В свете, проникавшем сквозь несомкнутые жалюзи, я увидела его залитые чем-то кремовые брюки, грязные ботинки, и возле одного из них – увесистый, жёлтой кожи бумажник. Джим купил его в день нашей «свадьбы», в память о новом этапе собственной жизни. Мне же в тот знаменательный день он не купил даже цветка. Чуть позже, когда я пробовала заикнуться об этом, он коротко отвечал: «В Америке именно невесты оплачивают свадьбу и покупают себе цветы». Ещё позже он стал отвечать ещё короче: «Цветы стоят денег»…
Я открыла бумажник: сто долларов, три кредитки и две дебет карты. Самое же захватывающее было то, что я знала Джимов пин-код. Он был одинаков на всех его картах: 1228 – двадцать восьмое декабря – дата развода с первой женой. В прошлом году именно в этот день он чинно отметил свою новообретённую свободу, в честь которой повёл меня в очередной невкусный буфет.
Недолго думая, я выхватила карточки и, кинув бумажник с соткой обратно, выскочила из офиса. Сердце моё грохотало в грудной клетке и, казалось, вот-вот пробьет её. А завораживающие ритмы в моей голове уже сложились в мамбу, и гремела она как фейерверк. Фейерверк в честь моего решения.
Человек хочет счастья. Любое своё действие он проворачивает с мыслью: хочу! Хочу счастья. А представляется оно как в одушевлённом, так и неодушевлённом имени существительном. Или даже в абстрактном понятии, вообще пока не принявшем какую-либо форму. Ни один из нас не собирается ввергать себя в круговерть проблем, но в итоге, если взглянуть со стороны – всё наоборот: никакого счастья человек не добивается. Он проигрывается в карты, курит, спивается или просто гонится за каким-нибудь журавлём в небе, в то время как синица в его руке, устав ждать, улетает куда-нибудь за моря-океаны в тридесятое царство. И тогда человек начинает биться как в падучей: пач-чему, ну, пач-ч-чему и синица от меня улетела. А ведь я так к ней привык…
– Жми! – громким шёпотом скомандовала я Власте, и она, ни о чём не спрашивая, нажала на газ.
***
Странный народ – пиндосы. Они так рано укладываются спать, что непонятно, кем же заполнены дискотеки и ночные клубы. Ведь сказать, что там пусто, судя по той же «Изумрудной королеве», нельзя. Наоборот, желающих порезвиться – навалом! И прибывают они примерно в это время – сейчас на часах 23:40. А вокруг – ни души. И в домах огни пригашены. И машины редки.
– Так куда? – снижая скорость, поинтересовалась, наконец, Власта. – Мы катаемся или как?
Я не сразу ответила, занятая своими мыслями. До полуночи я успею снять деньги хотя бы с нескольких карт: если лимит – пятьсот долларов в день, то хотя бы полторы тысячи. После полуночи – с началом нового календарного дня – ещё столько же... А если успею снять со всех пяти…
– Где тут банкомат?
– Как скажешь, босс, – подмигнула мне Власта и через минуту затормозила. Банкомат смотрел прямо на меня.
«Хорошо, что мы отъехали подальше», – подумала я, почему-то нисколько не стесняясь своего решения. Ну, не то, что я очень бы нахомутала, потеряв синицу в образе хазбенда, но я собралась совершить настоящее преступление, караемое кодексом. Не знаю, как местным уголовным – всё-таки я была официальной женой и имела право на его кошелёк. Но по этическим, именно этическим нормам это было, безусловно, недопустимо. И если Бог существует, он наверняка влепит мне единицу. А мотивация была всё та же – хочу! Хочу машину!
Накинув на голову капюшон, я пошла к банкомату. Власта смотрела на меня во все глаза. Наверное, она не ожидала от меня такой прыти. Я и сама дивилась себе, хотя, впрочем, это меня совсем не останавливало. С восторгом подсчитав выданное первым банкоматом, мы с Властой начали последовательно объезжать остальные. Все они услужливо шелестели банкнотами. К половине первого у меня уже было не три-четыре, как я надеялась, а почти тринадцать тысяч: на моё счастье, некоторые банки не успевали зарегистрировать снятие денег и отдавали их ещё раз! А на одной из карт вообще не было лимита. Власта предупредила, что банк мог зафиксировать номера банкнот, потому завтра же она обменяет эти купюры на другие – она знает, где и у кого, а эти уедут в Африку. С тайным облегчением я сунула ей в бардачок всю пачку.
– А ты ничего, – удивленно проговорила она, когда мы вернулись к Джимову дому. И с гордостью заключила: – Моя школа!
Дома по-прежнему никого не было – ступени и дверь терялись во тьме. Теперь мы с Джимом были квиты. Ему – диадема и «прототип», мне – машина.
– Новую тачку будешь держать у меня, чтоб шизоид не догадался, – сказала Власта, и я подивилась её трезвому уму. Мне бы и в голову это не пришло.
Я бухнулась в постель и, как это ни странно, тут же уснула. Под полудетский перестук палочек маримбы из Джимовой стереосистемы. Надо бы выключить, подумала я сквозь сон и – тут же забылась.
