Рагу из дуреп
АДАМОВО ЯБЛОКО (повесть)
Кусочек оного плода, застрявший у него в горле, по сей день именуется адамовым яблоком.
Людмила Шарга.
И вот я - в Америке! И вовсе не собиралась уезжать я в эту страну. Просто подвернулась оказия: мне предложили рвануть туда с желанной для многих целью повышения квалификации. Повышали-то её торговые работники, в число которых я не входила, но шанс увидеть заокеанский рай подвалил вовремя: бандитские разборки на улицах и передел госсобственности уже утомили, а страсть к познанию огромного, сверкающего, как рождественская ёлка, мира взлетела на самый пик. И с помощью кое-каких знакомств я закосила под студентствующую торговку. Тем более что всё новое, начиная, к примеру, с первого леденца-петушка в шелестящей обёртке – соблазн не намного меньший, чем в своё время яблоко для Адама.
...А он встретился мне в самые же первые дни – хэллоуинские. Я ещё не вполне обустроилась в своей небольшой комнатке: девственно-белые стены и потолок, с которого сияла невиданная мной ранее галогеновая лампа. И широченная, как взлётная полоса, кровать, вызвавшая во мне недоумение своей беспредельностью и необъятностью. На крохотной кухоньке – электрическая плитка, широкий как шкаф холодильник и микроволновка, вселявшая подсознательный страх.
...Он выделялся среди других – тёмно-шоколадных, желтовато-узкоглазых, разбойно-рыжих и прочих разномастных посетителей хэллоуинского маскарада, где возраст ограничений не имел. Более того, приоритет отдавался парам от пятидесяти и выше. Им и кофе, и, случалось, коктейли (по-английски – «дринки») за счёт заведения преподносили хорошенькие мулатки в белых передничках. Молодых посетителей – от двадцати до тридцати лет – было не больше трети зала. Уже потом я узнала, что в «злачные места» пиндосы пускают только тех, кто достиг двадцати одного года. Хотя громадному чернокожему секьюрити на входе это нисколько не мешало изучать ай-ди – удостоверения личности – даже тех, кому было за восемьдесят. К моему изумлению, их тут было – что мотыльков летом. Бойкие старушки в полумасках с не менее бойкими своими бойфрендами проводили оставшееся им время с нескрываемым наслаждением.
...Он возник возле меня внезапно, как с неба упал, и его широкополая, прямо киношная шляпа хэллоуинского ковбоя показалась мне ореолом, нимбом – так загадочно её светлый овал обрамлял его смуглый лоб.
– Джим, – представился он, и королевским жестом человека, до сих пор не знавшего ни в чём отказа, повёл меня на середину зала.
Я не помню ничего из того, что он говорил, не скажу ни слова из того, что ему отвечала – словно какая-то невероятная химическая реакция включилась во мне... И уже через короткое время, скрепив узы Гименея печатями и подписями уважаемых лиц мэрии, из гражданки Аникиной я стала миссис Смит. О, если бы я знала, что последует из этой слепой веры в сказку!
****
Что такое счастье? Богатство? Карьера? Любовь? Почему люди, зная, что надо всегда поступать себе во благо, норовят обязательно сделать наоборот? Казалось бы, так просто: даже рыжий Сиенна, забравшись в Джимов дом (за который ему, как собаке, платить-то не приходилось) выбирал себе местечко поудобнее, чтобы и хозяев держать в поле зрения и входную дверь, откуда могла бы прийти опасность. Он клал мохнатую морду на лапы и зорко следил за всеми передвижениями в доме. Но то Сиенна, он – золотистый ретривер, а это мы – люди. А человек, как известно, сам кузнец своего несчастья. В отличие от животных, ему часто отказывают мозги.
Первое, что сделала я: повесила свидетельство о браке в самом видном углу своего нового дома. Первое, что сделал он: составил брачный контракт, в котором указал, что его дом – это только его дом. Располагался дом в тихом районе, возле парка и озера. Не очень большой, по здешним меркам, но и не маленький, потому что кроме первого этажа, из которого, впрочем, дом и состоял, был ещё так называемый цокольный, для хозяйственных, как я поняла, нужд. Там стояла стиральная машина с сушкой и белыми пластиковыми корзинами, куда мой хазбенд («муж» по-русски) каждый вечер сбрасывал свои футболки, сорочки и носки. Там же находилась вся бытовая химия и техника: коробка аэрозолей, два пылесоса, цветные тазы и вёдра, что-то похожее на швабры и другие, не сразу разгаданные мной приспособления для поддержания Чистоты.
Да, именно так: Чистота с большой буквы. Это понятие вместило в моей новой жизни так много, что в малый шрифт оно теперь просто не укладывалось. У себя на родине я привыкла: ополоснула лицо, провела пару раз зубной щёткой во рту, нос припудрила, губы мазнула – и готово. Что касается влажной уборки, она происходила так же, между делом, и не занимала в моей жизни большого места. Потому что куда больше времени уходило на работу, на чтение и учёбу, на девичники в студенческом общежитии и развлечения где-нибудь в «Палладиуме». Гигиена как таковая была понятием несущественным, или вернее, не настолько существенным, чтобы из-за неё у меня когда-либо возникали тёрки. Ну, разве кто из пацанов забрасывал пару своих носков с просьбой срочно постирать, а я торопилась на дискотеку.
