— Ну опять те же ворчания! — ответила девушка. — Возьму и останусь здесь навсегда.
— Правильно! — поддержала ее девочка.
— А что здесь делать банкиру? — иронически улыбаясь, спросил врач.
— Открыть филиал, — не задумываясь, ответила девушка.
— Где? В этой инвестиционной дыре? Мы занимаем одно из первых мест среди должников. Отношение долга к доходам — больше ста процентов.
Девушка поморщилась.
— Как же я не люблю все эти бездушные цифры.
— За ними реальность. И, следовательно, души. Хотя бы и наши. И безудержное воровство. Два года назад город отметил тысячу сто пятьдесят лет. Вы, Павел, может быть, в курсе? На юбилей центр выделил девятнадцать миллиардиков, а? А что толку. Работы начались заранее, но смоляне просто не справлялись с освоением таких деньжищ. Москва требовала сметную документацию, где было бы все четко и ясно прописано, куда, кто и как. А тут шли бесконечные заседания каких-то групп, подгрупп, комиссий — и пшик! Никто не мог такую документацию представить. Умственный коллапс! — Станислав постучал себя по голове.
— Подъезжаем, — с облегчением сказала девушка. — К этому дому?
— Да.
— Хорошее место, — сказала она.
— Что же хорошего? — тут же возразил Станислав. — Вон помойка. Дом хрущоба, рассыпается на глазах. Летом вонь из оврага.
— Виды живописные из окон, — ответила она.
— Видами сыт не будешь, — проворчал Станислав.
— Здесь, кстати, когда-то жил наш препод, — заметила девушка.
— Этот ваш мазила?.. — с неудовольствием спросил Станислав.
— Я, кажется, к нему и иду, — сказал Косточкин.
Станислав взглянул на него и сказал, что, совершенно верно, старик и вызвал «скорую».
— …А теперь он вас вербует, — добавил он.
Девушка заявила, что многого не понимает и ждет разъяснений, брат обещал ей все рассказать. Косточкин вышел, прихватив сумку и фолиант.
— Пока, сеньор фотограф! — воскликнула девочка. — Привет башне.
Косточкин еще успел заметить серебряный промельк глаз девушки.
23. Толедо
Уже было сумеречно. Слева виднелся силуэт церкви. Косточкин постоял, пытаясь сосредоточиться. Затылок цепенел как-то. Мгновение он только и видел — черный квадрат и серебряный взгляд. Жаль, что никакой фотоаппарат не способен запечатлеть эти внутренние картинки.
Косточкин направился к дому, хотя уже совсем не горел желанием что-то кому-то доказать… Он предпочел бы еще немного пообщаться с командой апельсиновой подводной лодки. Но вот он снова стоит перед дверью металлической и пялится, ну точно, как баран на новые ворота. И с досадой соображает, что надо было спросить у той Терезы код и номер квартиры.
Под вечер морозит. Снег и лед хрустят под чьими-то ногами, Косточкин оглядывается. Именно к этой двери направляется мужчина! Сразу — удача. Косточкин шагает следом. Тот оглядывается.
— Вы к кому?
— К Охлопьеву, — отвечает Косточкин.
— Хм, тогда нам по пути, — произносит пожилой кареглазый мужчина доброжелательно и даже пропускает Косточкина вперед.
Они начинают подниматься по тесноватой лестнице: второй этаж, третий, — на четвертом Косточкин оглядывается вопросительно.
— Вы что, первый раз? — спрашивает мужчина. — Маэстро живет ближе к небу.
Дверь на пятом этаже не заперта. В прихожей их встречает меланхоличнейший чау-чау, рыже-лохматый, молчаливый.
— Санчо, — произносит кареглазый, наклоняясь и трепля пса по башке.
Тот в ответ крутит недовольно головой и задумчиво глядит большими глазами на него. Из комнаты выглядывает бородач с проволочными волосами, наэлектризованно торчащими в разные стороны. И Косточкин ожидает, что и ему сейчас кареглазый скажет: «Санчо», — а потом потреплет его по уху. Но они лишь подают друг другу руки. Бородач вопросительно смотрит на Косточкина и протягивает ему руку.
— Борис.
— Павел…
— Пальто можно повесить там, — говорит Борис с длинной черно-медовой бородой, покоящейся на сиреневой рубашке. На нем светлые брюки в клетку. Пиджак, видимо, он снял.
Пришедший с Косточкиным кареглазый мужчина оказывается пожилым лысоватым господином тоже в светлом костюме в полоску и в черной рубашке.
— Извините, но я хотел бы видеть Аркадия Сергеевича, — отвечает Косточкин.
Борис говорит, что Аркадий Сергеевич будет позже. Косточкин раздумывает, как быть.
— Да раздевайтесь и подождите, — просто говорит Борис.
И действительно, что тут раздумывать. Косточкин вешает полупальто, итальянку. Сумку не решается оставить в тесной прихожей с черным обшарпанным пианино — зачем оно здесь? — все-таки дверь открыта. Входит в комнату. На полу потертый ковер. Стулья, стол. И все, зато на всех стенах картины, большие и маленькие. У окна стоит мужчина в черном костюме, кремовой рубашке. Светлые, почти белые, волосы собраны в хвост. Он оборачивается. Косточкин узнает кого-то… то есть догадывается, что видел этого человека. Где? Когда? У него слегка цепенеет затылок. Пространство как будто готово вновь превратиться в тесный ход башни с обледенелыми ступенями.
