Работы о Льве Толстом — страница 8 из 310

⁵⁶. Его до конца не покидала энергия постижения. За день до последнего дня рождения он признается В. Шкловскому: «Меня всяческая работа (а больше всего вопросы, из нее встающие) так обступила, что я сам не свой. Что за черт! Работал-работал 73 года, а теперь хочется все заново делать. Это — болезнь старости или, наоборот, ее здоровье. И чем больше я работаю, тем больше новых вопросов и тем»⁵⁷.

Судьба или случайность рассудили иначе. Борис Михайлович Эйхенбаум умер 24 ноября 1959 года, через несколько недель после семидесятитрехлетия.

В Доме писателя, том самом, где громили Зощенко и Ахматову, был вечер эст­радных миниатюр бывшего шумного имажиниста, затем скромного драматурга и либреттиста Анатолия Мариенгофа. Эйхенбаума уговорили произнести вступи­тельное слово. Его слушали невнимательно, публика ожидала популярного актера, который не успел вернуться с гастролей.

Последние слова, произнесенные Эйхенбаумом, запомнились свидетелям и дошли до мемуаристов в нескольких вариантах.

Присутствовавшая на вечере О. Б. Эйхенбаум услышала их так: «Надо вовремя закончить. Я все сказал»⁵⁸.

До Р. Якобсона реплика дошла в несколько ином варианте: «Самое главное для докладчика — вовремя кончить; на этом я умолкаю»⁵⁹.

Автор этого очерка слышал от Г. А. Вялого еще одну версию: «Каждый человек должен знать, когда ему уходить. И я ухожу».

Он умер через несколько минут после того, как покинул сцену. «Какой глупый провал!»⁶⁰ — произнес он еще, согласно мемуарам не присутствовавшего на вечере Шкловского (в воспоминаниях дочери эта реплика отсутствует).

Некрологический пафос переживших Эйхенбаума друзей научной молодости тоже оказался существенно различным.

Роман Якобсон был резок, публицистичен, безжалостно-ироничен: «В дни ОПОЯЗа он нередко задумывался над кульминационным пунктом, климаксом, апофеозом, над ролью конца в строе новеллы и писал о "сознании особой важно­сти финального ударения"

В Пушкинском Доме над телом усопшего, наискосок, еще висела вчерашняя стенгазета, а в ней прощальный донос на покойника, сочиненный запоздалым подражателем Папковского — "развернутый в финале анекдот", согласно тер­минологии молодого Эйхенбаума. Кто-то брезгливо прочел и, тряхнувши стари­ной, обмолвился словом о полку Игореве: "...а звери кровь полизаша". Нескон­чаемые вереницы ученых, учеников, читателей шли проститься с утраченным другом»⁶¹.

Размышления Юлиана Оксмана элегичны и в то же время деловиты, направле­ны на очищение атмосферы советского литературоведения (дело, которому в по­следние годы он придавал огромное значение): «В воскресенье возвратился с похо­рон Б. М. Эйхенбаума, где двое суток были все мы под знаком этой бессмысленной смерти замечательного человека, большого ученого, личного моего старого друга, а через два следующих дня как ни в чем ни бывало зажили по-прежнему, как будто бы ничего и не произошло! Но на самом деле произошло много нового, хотя бы в порядке сплочения рядов передового литературоведения, дальнейшего размежева­ния, увековечивания памяти Б. М., подготовки издания его трудов, как новых, так и старых. Было сказано у могилы много хороших слов, постараемся их реализовать и в жизни.

А все-таки все это очень грустно!»⁶²

Виктор Шкловский заканчивает очерк об Эйхенбауме как стихотворение в прозе — о смерти, юности, памяти и работе (в нем тоже мелькает реминисценция из «Слова о полку Игореве»).

«На гражданской панихиде говорили о заслугах покойного.

Хоронили на новом кладбище Выборгской стороны.

Вороны сидели на голых ноябрьских березах.

Желтый гроб блестел лаком у глины серой могилы.

Нас осталось мало, да и тех нет, — как печально говорил Пушкин.

Шли люди вместе — разбрелись.

Был спор и бой, как свадьба.

Были работы, как бой, как пир.

Но кровавого вина недостало.

Смерть не умеет извиняться.

Вот и старость пришла. Вороны крыльями покрывают бой.

Смерть сменяет ряды людей, она готовит новое издание, обновляет жизнь.

Сохраним память о работе»⁶³.

Студенты и аспиранты, появившиеся на ленинградском филфаке в начале пя­тидесятых годов, даже не знали его имени. Было время, когда вспоминать было опасно. Потом вспоминать стало некогда. Потом — скучно. Потом на место живо­го ощущения эпохи пришло изучение, когда даже для младших современников Эйхенбаума его трудный путь, собственная энергия заблуждения, превратились в «адаптацию» и «интериоризацию».

Для студентов двадцатых годов он был БУМ (иногда даже Бумтрест). Шклов­ский называл его Маркизом. В обоих прозвищах — любовь, улыбка, расположение, имеющие, однако, противоположный вектор и смысл. Первое вписывает облада­теля в современность, делает его соразмерным эпохе аббревиатур (ведь он служил в ГИИИ, ИРЛИ и ЛГУ). Второе отодвигает далеко в прошлое, в другую страну и эпоху.

Граф Толстой стал для Маркиза БУМа не просто предметом текстологической работы, многочисленных изданий и публикаций, но — историческим зеркалом и многолетним собеседником. Делом жизни, которое, увы, так и не было заверше­но.

