лась бы, как дым от кальяна. И Элизабет, пленительная Элизабет, была бы тут же изловлена и стреножена. Но моей харизме только предстояло расцвести. Что-то как будто препятствовало мне. Быть может страх — что будет со мною и окружающими, если моя сила вырвется на волю? Вдруг я окажусь настолько чувствен, что со мною нельзя будет совладать? Быть может, мои обсессии существуют, чтобы я не стал слишком могущественным обольстителем, чтобы удержать в узде все мои потенциальные романы и интрижки. Как-никак, я не могу быть чересчур уж соблазнительным, если в заветную ночь мне приходится вычислять и регулировать совокупную мощность электролампочек в квартире избранницы, которая в это время сидит на краю кровати, поглядывая на часы.
Примерно в это время позвонили из "Крим-шоу" — им понадобилось снять дополнительные кадры для передачи. Нужен был дальний план, на котором я веду себя подозрительно, когда меня допрашивает полиция (переодетые актеры). Я спросил, что мне говорить, а они сказали — все равно что, поскольку камера будет так далеко, что достаточно двигать ртом, как будто разговариваешь. Я сказал "ладно", поскольку как бы я ни нервничал, съемки бы стали украшением грядущей недели. Праздность моей жизни на тот момент, мое пребывание в непреднамеренном отпуске сделали дни долгими, а вечера затянутыми, хоть мне было и нетрудно заполнять теплые калифорнийские часы сидением у окна, регулированием ветерка посредством использования раздвижного окна в качестве вьюшки и любованием дорожными движением.
Восемь дней спустя я вновь наблюдал Элизабет на той стороне улицы — на этот раз с другой парой, но все за тем же занятием. Она стояла у машины, вручая брошюры, потом потянула время, напоследок произнося дополнительную рекламную речь. Я вновь решил прогуляться, на этот раз прихватив солнечные очки во избежание черносливного выражения лица. К тому же я превзошел себя в части одежды. Я надел лучший свой наряд, лишь позднее осознав, что Элизабет никак не могла подозревать, что он лучший. Она могла подумать, что у меня есть три-четыре наряда получше или что у меня полный шкаф лучших нарядов, из которых этот — самый никудышный. Так что хоть я и расстарался, Элизабет пришлось бы пошариться у меня в шкафу, сравнивая мои наряды, чтобы в этом убедиться. Наряд же, чтобы вы знали, состоял из штанов цвета хаки и стильно потрепанной парадной белой рубашки. Завершали его очень славные коричневые мокасины и носочки в тон. Кстати сказать, для моего района это безупречный ансамбль. Я выглядел как калифорниец, как санта-мониканец, как беспечный франт.
Я выбрался на тротуар. На этот раз я решил не выглядеть человеком, который куда-то идет, но принять вид "мужчины, выгуливающего собаку". Хотя собаки у меня нет. Но я вообразил поводок у себя в руке; причем там живо, что несколько раз останавливался, давая невидимой собаке обнюхать встречный видимый куст. Такова была глубина моего погружения в образ "фланирующего мужчины". На этот раз с Элизабет был установлен полноценный визуальный контакт — но определенного сорта, при котором хоть я и притягивал ее взгляд, она продолжала беседовать с клиентами; люди так же глядят на человека с оранжевой поролоновой рыбой на голове: посмотреть хочется, а связываться — нет.
План начинал складываться. Проходя мимо нее, я заметил два противолежащих выезда: это означало, что при желании я смогу перейти улицу и оказаться в ее квартале. Чтобы пройти рядом, мне, после того как я перейду улицу, придется сменить направление движения на противоположное. Но для меня это представлялось вполне естественным — гулял мужчина по улице, решил ее перейти и вернулся, чтобы прочесть объявление о сдаче жилья, прежде чем продолжить путь. Большого актерского мастерства от меня не потребовалось. Я подошел к выезду, даже прошел немного дальше. Остановился, помедлил, обернулся и посмотрел на объявление, которое располагалось футах в двенадцати от места, где стояла Элизабет. Пощурился на него, будто оно слишком далеко и его не разглядеть, и стал переходить улицу в направлении Элизабет.
Элизабет стояла ко моей спиной; объявление находилось за ней, воткнутое в цветочную, или точнее, папоротниковую клумбу. Элизабет была одета в узкую бежевую с белым юбку и коричневую блузку с коротким рукавом, которую распирали изнутри пушечные ядра ее грудей. Волосы зачесаны назад и скреплены черным велюровым обручем, который сидел у нее на голове, как наушники. Ноги вправлены в лакированные туфли на каблуках с открытым носком, отражавшиеся в хромированном бампере ее "мерседеса". Я не мог представить ни одного мужчины, которого не привлек бы такой комплект.
По мере приближения к ней я испытал дискомфорт в соответствующей области. И если моя теория о том, что сексуальное влечение обычно взаимно, верна — эволюционная необходимость, а иначе никто ни с кем этим бы не занимался, — Элизабет должна была тоже что-то почувствовать. То есть, если она вообще взглянула бы на меня. Я подошел к объявлению, наклонился и сделал вид, что читаю описание квартиры, ужатое до таких крайних аббревиатур, что его невозможно было расшифровать. Что это такое "слнстр"? Мне пришлось совершить изрядные мозговые курбеты, чтобы сосредоточиться на том факте, что, пока я читаю имя Элизабет, ее реальная личность стоит в двух шагах позади меня.
