Подруга выпрямилась и виновато пожала плечами. Я ее не винила: у всех свой способ побороть страх, и если ругань на несчастного, попавшего в зубы упыря, помогала ей не рухнуть в обморок, кто я такая, чтобы ее поучать?
Я запрещала себе думать о том, что было бы с Приречьем, если б здесь не поселились дейвасы. Не знаю, кто указал им сюда дорогу, но сейчас я готова была этого человека расцеловать. Потому что благодаря их руническим мечам и огненным заклятиям жертв было гораздо меньше, чем могло бы.
Навьи твари очень быстро обнаружили пролом и ринулись через него, создав прорыв, равный тем, что сдерживали охранительные крепости. Как будто Чаща долго копила силы и наконец нашла возможность нанести удар. Но у нас здесь не было крепостей – только маленькая деревня, надежный тын, два дейваса, пара дюжин кметов[18] и одна не слишком опытная рагана. На улице ухало и визжало, пару раз в стекла царапались длинные когти, но снова и снова тварей срезал кто-то из защитников. Я, не отвлекаясь, штопала, заговаривала, отпаивала, уже не чувствуя боли в отнимающихся руках. Кажется, никогда еще я не пропускала сквозь себя столько силы, и было удивительно, что, оказывается, во мне ее так много.
Я отчаянно гнала прочь мысли о том, что будет, когда все закончится и дейвасы придут за мной – ведь их сомнения, если они и были раньше, теперь развеются в прах. Сейчас главным было спасти людей. О последствиях я подумаю потом.
Дверь распахнулась, словно ее выбили ногой, и в дом ворвался мелкий дождь, пропитанный запахом крови и сырой травы. Я подняла плошку с огоньком повыше, освещая замерших на пороге мужчин.
Один при беглом осмотре показался довольно бодрым и живым, и я тут же переключилась на повисшего на нем товарища. Рассмотрела заляпанное грязью и кровью лицо – и охнула.
– Совий! Кто его порвал? – я подскочила к парню, который привел Лиса, и вцепилась ему в воротник. – Кто? Ну, говори, живо!
Мужчина, отшатнувшийся при виде моего безумного лица, заблеял что-то непонятное. Марьяна оттеснила меня плечом и принялась командовать, куда уложить нового пациента. Я столбом стояла на пороге, вцепившись в плошку с огоньком, словно она могла дать ответы на мои вопросы. Вонь с улицы обжигала нос, она была противоестественной и потому куда более мерзкой, чем запах лекарств, ран и пота, витавший в доме. Я тряхнула головой, пытаясь вернуться в сознание, и захлопнула дверь. Марьяна уже справилась с распределением, сунула товарищу Совия в руки кружку с бодрящей смесью, а сама обтирала раны охотника чистой холстиной. Я подошла на негнущихся ногах и боязливо глянула через ее плечо.
– Ну что, подруга, сладишь? – шепнула дочка головы.
Я тяжело сглотнула при виде развороченной клыками руки и двух глубоких царапин, пролегших в опасной близости от яремной вены.
– Не могу же я так просто отпустить этого наглеца. Я с ним еще не за все шуточки рассчиталась.
Марьяна искоса посмотрела на меня. Выпрямилась, отбросила окровавленную тряпку и отступила в сторону, давая мне подойти к тяжело хрипящему Совию. Я глубоко вздохнула, унимая подкатившую к горлу дурноту, отдала подруге плошку с огнем и попросила держать повыше. Всего лишь трупный яд. И кислотная слюна. И обрывки навьей тьмы, пиявками повисшие на порезанной коже. Главное, не рухнуть в обморок.
Надо ж было Совию заполучить самую сложную рану из всех…
Я протянула руки и повела ладонями над его телом. От золотого царства – головы – к серебряному – животу. Круговыми движениями – к меди. Светящиеся нити были оплавлены и почернели, нарушая связь. Серебро потемнело. Медь окислилась. Но золото по-прежнему сияло, не замутненное прикосновением навьих тварей. Я принялась выстраивать порванные линии, вычищая из них гниль и черноту. Подарочки упырей поддавались неохотно, жгли руки и норовили впиться в меня вместо освобождаемого человека, но я давила их и выжигала белым светом, живущим в моем теле.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я осторожно подняла руки с тела Совия. Он провалился в беспамятство, устав кричать, и сейчас его грудь поднималась и опускалась ровно – парень спал, и сон этот был целебным. Я тихо застонала, когда Марьяна тронула мои ладони: они были исчерчены тонкими порезами, словно книжная страница строчками. Кровь сочилась из ран, перемешиваясь с серебристым сиянием. Марьяна усадила меня на табурет и принялась бинтовать руки. Вторая девушка, Кася, накрыла Совия простыней, подоткнув ее со всех сторон, будто ребенка пеленала, и устало присела рядом.
Помолчали.
– Неужто все? – тихо спросила Кася.
– Боюсь, если принесут еще хоть одного, я лягу рядом, – я бледно усмехнулась, но в моей шутке было слишком много правды.
Мы прислушались, но крики на улице в самом деле стихли. Снова открылась дверь, впуская заляпанного вонючими внутренностями, черным пеплом и чьими-то мозгами Мария. За ним размашисто шагал Дарган, еще более грязный, но ухмыляющийся широко и свирепо. Его одежда слегка дымилась. Кася икнула, подскочила, зажав рот рукой, и бросилась во двор. Подозреваю, что на поиски отхожего места. Марьяна оказалась крепче и только побледнела. Я же просто кивнула, приветствуя своих будущих палачей:
– Всех вытащили.