***
Мне снился даунтаун в огнях. Банкоматы, как пацаны сигаретками, плевались банкнотами. И аспидного цвета туча, которую рвал на куски сырой ветер. Из неё сыпались розовые, покрытые воском яблоки. Есть их не стоило…
Джим в этом доме был как Алеф. Как точка в пространстве, из которой исходит всё. По крайней мере, именно это я почувствовала, когда утром, не разлепив глаза, услышала раздражённый стук кастрюль на кухне. Хазбенд явно в сердцах грохотал чем-то и вполголоса проклинал всех и вся. Одновременно он названивал куда-то и о чём-то договаривался. Между этими звонками он резко и отрывисто отвечал на параллельные звонки, причём касались они меня. О чём именно шла речь, я не разобрала, но внутренне сжалась, потому что знала причину. Хоть и тешила себя надеждой, что ошибаюсь. В стереосистеме тем временем занудно пилили скрипку.
– Что-то произошло? – спросила я хазбенда, остановившись в проёме арки, отделявшей кухню от столовой.
Наши спальни и кабинет вливались в систему коридоров так, что миновать эту помпезную, с камином, канделябрами и массивным овальным столом комнату было невозможно. Мои намерения были невинны: узнать причину Джимова буйства и предугадать его дальнейшие действия. Теплилась надежда, что всё как-то обойдётся. Ведь нас с Властой никто не видел, а кредитки из незапертого офисного здания мог свистнуть кто угодно. Если, конечно, Джим уже обнаружил пропажу. Но я надеялась, что ещё нет.
– Произошло, – нависнув над массивной пароваркой, хмуро ответил мой одетый в розовую пижаму муж. – Сама знаешь, – добавил он, и в тоне его голоса проявилось всё то, что прежде тщательно маскировалось.
Я проигнорировала выпад и как можно слаще проворковала:
– Расскажи же мне, дорогой.
Он отчуждённо посмотрел на меня и отчеканил:
– Сейчас здесь будет полиция, и ты сама ей всё расскажешь. И покажешь. Воровка!
– Я не в курсе твоих проблем, Джим, поэтому твоя полиция не имеет ко мне отношения. А вот ты, дорогой, потрудись объяснить, где ты был всю ночь после того, как укатил из «Лофта» со своим «прототипом» и бриллиантовой диадемой? За какие такие шиши ты делаешь своим любовникам такие подарки? У тебя же «таксы-таксы». И моргидж, – язвительно ввернула я, наблюдая, как лицо хазбенда сначала краснеет, потом бледнеет и в итоге принимает то беспомощное выражение, какое бывает у застигнутых возле родительского сейфа детей.
Джим смотрел на меня во все глаза.
– Ты в своём уме? – выдавил он. В голосе его прозвучала растерянная и невнятная детская угроза. Почувствовав себя на верном пути, я понеслась дальше.
– Ты сам хотел всё это услышать. Сам! Я не собиралась озвучивать твои выкрутасы. Я о них знаю давно. И если теперь у тебя возникли проблемы, я рада. Может, это тебя чему-нибудь научит. Тоже мне, гений! Не гений ты, а гей! Твои картины – бред сумасшедшего! Ты сам – полная бездарь!
Пожалуй, последнее не стоило бы произносить, но «Остапа несло».
– Тебя в психушку надо сдать! – услышала я свой голос уже как бы со стороны, потому что в этот миг Джим молча обхватил мою шею ладонями.
Так душат киношные маньяки – молча и неумолимо. Я подавилась и в последних проблесках лишённого кислорода сознания замахала руками. И не зря: они нащупали спасение. Накануне я гладила брюки, и вот, наткнувшись рукой на так и оставшийся на столике утюг, я схватила его и изо всех сил врезала доморощенному маньяку по ноге. Он тут же отпустил меня. В один скок я оказалась в ванной, где тоже был телефон, и, задыхаясь, набрала 911.
– Скорее! Муж меня убивает! – прохрипела я.
– Машина выехала, ожидайте! – даже не спросив адреса, ответил оператор 911. Впопыхах я забыла, что полиция здесь мгновенно определяет адрес по номеру телефона.
Воодушевлённая оператором и вооружённая всё тем же утюгом, я увидела себя со стороны и вдруг поняла: та, вторая я, которую я ещё совсем мало знала, уже взяла поводья в собственные руки. Но поводья – это ещё полдела. Я прислушалась к тишине за дверью и отперла защёлку.
– Русский варвар! – тут же заорал в столовой Джим. – Гражданка дохлой страны! Не смей в моём доме…
Он не успел договорить. Если бы он не произнёс эти слова, может, всё бы на том и закончилось. Но он их произнёс. И я запустила в него утюгом. Он увернулся. Раздался хруст стекла, в балконной двери образовалась крупная паучья сеть, совсем как на картине, что висела над диваном в прихожей.
– А ты – гражданин сдыхающей страны! Расист! Женоненавистник! – громко выкрикнула я… и увидела на пороге двух розовощёких полисвуменов. В рациях, дубинках и, наверное, кольтах. Может, это были и не кольты, в оружии я не разбираюсь.
– Что происходит, мэм? – встав между мной и моим обидчиком, спросила первая. Вторая спокойно разложила на столе бумаги.
– Она разбила окно! Она украла мои кредитки! – тыча в меня пальцем, мстительно ухмылялся Джим. Полис-дама взглянула на меня и подняла брови:
– Вот как? И эта женщина вам незнакома?
– Да, как оказалось, совершенно незнакома!
Теперь пришло моё время мстительно ухмыляться. Я молча вытащила из кармана ай-ди и сунула полицейской.
– Простите! – поднялись её глаза ещё выше. – Но тут указано, что она живёт по этому адресу! Кто же тогда вы и что вы делаете в её доме? – пове