В кабинете русской литературы, на факультете, где он проработал больше трид­цати лет, откуда был изгнан и куда уже не вернулся, стоит та же самая деревянная, покрытая новым лаком кафедра; с нее обличали и каялись в конце сороковых. На стене — портрет профессора в длинном ряду коллег-соратников и некоторых го­нителей тоже (кое-кто из стоявших на кафедре-трибуне разоблачителей космопо­литов мирно проработал на кафедре-учреждении еще десятилетия).

За окном — Нева. В хорошую погоду за ней можно разглядеть Медного Всад­ника — памятник Пушкину работы Фальконе.

Учреждение, в котором БУМ преподавал, называется теперь Факультет фило­логии и искусств. ЛГУ им А. А. Жданова еще раньше превратился в СПбГУ и по­терял имя одного из организаторов идеологических кампаний сороковых годов.

Неоконченная работа Б. М. Эйхенбаума, научная эпопея о Толстом, стала кни­гой его жизни. Ее можно прочесть как увлекательное, правда, оборванное на по­луслове исследование о великом писателе. Но одновременно — как драматическую метафору судьбы замечательного ученого.

Игорь Сухих 24 ноября 2009 г.

Примечания

¹ В последние десятилетия появились многочисленные публикации и исследо­вания о разных аспектах биографии и научной деятельности Б. М. Эйхенбаума, на которые опирается наш очерк: Орлов Вл. Б. М. Эйхенбаум// Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969. С. 5-20; Бялый Г. 1) Б. М. Эйхенбаум — историк литературы // Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л., 1969. С. 5-20; 2) Движение замысла // Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974. С. 3—5; Шкловский В. Борис Эйхенбаум // Шкловский В. Тетива. О несходстве сходного. М., 1970. С. 13—46; «Мучительно работаю над статьей о Толстом...» / Публ. О. Б. Эйхенбаум; сост., вступ. заметка и примеч. Т. Бек// Вопросы литературы. 1978. № 3. С. 308-314; Работа над Толстым. Б. М. Эйхенбаум: Из дневников 1926—1959 гг. / Публ. С. А. Митрохиной // Кон- текст-1981. М., 1982. С. 263-302 (Далее: Контекст); Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / Вступ. заметка, публ. и коммент. О. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 185-218; «Цель человеческой жизни — твор­чество» (Письма Б. М. Эйхенбаума к родным) / Публ. Г. Д. Эндзиной // Встречи с прошлым. Вып. 5. М., 1984. С. 117-138; Чудакова М. О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Ты­нянова//Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 103— 131 (Далее: ВТЧ); Чудакова Л/., Тоддес Е. 1) Страницы научной биографии Б. М. Эй­хенбаума// Вопросы литературы. 1987. № 1. С. 128—162; 2) Наследие и путь Б. Эйхенбаума// Эйхенбаум Б. М. О литературе. М., 1987. С. 3-32; Из писем к В. Б. Шкловскому / Публ. О. Б. Эйхенбаум. Вступ. заметка и коммент. М. О. Чу- даковой // Нева. 1987. № 5. С. 156-164; Переписка Б. М. Эйхенбаума и В. М. Жир­мунского/ Публ. Н. А Жирмунской, О. Б. Эйхенбаум, вступит, статья Е. А. Тод- деса, примеч. Н. А. Жирмунской, Е. А. Тоддеса // Тыняновский сборник. Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 256—329; Каверин В. А. Б. М. Эйхенбаум// Каверин В. А. Литератор. Дневники и письма. М., 1988. С. 124-133; Гинзбург JI. Я. Проблема поведения (Б. М. Эйхенбаум) // Гинзбург Л. Я. Человек за письменным столом. Л., 1989. С. 352—357; Из писем Б. М. Эйхенбаума к Г. Л. Эйхлеру / Публ.

В. Эйдиновой, Б. С. Вайсберга, вступ. статья В. В. Эйдиновой, примеч. В. В. Эй- диновой, Е. А. Рябоконя // Пятые Тыняновские чтения. Тезисы докл. и материалы для обсуждения. Рига, 1990. С. 250-274; Дневник 1917-1918 гг. / Публ. и подго­товка текста О. Б. Эйхенбаум., примеч. В. В. Нехотина // De visu. 1993. N 1. С. 11­27; Дневник 1946 года// Петербургский журнал. 1993. № 1/2. С. 183-202; «Я иду с туза»: Из переписки Виктора Шкловского с Борисом Эйхенбаумом / Вступ. замет­ка, публ. и примеч. О. Панченко // НЛО. 1994. № 6. С. 241-249; Письма Б. М. Эй­хенбаума к А. С. Долинину / Подг. текста, вступ. заметка и примеч. А. А. Долини­ной // Звезда. 1996. № 5. С. 176—189; ЭрлихВ. Русский формализм: история и теория. СПб., 1996 (английское издание — 1955); Бережнова Ю. А. Из разговоров с Б. М. Эй­хенбаумом; Письма Б. М. Эйхенбаума к Ю. А. Бережновой (1949-1959 гг.) //Звезда. 1997. № 10. С. 152-167; Страницы дневника: Материалы к биографии Б. М. Эйхен­баума. Дневник 1923—1924 гг. / Предисл., публ., примеч. А. С. Крюкова//Филоло­гические записки. Вып. 8. Воронеж, 1997. С. 230—251; Вып. 10. Воронеж, 1998.

207-224; Вып. И. Воронеж, 1998. С. 207-220; Тоддес Е. А. Б. М. Эйхенбаум в 30—50-е годы (К истории советского литературоведения и советской гуманитарной интеллигенции) // Тыняновский сборник. Девятые Тыняновские чтения. М., 2002. С. 563—691; Шубинский В.