– Я не понял, дорогая. Ты провозглашаешь апартеид?
– При чём тут апартеид! – ещё больше изумилась я неожиданному повороту.
– Ты же сказала, что белый этнос уже сам себя замещает.
– Не говорила я такого!
– Как же не говорила, дорогая? Вот дословно: среди победителей – ни одного белого.
– Ну? Так оно и есть, ни одного. Это факт, а не апартеид.
– Это апартеид. Только с обратным знаком. Не советую флудить такими выкладками.
Джим бросил на меня испепеляющий взгляд и молча направился к двери. Он как никто умел создавать вокруг себя зоны пустоты…
– Пожалуйста, хан, – приостановился он на выходе, – подбери что-нибудь поприличнее из одежды, вечером я заеду за тобой в колледж – мы приглашены на парти в честь Дня независимости.
И уже перешагнув порог, прежде чем закрыть дверь, мстительно добавил:
– Да не забудь сначала принять душ. Там будут мои коллеги. Хоть ты и похожа на белую, я не хочу, чтобы из-за тебя надо мной смеялись за спиной.
***
Часы показывали десять утра – до уроков ещё два часа. Я решила пока «заняться хозяйством». Если продолжать экскурсию по цокольному этажу, то, протиснувшись между кипами картона с беспорядочно набросанными красками, упрёшься в одну из кладовок, где стоит новенький сверкающий «Шанель» – не флакон духов, а велосипед – да-да! Для меня тоже стало откровением, что дом Коко производит не только духи и маленькие чёрные платья. Дизайнерский велосипед также был выдержан в классическом чёрном цвете. С седла и багажника свисали элегантные стёганые сумочки, которые больше пристало бы носить через плечо, а на раме красовались две скрещённые подковки – эмблема, знакомая каждой уважающей себя женщине. Я, затаив дыханье, вожделенно ходила вокруг этого чуда и, наверное, напоминала кота, ронявшего слюнки на жирную мышь. Пользоваться им мне не дозволяли категорически. Без всяких объяснений, вопросов и тем более ответов!
«Chanel» всегда стоял одиноко, иногда чуть припорошенный пылью, на которую мне строго указывал белый конусообразный палец хазбенда. Сам же хазбенд ездил на чёрном спортивном «Pontiac-Firebird», который был так неприлично-шикарен, что вызвал бы обморок у всех моих приятельниц на родине.
Остальное пространство, кроме шкафов, занимали Джимовы эскизы разных лет. Их было так много, что не хватило стен на первом этаже. Они грудились, закрыв собой даже крохотные, с носовой платок клочки проёмов между дверями; спускались в цоколь, чтобы не тесниться и не соперничать за право быть замеченными, ведь уровнем выше всё было занято более успешными и более скорыми на подъём. Назвать эти эскизы картинами на мой неискушённый в гейм-арт-течениях вкус было трудно. Трёхмерные яркие, цветные разводы, среди которых угадывались птицы, цветы, и даже чёрные коты, яростно выгнувшие спины или, наоборот, застывшие в созерцании луны. Лица каких-то женщин, выписанных с явным чувством, но почему-то, как большие чёрные мухи, увязшие в паутине собственных волос, или черепа и кости возле склонённых в молитве монахов, а то вдруг снова солнца, острые лучи которых упирались в подпись: Джеймс Смит. Подпись была каллиграфична, готична и чем-то похожа на того чопорного Джима, которого я знала, и совсем не вязалась с яркими, даже сумасбродными мотивами.
«Странный какой-то», – думала я, в сердцах смахивая пыль с очередного «шедевра»: долларовая купюра, а в центре неё – языки пламени над привязанной к столбу человеческой фигуркой. Над пламенем в лучах традиционного для Джима солнца угадывалось Всевидящее Око! Уж не свихнулся ли мой Джим на таксах? Я повертела картинку, прикидывая, с какой стороны для неё будет выгоднее освещение и, так и не остановившись ни на чём, сунула её в угол. Покажу это Власте. Она специализируется на психологии, пусть посмотрит и даст своё заключение. Может Джим вообще с клиникой? Странностей-то у него хоть отбавляй. Тем более что заскочить к Власте всё равно нужно. Вчера она пыталась нанести мне визит. Джим долго разглядывал её смуглое лицо в экран домофона, но открывать дверь категорически запретил. Во-первых, он был вообще против дружбы с так называемыми «цветными»: хотя Власта была коренной пражанкой и прилетела в США из Праги, папа её был самым настоящим сомалийцем, мы подозревали даже, что самым настоящим сомалийским пиратом. Когда-то будущий пират учился в ЧССР вместе с Властиной мамой. От него и остался у их дочери смуглый цвет кожи и крутые кудри. Когда коммунистическая платформа наших стран раскололась в пользу соседней с Сомали Эфиопии, папа отплыл на этой платформе на родину, где его политехническое образование мало пригодилось. Он занялся каким-то бананово-кокосовым бизнесом, прогорел, угодил, благодаря кланово-племенным связям, в новый бизнес и вдруг… стал миллионером. Сам он, вроде, по морям не плавал и суда не захватывал, но, сидя на роскошной вилле на берегу Аденского залива, вроде как руководил процессом. Хотя, возможно, это был просто стереотип мышления: раз сомалиец – то непременно пират. Точно я знала лишь то, что время от времени он присылал дочке почти неприличные суммы в твёрдой валюте, и она всегда меня поддерживала, не скупясь, считая, что мы почти сёстры.