— Как вы меня нашли? — спрашивает беловолосый.
Косточкин в замешательстве глядит на него.
— Отдаю должное вашей проницательности, — продолжает беловолосый, холодно, ясно разглядывая Косточкина. — Ну и где же то, что вы мне принесли?.. — Он кивает на фолиант в руке Косточкина. — Ого, уже опубликовали в альбоме?
Косточкин теперь вспоминает, что это — часовщик. Он чинил часы на колокольне.
— Нет еще, — глупо бормочет Косточкин.
— А, но надежда есть? — спрашивает часовщик.
Вообще в этом костюме он больше напоминает какого-то гробовщика. Что тут у них вообще-то? Какое-то мероприятие?.. Может, как раз похороны? Ну или поминки…
— И тогда я могу рассчитывать все же на карточку в альбоме, а следовательно, и на альбом? — беспощадно продолжает часовщик. — Или вы предпочтете сразу вернуть мое изображение в виде отдельной карточки?
Косточкин пожимает плечами. Он предпочел бы убраться отсюда поскорее… Хотя и любопытно все же рассмотреть получше, что же наваял этот Охлопьев? Косточкин озирается.
— Нет, у нас никак не получается позитивного диалога, — говорит часовщик, обращаясь к лысоватому.
Тот взглядывает вопросительно. И часовщик объясняет, в чем дело.
— Я просто не ожидал… — говорит Косточкин.
— Чего? — тут же подхватывает часовщик. — Меня здесь встретить?
— Нет, — возражает Косточкин, собираясь с мыслями. — Не ожидал, что в вашем городе не хватает фотографов. — Пожалуй, достаточно, подумал Косточкин, но все-таки добавил: — И любой щелчок стоит денег. — Дальше уже надо было обуздать раздражение, и все же он продолжил: — Как в Африке.
— О, вы бывали даже в Африке? Поди, в Египте? Пирамиды, верблюды и все такое? Опрокинутые песочные часы?
— Нет, — сознался Косточкин.
— Что? Только верблюдов и фоткали, а никаких опрокинутых часов не заметили? — с той же холодной улыбкой спрашивал гробовщик, то бишь часовщик.
— Я вообще-то, — медленно начал Косточкин, — имел в виду… имел в виду…
— Ну-ка, ну-ка, что же вы такое имели в виду? — с прищуром спросил часовщик.
— …архаические привычки создавать проблемы с фотографированием, — закончил Косточкин, внезапно узнавая этот желчный стиль разговора: точно так же с ним разговаривал Охлопьев, по крайней мере до того, как Павел сверзился в башне.
— Ну, привычка всюду свой нос совать не более нова, — парировал часовщик. — Пусть этот нос и столь изящен, как объектив.
Тут остальные не выдержали и рассмеялись, невольно заулыбался и Косточкин, но уже сообразил, что нос в виде объектива напоминает какой-то пятак, и сразу нахмурился.
— Прошу вас, — тихо и твердо произнес он, — успокойтесь. Очень часто в кадр попадают различные детали или фигуры. Снимал-то я колокольню с часами.
— А, ну я там просто фигурка? Как в Танцующих часах?
— Танец времени? — вопросил лысоватый, севший на скрипучий стул.
— Можно и так сказать, — ответил часовщик.
— Любопытно. Хотелось бы это увидеть.
— Ради бога, запросто. Осталось купить билет в Вену, — говорил часовщик.
— Что же это за часы? Ты о них не рассказывал.
— В полдень начинается парад фигур под музыку, от Марка Аврелия, основавшего там первое поселение, до Гайдна под музыку собственного сочинения. Всего двенадцать фигур принцев, монархов с их супружницами.
— Здорово, — сказал бородач, — что там Гайдн. Вместе с Моцартом они и основали свою музыкальную империю.
— Какие же персонажи могли бы ходить в наших часах? — спросил лысоватый с улыбкой. — Основателя имени мы не знаем… Тогда князь Олег с маленьким Игорем на пути в Киев?
Но ему не успели ответить, в прихожей раздался шум, все обернулись, и некоторое время спустя в комнату вошел Аркадий Сергеевич в пуловере, джинсах. Он протирал запотевшие очки, извинялся за опоздание, благодарил Бориса, забравшего у него ключ и отпершего квартиру, дабы все могли греть уши и носы и наслаждаться видом из окон.
— Да уже толком ничего и не видно, — заметил часовщик.
Аркадий Сергеевич протер очки и уставился на Косточкина.
— Ба! Это вы? Ответный визит вежливости? Похвально. Ну, как ваша голова? Ребра?
— Ты с ним все-таки подрался? — спросил часовщик.
— Почему все-таки?
— Ну как сказать… Фотографы такой назойливый народ, что им лучше ходить в шлемах…
— …и с бейсбольной битой, — добавил сам Косточкин.
Все засмеялись.
Пробормотав, что сейчас он выложит все и потом уже пойдет сменит пуловер на пиджак, Аркадий Сергеевич расстегнул кожаный вместительный портфель и доставал оттуда бутылки вина, хлеб, что-то еще.
— Вина и я принес, — заметил Борис.
— А я рыбу, — сказал часовщик. — Жареных карпов.
— У меня сыр, — подал голос кареглазый, — и оливки.
Косточкин подумал, что тоже должен сказать о своем вкладе, и так и поступил, чего тут мямлить:
— А я, Аркадий Сергеевич, принес альбом. Помните вы его? Вот этот?