Главное, под ним был набитый путь. Хотя саврасый уже порядком устал, пробираясь от Борисфена.
Матка Божи!..
Николаус молился.
35. Обет
Саврасый тяжко поводил боками и пошатывался, то и дело спотыкаясь на ровном месте. Николаус спешился. Он загнал саврасого. По этим снегам под силу бегать только лосям. Да и те не уйдут от волчьей погони…
Николаус стоял, прижавшись лбом к шее саврасого. Тот переводил дух, понурив голову. Надо было покормить его, напоить, дать ему роздых… Николаус оглянулся. С холма еще никто не спускался в погоню за ним. Дымы розово вздымались в ярком небе, словно какие-то деревья тех стран, о которых рассказывал речной капитан. Таких картинок не было в книге, лежавшей в переметной суме.
Положение шляхтича безнадежно, он это понимал. Видно, ему суждено сгинуть в этих смоленских снегах…
По шкуре саврасого проходила дрожь. Николаус погладил его по морде и попробовал идти, ведя коня в поводу. Рана ныла, когда он наступал на ногу. Николаус шел, подволакивая ногу. Пусть понемногу, шаг за шагом, но не ждать смиренно смерти… Нет, смирению молодой шляхтич еще не научился. Он хотел жить. И все-таки шел. Позади оставались алые знаки.
Солнце вставало выше. Делалось немного теплее, хотя мороз ярился свирепый. С усов Вржосека свисали сосульки. Шляхтич упорно шел, ведя саврасого. И увидел другую, поперечную дорогу.
На дороге рыжел клок соломы, видно, свалившийся с саней. Вржосек подобрал его и протянул саврасому. Тот ткнулся мягкими губами в руки, начал захватывать солому желтыми зубами, с храпом жевать.
— Давай, ешь, ешь, — бормотал Николаус, оглядываясь на отдалившийся уже холм…
По холму спускались черные фигурки. Это были люди на лошадях. Вржосек бросил солому и вскочил на саврасого, ударил его ладонью.
— Пошел! — крикнул он. — Пайшоў!
Саврасый выгнул шею, мотнул головой и побежал, заржал, захрапел. Николаус оглядывался через плечо. Всадники спускались с холма. Саврасый спотыкался. И упал, подогнув передние ноги. Николаус успел соскочить, вскрикнув от боли в ноге.
— Саўрасаў! Таварыш! Уставай! — закричал Николаус.
Но саврасый не поднимался, смотрел на поляка. Николаус запустил руки под его брюхо.
— Ну!
И саврасый медленно поднялся. Николаус оглянулся — и удивленно определил, что те всадники так и остались посредине примерно холма, ниже почему-то не съезжали… Николаус шире раскрыл глаза, словно так мог увидеть причину этого. Что случилось? И более того… более того — фигурки вдруг начали перемещаться вверх… Они почему-то повернули? Повернули!.. Николаус зачерпнул пригоршню снега и принялся хватать запекшимися губами обжигающие куски. Саврасый стоял, шатаясь. Его и с места не сдвинешь… Но и те — те уходили.
И тут Николаус услыхал топот. По дороге кто-то скакал, но отсюда ему приближающиеся всадники не были видны… И вдруг они появились. Но ехали не по дороге, а прямо по снежному полю. Николаус перевел судорожно дыхание… И возглас радости и удивления вырвался из его глотки.
За спинами всадников трепетали в морозном свете орлиные перья! Это были гусары Короны. Они двигались по полю как видения, призраки. Николаус снова крикнул, взмахнул рукой. Но всадники уже его увидели и взяли левее.
И вскоре гусары в накинутых меховых накидках и меховых шапках, в панцирях, с палашами и саблями, на фыркающих, укрытых шкурами лошадях грозно окружили Вржосека, похожего на бродягу, шиша с багровым рубцом через все лицо, в прожженном кафтане, в окровавленной шапке.
— А ну, адказвай хутка, хто такі?[243] — гаркнул седоусый высокий гусар в рысьей шапке.
— Я Вржосек, пан Вржосек герба Вржос, — отвечал по-польски Николаус, — товарищ панцирной хоругви из замка.
Возглас удивления послышался среди рыцарей.
— Что же твоя милость делает здесь? — спросил седоусый.
Николаус отвечал. Гусары слушали внимательно. Вдруг кто-то тронул его за плечо, Николаус обернулся. Гусар протягивал ему флягу.
— Выпей водки, пан.
Хлебный огонь ожег глотку и загорелся в животе Николауса.
— А кто были те люди на холме? — спросил тот же седоусый рыцарь.
Николаус сказал. Гусары захотели поехать туда и посчитаться, но седоусый рыцарь поднял руку.
— Спокойно, паны!.. Нам надлежит позаботиться о другом. Не с селянами воевать, а прорваться в замок или вернуться к гетману Гонсевскому.
Теперь последовали объяснения гусар. Оказалось, что под Красным на западе от Smolenscium’а уже стоит войско пана гетмана Гонсевского. И вчера большой отряд пошел на прорыв в замок для помощи осажденным. Часть отряда вошла в город, многие погибли, а другие вынуждены были отступить.
— И мы здесь заблудились, — признался пан полковник Немирович. — Из деревни, куда мы въехали вечером, все жители сбежали… Ладно, хоть корм лошадям был. В какой стороне замок?
— Там, — сказал Николаус.
Пан Немирович тяжело повернулся, посмотрел, привставая в стременах. Потом обернулся в другую сторону и спросил, куда уходит дорога.