Короче, экспромт-визиты друг к другу были у нас в порядке вещей. У нас – но не здесь, в этой каменной цитадели!
– Дорогая, – сдвинув брови, попытался пошутить мой суровый цербер, – почему кто-то пытается взломать мою защиту?
– Почему взломать? Мы с Властой подруги по колледжу, – охваченная раздражением, я изо всех сил пыталась оставаться спокойной. – И что ты везде приплетаешь какие-то взломы?
– Потому что у нас в стране являться без приглашения – это как плюнуть в чужой суп. Это хуже, чем взломать чужой сайт.
Я промолчала. Подруга потопталась у ворот с ликующим Сиенной и вскоре, к удовлетворению Джима, убралась восвояси.
– Мы – цивилизованная нация, и ваши варварские привычки здесь не пройдут. Ты должна понимать элементарные вещи. Тем более, – он посмотрел на меня значительно, – ты живёшь в моём доме. Хозяин – я! Решать без меня ты ничего не можешь. Кроме того, – он взглянул на меня чуточку насмешливо, как бы забавляясь, – возраст у тебя ещё зелёный.
Лучше бы он этого не говорил. Я уже полгода старалась держаться, не встревать в конфликты. Не реагировать на оскорбительный тон, на мелкие уколы. Но в этот раз меня достало: Джим при каждом удобном случае напоминал мне о моём возрасте. С возрастом, кстати, проблемы у меня начались не сегодня. На родине меня давно, лет уже с двадцати, считали старой, образно говоря, девой, и при всяком удобном случае старались ущипнуть. Мол, тебе уже мечтать не о ком, кто берёт, за того и иди. Идти за кого попало – не хотелось. Одним словом, у нас мой возраст уже считался внушительным. Здесь же – наоборот: таким, как я, лишь недавно начали отпускать алкоголь, во всех барах и ресторанах у меня придирчиво разглядывали ай-ди, и я постоянно наталкивалась на отношение к себе как к несмышлёнышу.
– Возраст?! Мне почти двадцать шесть! Я давно не маленькая девочка, чтобы мне подтирали нос! – орала я, уже не в силах остановиться. – И вообще! У нас к двадцати одному уже перестают ходить на дискотеки, а у вас – только начинают! Да, у вас восьмидесятилетние на дискотеки ходят! Прикажешь и мне до восьмидесяти дома сидеть?!
Джим обалдело уставился на меня. Он не ожидал взрыва и потому опасливо ретировался. А я внезапно отчётливо осознала, какая бездна разделяет нас и какая малость связывает.
***
Стрелки часов близились к одиннадцати, автобус же отходил в одиннадцать пятнадцать. Если вечером предстояла парти, нужно было поторопиться: кроме встречи с Властой предстояло выкроить время на поход в супермаркет, холодильник уже был пуст и, хотя хазбенд ел только органик овощи и сыр, соусы, без которых он не садился за стол, как ничто другое требовали множества различных ингредиентов. И значит, тоже времени. Стало быть, моя задача сегодня – нигде не задерживаться.
Но и темп сегодня почему-то не задавался. Может, сказывалась замотанность последних месяцев: всё-таки учиться, работать и тянуть семью, даже если в ней лишь двое – задача непростая. Непростая она ещё и потому, что я не понимала своего избранника. Я не могла взять в толк, зачем ему нужен этот напичканный вещами дом, если жизнь в нём всё равно шла как бы в виртуале, платить же надо было за реал. Проще снять квартиру. Зачем такой большой двор, а во дворе – этот старый, заросший лаковыми листьями бассейн, если в нём к живейшему интересу Сиенны плескались лишь две индифферентные черепахи. В университетском городке, где, «повышая квалификацию», подружилась я с Властой, за копеечный абонемент всегда можно поплавать в общественном бассейне, да ещё и весёлой компанией.
Зачем всё это, если механика бытия полностью замкнулась на чужом вкусе? «Ты ничего не понимаешь, дом – это частная собственность!» – презрительно парировал Джим, чем опять ставил меня в тупик: какая же это собственность, если владеет домом банк, у которого Джим ещё тридцать лет обязан выкупать его за безбожно-грабительские проценты! За такие же проценты выкупает он у банка и «Понтиак» – на все эти выброшенные деньги можно было бы запросто купить несколько «Тойот» – для меня тоже. И чувства, ещё не так давно живые, как бы припорошились пылью, завязли в тенетах ролевых игр: так – можно и нужно, а так – не по стандарту и потому нельзя.
У себя на родине я привыкла к людям искренним и простым. Они запросто ходили друг к другу в гости и довольны были самым малым. По слухам, когда-то они таскались на октябрьские и первомайские праздники с транспарантами и флажками, а дома на кухнях весело слушали всякие западные «волны» и «голоса». На Новый год весь город вываливал на площади: хлопали пробки шампанского, гремели динамики, взлетали нехитрые фейерверки... А здесь, в пиндосском раю, в удобном, хорошо обставленном доме меня почему-то нисколько не тянуло по вечерам зажечь свечи, и вовсе не радовала похожая на ладью цветная ваза, где они должны были бы плавать. Неинтересно было смотреть огромный, во всю стену, телевизор, вызвавший бы приступ вожделения у всех моих подруг… Мне всё здесь стало немило. Я сознавала свою странную, облепившую мен