Марий начал что-то говорить, но я уже не слышала, погружаясь то ли в сон, то ли в беспамятство. Весь мир поглотила тьма, а в ней горели два огненных глаза, и спрятаться от всепроникающего взгляда мне было некуда. Я и не стала: подхватила невесть откуда взявшийся лоскут тумана и завернулась в него, как в одеяло, чувствуя, как отступает жар пламенного взора.
Я не была уверена, что проснусь. Но сил оставаться в сознании больше не было.
Глава 18Безумию не поется слава
Я откинула одеяло, дыша так, словно пробежала пешком всю дорогу от Рябинника до Приречья. Обрывки тяжелого душного сна повисли на ресницах, и мне едва удавалось держать глаза открытыми. Но возвращаться в сон, где я снова увидела серые бугристые деревья, сейчас было выше моих сил. Неловко дернув рукой, я застонала от боли. Подняв обе ладони к глазам, убедилась, что память не подводит: от запястий до середины пальцев руки были обмотаны пропитавшимися кровью тряпицами. Накануне я приняла на себя слишком много злобы навьих тварей, и она прорвалась даже в Явь, поранив живую плоть. Обычно такие раны затягивались за счита-ные часы, но я слишком давно не проводила обрядов очищения. Вначале было не до того. Потом явились дейвасы. А вслед за огне-носцами пришла и нечисть.
Тело дрожало, словно после приступа лихорадки. Простыни пропитались потом, подушка уныло валялась на полу. Кровать больше напоминала поле боя, чем место отдыха, а я чувствовала себя трупом, даром что была жива. К счастью, у изголовья стояла кружка с водой, которую я выпила на едином вдохе. Голова по-прежнему кружилась, но сознание немного прояснилось. Я огляделась по сторонам и прислушалась: все было тихо. Пожалуй, слишком тихо для помещения, в котором должны находиться по меньшей мере семеро тяжелораненых, даже если все, кто мог стоять на ногах, разошлись по домам.
Я кое-как сползла с кровати, набросила на плечи шаль и медленно, держась за стеночку, направилась в горницу. Там и в самом деле никого не было. Если б не плохо отмытые пятна крови на полу да позабытая в углу корзина с грязными лоскутами, я бы решила, что мне привиделся еще более кошмарный сон, чем обычно. Но в воздухе по-прежнему угадывался легкий запах тлена и человеческих кишок. К горлу подкатила тошнота, и я, зажав рот рукой, кинулась к полкам, судорожно ища нужный мешочек.
На печке нашелся полный кипятка чайник, и я мысленно возблагодарила доброго человека, который позаботился обо мне, пока я валялась в беспамятстве. Кое-как процедив настой, отхлебнула сразу большой глоток, почти не поморщившись, когда горячая вода обожгла рот. Дурнота отступила, и оставшуюся часть лекарства я могла допивать уже не спеша, медленно цедя горькую зеленоватую жидкость.
Едва усмирив бунтующее тело, я почувствовала, как сердце сжимает тревога. Совий тоже исчез, а ведь его раны были самыми тяжелыми. В ближайшую седмицу он не должен был даже голову от подушки поднимать, и перемещать его куда-то было глупым и ненужным риском. Кому пришла в голову эта жестокая идея, уж не дейвасам ли?
В доме стояла духота. Смешиваясь с неприятными запахами, она начала сводить на нет действие настоя. Я не стала рисковать и вышла на крыльцо, полной грудью вдохнув ночную прохладу. По всей деревне горели огни, но ни людей, ни навьих тварей видно не было.
Вдруг из темноты на меня выпрыгнуло что-то большое и тяжелое, вцепившееся в руку острыми иголками-когтями. Я дернулась от неожиданности, и остатки настоя выплеснулись на меня и белую, порядком испачканную шерсть.
– Да чтоб тебя навьи сожрали! – в сердцах выругалась я, отрывая от себя взбесившегося Одуванчика.
Кот истошно орал, сверкая зелеными глазищами, и цеплялся за меня всеми четырьмя лапами. Мне все же удалось отцепить от себя зверя, но кот и не думал успокаиваться. Он прохаживался по порогу, вздыбив шерсть и став больше раза в три, утробно рычал и не сводил глаз с уличной темноты. Я до рези всмотрелась во тьму, но не увидела совершенно ничего, что могло бы так напугать Одуванчика.
Несмотря на брошенные в сердцах слова, я была рада видеть кота живым и невредимым. А еще очень надеялась, что Пирожку тоже удалось пережить эту ночь. Я была полна решимости сделать новый настой, а после все же выяснить, кто и куда утащил моих раненых, заодно проведав коня. Злость нарастала грязной пеной, и я принялась считать от одного до десяти и обратно, чтобы успокоиться. Кем бы ни были похитители, они рисковали жизнями людей. Неужто не понимали, что без помощи раганы залечить раны те не сумеют?! Мы с Марьяной и Касей столько сил вложили, чтобы всех спасти, а что теперь?
Я скрипнула зубами и выдохнула последний счет. Злость поутихла, и я смогла почувствовать серебристое мерцание внутри. Но стоило коснуться его, как накатил страх. Так мало, помоги, Светозарная… Не хватит даже на то, чтобы затянуть простенькую царапину.