– Такое возможно только в дикарской стране, – свысока заметил Джим, прикидывая, долго ли ещё ему придётся меня слушать. Я как раз готовила ко сну постель: натягивала на углы пухлого матраца невесомо-тонкую шёлковую простыню, то и дело норовящую спорхнуть к моим ногам. Потому – очередной вопрос хазбенда «как это: забросить грязные носки в комнату девушек?» – показался мне несущественным. Я промолчала и, пощёлкав выключателями, нырнула под кисейный балдахин. Великолепная кровать в восточном стиле манила призывом. Эту шикарную вещь посоветовала взять моя лучшая (и единственная) подруга Власта. И не просто посоветовала, а сама и взяла: кровать стала её свадебным подарком.
– Человек проводит в кровати большую часть жизни, – убеждала она, с восторгом поглядывая на образец, выставленный в торговом зале. – А женщине такая кровать просто необходима. Она в ней будет чувствовать себя сказочной пери.
– Пери, – обратился ко мне Джим, игнорируя моё настоящее имя Параскева: я как-то упомянула, что означает оно «пятница», после чего имя это тут же стало для него… исламским – то есть, неблагозвучным. К тому же, в середине мерещилось ему слово rascal – «плутишка». И Джим наотрез отказался именовать меня Параскевой. Родители же выбрали мне имя с надеждой заложить в мою судьбу важную программу: Святая Параскева считалась покровительницей путешественников, а родители всю жизнь мечтали поехать вокруг света. Правда, при Советах такое было почти невозможно по причинам политическим, а после стало недосягаемым в силу материальных.
– Пери, почему от тебя пахнет женщиной? – не успев забраться в постель, поинтересовался супруг и, к моему изумлению, откатился на другой край необъятного ложа. – Я не усну!
Я замерла. Через минуту тягостного молчания он рывком сел на противоположном краю, раздражённо стянул на себя простыню и занавесил ею нос.
– Это невозможно!
Я ощутила неловкость. В розоватом свете ночника искажённая тень Джима нависла надо мной как угрожающий оборваться карниз.
– Это… – Джим не нашёл подходящего сравнения и грозно взглянул на меня, как бы давая понять: здесь, в фантастически-высокой цивилизации, которая держит в пальцах нити от судеб мира, такое несерьёзное отношение к гигиене абсолютно вне закона. Он снова потянул воздух и брезгливо скривился.
– Ты не должна пахнуть ничем. Ничем, – повторил он назидательно. – Тем более женщиной.
И прорубив ладонью между нами границу, презрительно отчеканил:
– Я не хочу, чтобы надо мной смеялись из-за твоих варварских повадок!
Ну вот, подумала я, в каждой избушке – свои погремушки! Одна сокурсница-иранка рассказывала, что у них до сих пор мужчины и женщины даже на лыжах катаются по разным склонам гор, и до сих пор женщина ни в чём не перечит мужу на людях. Но то восток, а тут – цивилизованная страна, где женщины рулят не хуже мужчин. Отчего же вместо нежных слов и поцелуев этот отчуждённый тон?
– Джим, я только десять минут назад вышла из ванной, – попробовала я защититься, принюхиваясь к самой себе – никаких запахов, разве что лёгкий аромат шампуня.
– Повторяю, от тебя не должно пахнуть ничем натуральным! Это стыдно.
Его голос стал напоминать скрип мерно раскачивающихся качелей, сходство с которыми усиливала колышущаяся на пологе кровати Джимова тень. Живые интонации с каждым словом исчезали из его голоса, а сам Джим вместе со своей тенью, вероятно, для пущей убедительности на каждом слове как бы вколачивал гвозди в мою голову. «Тюк – это позорно! Тюк – это отвратительно!»
– Никогда больше не огорчай меня подобным образом, – повторял Джим деревянным, не допускающим возражений тоном. – Никогда. Слышишь, хан?
Я прыснула. Этот «хан» (сокращение от «honey») был самым ласковым из пиндосских словечек, что-то типа их же «бэби» или нашего «дорогая». Буквально же оно переводится как «мёд», и всегда, когда Джим меня так называл, я представляла себя или ложкой дёгтя в огромном деревянном жбане мёда или ханом в атласных подушках, из-за чего никогда не могла удержаться от смеха. Засмеялась я и сейчас, чуть не выдав всё, что по этому поводу вертелось у меня на языке. Про то, что, боясь назвать меня «пятницей», Джим называл меня ханом! И про тегеранско-афганские традиции, и вообще, кстати, про гендерные искажения, которые ведут к нарушению взаимопонимания полов – наткнулась на днях в инете на чьё-то дипломное исследование по этой теме. Но исхитрилась сдержаться: всё же первая ночь с любимым человеком в первом в моей жизни собственном доме в новой для меня стране…
– Джим, ты забыл: я и в самом деле женщина! – попробовала я разрядить обстановку и слегка подвинулась в его сторону.
– Женщина не должна пахнуть, – взъелся он опять. – Человек вообще не должен ничем пахнуть, это стыдно, – и, аккуратно ухватив подушку за ухо, без тени сомнения двинулся к двери.