженно встречены редакцией «Современника» — не только Некрасовым и Тургеневым, но и Чернышевским. — О Толстом в «Современнике» см. с. 271-273 наст. изд.
...охвачен пафосом открытия общих «моральных истин» и усовершенствования человеческой жизни. Такова принципиальная (теоретическая) основа его напряженного самонаблюдения и самоиспытывания. — О «самоиспытывании» и «самонаблюдении» Э. подробно говорит в кн. «Молодой Толстой». Видимо, вслед за Э. о «самонаблюдении» пишет Е. Н. Купреянова: «Переход от дневниковой формы самонаблюдения и самоанализа к развернутому изображению самого процесса своего духовного развития явился началом творческой деятельности Толстого, вывел его на путь широких художественных обобщений» (Купреянова Е. Н. Молодой Толстой. Тула, 1956. С. 23).
С. 782. Одним из первых заговорил об этом Лермонтов, прошедший весь путь по- следекабристских разочарований; в предисловии к «журналу» Печорина он смело и решительно заявил: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли нелюбопытнее и не полезнее истории целого народа». Это многозначительное заявление открывало новые горизонты для литературы. — В дневнике от 7 июня 1946 г. Э. говорит о работе над книгой: «Надо обыграть слова Лермонтова в предисловии к "Журналу Печорина" — об "истории человеческой души". К этим словам привлечь все то, что говорилось в 40-х годах о важности изучения личности в обыденных домашних отношениях...» (Контекст-1981. С. 272). Э. подчеркивал, что слова Лермонтова в предисловии к «Журналу Печорина» направлены «против исторического романа, созданного романтиками, — против В. Скотта и его многочисленных последователей» (Эйхенбаум Б. М. Литературная позиция Лермонтова//Эйхенбаум Б. М. О прозе. О поэзии. Л., 1986. С. 137).