— На Москву, — ответил Николаус.
— А что там? — спросил пан Немирович, указывая булавой между холмов.
— Борисфен, пан Немирович, — объяснил Николаус, чувствуя, что водка ударила в голову.
— Что же нам делать?.. — раздумчиво произнес пан Немирович.
— Идти на Смоленск, — ответил, не задумываясь, Николаус, озирая гусар.
Гусар было около тридцати.
— Но там нас и ждет Шеин, — возразил кто-то.
— Перед Жаворонковой горой надо свернуть, — сказал Николаус. — И обходить Девичью гору и Покровскую стороной, лесами, и выйти на дорогу до Красного.
— Тебе, пан Вржосек, ведомо, где? — спросил синеглазый гусар с квадратным лицом, обрамленным курчавой русой бородкой.
— Да, мы кружили здесь в разъездах.
— А конь твой, пан, гляжу, на ладан дышит, — сказал краснолицый тучный гусар с черными густыми усами.
Николаус посмотрел на саврасого. Тот еле стоял.
— Но у меня есть кобыла погибшего товарища, — продолжал краснолицый. — Хотя я ее берег на замену своему рысаку, что тоже утомился таскать по снегам такую тушу… Да уж забирай, пан товарищ панцирной хоругви. Есть у нас еще две пустые кобылы, да те похуже, в деревне взяли.
И он указал на соловую кобылу, почти красновато-желтую, со светлой гривой и светлым хвостом. Николаус отвязал переметную суму, достал оба пистоля, взял чекан. Привязав суму к седлу соловой кобылы, а один пистоль сунув за кушак, так как в одной кобуре уже торчала рукоять пистоля, а другой вогнав в пустую кобуру, Николаус подошел к саврасому.
— Застрели его, пан! — посоветовал кто-то.
Николаус протянул руку, погладил морду саврасого… повернулся и, дойдя до соловой кобылы, сел на нее.
Гусары тронулись по дороге. Саврасый один остался посреди слепящих снегов. Николаус жадно ел на ходу мерзлый хлеб, рвал крепкими зубами солонину и отмеривал небольшие глотки водки. И еще никогда жизнь не казалась ему такой невероятной, несбыточной — и все-таки сбывшейся, сбывающейся прямо сейчас.
И много позже, много лет спустя те дни голубых сугробов и представлялись ему миниатюрами драгоценной книги, утерянными, правда, ведь летопись не была доведена до конца, обрывалась на сказании игумена Даниила, ходившего от Царьграда в Иерусалим…
А Николаус Вржосек мог бы оставить подробное описание града Smolenscium’а на Борисфене среди бескрайних медвежьих лесов.
И там была бы миниатюра с понурым саврасым под холмом с розовыми дымами.
И много чего еще. Крылатые гусары, что ехали пред Жаворонковой горой. Их было около тридцати. А в замок прорвались семеро. Когда им преградили немцы и шотландцы Шеина путь, а со стороны леса поскакали казаки, пан Немирович в отчаянье кинулся к Борисфену. Из замка, увидев это, открыли огонь по московитам, но и те стреляли, и то один, то другой гусар, ломая крылья, летел в снег, врезался в сугробы до льда, об который звенели его латы. Раненных или просто упавших с убитой лошади добивали беспощадные казаки. Некоторые и раненные оказывали сопротивление, дрались палашами. Но казаки наседали, резали их на льду, как телят. И только горстка доскакала на измученных лошадях до стен замка, им открыли ворота, и сквозь гулкую темную башню они ворвались в город. Позади встала толща стен! Славен град сей, Smolenscium! Николаус повернул темное лицо с багровым рубцом и узрел суровый лик Девы Марии на внутренней стороне башни. Она глядела мимо… мимо… И была непреклонна. Но Николаус смотрел на нее. И слезал с соловой кобылы, пытался согнуть больную ногу, но так и не смог и, встав на одно колено, молился: «…Дзева Найслаўнейшая і благаславёная. Уладарка наша, Абаронца наша, Заступніца наша, з Сынам Тваім прымірыць нас, Сыну Твайму даручы нас, на Сыну Твайму прывядзі ўсіх нас…»
И тогда же дал обет уйти отсюда, из этого града смольнян, даже если гарнизон выдержит натиск московитов. Но с собой он вознамерился забрать Вясёлку, сиречь — Радугу.
Такое озарение постигло шляхтича на исходе зимы 1633 года.
Хождения по кромке жизни и смерти чреваты различными последствиями…
Часть пятая
36. Солнечное озарение
Пения не было слышно. Какого пения? Косточкин увидел над собой младенца с желтым лицом, светлыми крыльями, какого-то постмодернистского ангела.
Но нет, ангел был вполне обычный, просто личико и руки с ножками густо выкрашены в бронзу или золото. В этом было, конечно, что-то вызывающее. Как и вообще во всей церковной скульптуре. Возвышенные, небесные образы в грубом материале и крикливой раскраске производили странное впечатление.
Косточкин сидел на полу в каком-то гнезде… Он тут же поднялся — и увидел резные стены собора и большую икону внизу, к которой шли и шли люди. Но служба уже закончилась.
Мгновенье Павел Косточкин гадал, как это сюда вознесся… Мелькнула даже мысль о свадьбе, о том, что свадьбу он и снимает уже, свадьбу банкира и девушки с серебрящимися глазами. И он успел помертветь от печального уныния.