Я отступил, словно для того, чтобы получше разглядеть объявление, и — клянусь, это была случайность — налетел на Элизабет, прямо мускулюс в глютеус. Она повернула голову и милостиво сказала:
— Простите, — хотя это я на нее налетел.
— О, это вы меня извините, — ответил я, принимая всю вину на себя. — Вы агент по недвижимости? — спросил я.
— Да, — сказала она и принялась рыться в сумочке, не теряя со мной визуального контакта.
— Сколько квартир сдается в аренду в этом многоквартирном комплексе в целом? — спросил я, употребив слишком много слов.
— Всего три. Не хотите взять мою визитку?
О да, я хотел взять ее визитку. Я взял ее и прикрыл ладонью, как пикового туза, понимая, что эту реликвию я пришпилю на свой стенд для памяток. Собственно, это будет первый предмет на стенде, хотя бы отдаленно подходящий под определение памятки.
— Это, стало быть, вы, — проговорил я, жестом указывая, что на объявлении и визитке значится одно и то же имя.
— Вы ищите квартиру? — спросила она.
Я ответствовал изящно:
— Я сторонник прогресса.
Я бросил это запросто и беззаботно удалился. Не в ту сторону, стоило бы добавить. Слушающие противолежащие выездные дорожки были настолько далеко и не по пути, что домой я вернулся только через двадцать пять минут, а шагая, все оглядывался через плечо на свою квартиру, которая постепенно превращалась в точку на горизонте.
Попав домой, я принялся размышлять над нашей встречей, и два момента выделялись особо. Первый: ответ Элизабет на мой вопрос по поводу того, сколько сдается квартир. "Всего три". Именно это "всего" меня и восхитило. "Осталось совсем немного", "всего три, и они быстро расходятся" — вот что подразумевалось. Элизабет явно была умелым продавцом. Я догадывался, что три пустые квартиры для такого здания — это много, и владельцы нажимают, чтобы их поскорее сдать. Держу пари, они знали, что имеют в лице Элизабет — самое, самое лучшее.
Второй момент — контакт между мной и Элизабет — было восстановить труднее, поскольку он произошел не у меня на глазах, если быть точным, то у меня за спиной. Так что приходилось рисовать себе то, чего не видел. Наши — пардон за выражение — задницы столкнулись, как две зефирины, внезапно вляпанные друг в друга. Чпок. Если б я шел на такого рода физический контакт намеренно, я был бы другим человеком. Таким, каким на самом деле не являюсь. Я бы ни за что не сделал этого нарочно, как маньяк в метро. Но я буквально впечатался в Элизабет, и во время нашей следующей встречи мы будем гораздо ближе, чем я мог себе представить, раз уж у нас имелся интимный контакт. Ее бедра коснулись моих, а мои бедра коснулись ее. Пожалуй, это куда больше, чем выпало на долю многих мужчин, которые знакомы с ней значительно дольше.
Мой третий контакт с Элизабет, случившийся неделей позже, был абсолютно провальным, что требует объяснений. Я по стечению обстоятельств был на улице, когда Элизабет подъехала и вышла из машины. Казалось бы, что может быть будничней и спонтанней, чем моё присутствие перед "Венцом Розы". Она извлекла себя из "мерседеса", вся такая с ногами, вся такая в чулках, и приветливо мне помахала. Думаю, она даже собиралась со мной заговорить. Проблема была в том, что в тот момент снимался мой дальний план для "Крим-шоу", где меня якобы допрашивали на улице двое полицейских.
Так что когда Элизабет мне помахала, я был в лапах двух "полицейских", которые жутко переигрывали, стараясь заставить меня выглядеть виноватым, — тыкали в меня пальцами и рычали. К счастью, план был очень общий и этот погорелый театр на камере увидеть было нельзя. "Эмми" им не светила. Я, по-моему, был неплох. Никакого текста нам не давали, но попросили нести околесицу, пока будет говорить голос за кадром. Они нас не записывали, просто хотели, чтобы у нас шевелились губы, как будто мы разговариваем. Один из "полицейских" говорил: "Я разговариваю, я разговариваю, я шевелю губами, и кажется, что я разговариваю". А потом вступал другой: "Теперь я разговариваю, я шевелю губами, как будто разговариваю". Потом они обращались ко мне: "Теперь ты разговаривай, просто шевели губами". И я говорил: "Я разговариваю, я разговариваю, как будто я с вами разговариваю". И так далее. Я не мог помахать Элизабет, несмотря на то что она помахала мне, ибо тогда съемка пошла бы насмарку. Вид у меня, наверное, был странный, потому что, несмотря на восьмидесятипятиградусную жару, я был одет в синюю парку с кровавым пятном, чтобы казаться на экране еще подозрительней. Всё это вряд ли обрадовало Элизабет — в особенности если она была хоть как-то склонна рассматривать меня в качестве нового мужа.