– Это оно, да, – ответил он ей. – Просто стробоскоп. Ничего страшного.
– Хорошо. Я готова. Только ты должен кое-что уяснить. Я не могу этого сделать, не прямо сейчас.
– Прошу прощения?
– Я не могу делать… что бы там ни было, я не могу делать это на голодный желудок. Так что позволь мне сделать то, что я собираюсь сделать.
Скальпель зашевелился. Он отодвинулся от его горла и направился к смотровой койке. Там все было устроено для ампутации пальца.
Чжан никогда в жизни не двигался так быстро. Он схватил стробоскоп и включил его.
– Извините, – сказал он.
– За что? – спросила она, скальпель был всего в нескольких сантиметрах от ее кожи. Он приставил стробоскоп к ее правому глазу и запустил программу. Шаблон повторяющихся мигающих огней разных цветов, предназначенных для очень точной стимуляции зрительного нерва.
Она вскрикнула – то ли от боли, вызванной ослепляющим светом, то ли оттого, что в голове у нее возникло нечто совершенно иное.
– Извините за то, что это будет отстойно, – продолжил он и подхватил Петрову под мышки, прежде чем она рухнула на пол.
60
Было не так уж и плохо. По крайней мере, вначале.
Все началось с приятного, с одного из тех воспоминаний, которые она время от времени доставала и рассматривала, как старую фотографию давнего возлюбленного. Это было воспоминание о комнате с сокровищами, и все шло хорошо, пока она не нашла книгу.
В шесть лет Сашенька с мамой переехали из большой квартиры в Смоленске в место с меньшей гравитацией. Она не понимала всех деталей. Переезд случился очень внезапно, и люди мельтешили повсюду, очень испуганные, но при виде Сашеньки они улыбались, все всегда улыбались. Они все извинялись за неудобства, связанные с таким быстрым переездом, но для Сашеньки это было просто большое приключение. Она летела на ракете, чего не очень-то помнила, но на новом месте ей казалось, что она может летать все время, что может подпрыгнуть в воздух, и пройдет много-много секунд, прежде чем снова опустится на пол. Мама была рядом – как никогда, – и их подруга Люда, которая готовила им еду, приехала с ними, так что Сашеньке не было одиноко.
На новом месте у них были комнаты. Потолки низкие, окон нет, а двери такие большие и тяжелые, что приходилось просить солдат открыть их. Сашенька не любила просить солдат о помощи, потому что они все время были заняты, поэтому в основном оставалась в своей комнате. Казалось бы, это должно было быть скучно, но нет, потому что комната, в которой она проводила больше всего времени, была пещерой с сокровищами, как из сказок о троллях и спрятанных кладах, – темная, захламленная комната, полная вещей, покрытых настоящей пылью. Гравитация здесь была настолько низкой, что даже ее дыхания хватало, чтобы пыль поднималась призрачными клубами и висела в воздухе часами. Под пылью она находила вещи, назначения которых не понимала, но знала, что они очень важные. В комоде лежала старая форма, светло-серые рукава которой были обшиты красной тесьмой и украшены медалями в форме звезд. Все звезды проржавели, их краска была настолько хрупкой, что стиралась под пальцами, но острия оставались острыми. От мундиров пахло стариками – совсем не так, как от мамы, хотя она чувствовала, что они принадлежали людям, которые выполняли ту же работу, что и мама. Работу, которая была ужасно важной для всех.
Там был глобус Земли, пожелтевший от старости. По нему зигзагами шли линии, которые, как сказала ей мама, назывались границами и показывали, где начинается одна страна и заканчивается другая. Мама пыталась объяснить, что такое страна, но потом бросила, сказав, что Сашеньке никогда не понадобится знать, что это такое, если мама будет делать свою работу правильно. Мама очень хорошо справлялась со своей работой, Сашенька знала.
Сашенька любила проводить пальчиком по границам стран, по их странным очертаниям, особенно по прямым линиям, которые не шли ни по рекам, ни по горным хребтам. Некоторые страны отличались по цвету от остальных, потому что кто-то наклеил новые фрагменты поверх старых, как будто при изготовлении глобуса сделали ошибку и нужно было исправить.
Глобус был не единственным сокровищем. Еще было старое устройство для просмотра голограмм, похожее на музыкальную шкатулку, но стоило открыть крышку, как человек с очень холодными глазами начинал говорить – он произносил длинную речь на незнакомом Сашеньке языке. Она нечасто играла с этой шкатулкой. Был ящик, полный флагов всех возможных цветов. Она доставала их и накидывала на плечи, как шали, пока не укутывалась как бабушка, но так же ярко, как люди, которых она видела в Смоленске. Однажды Люда зашла в комнату в обед и, увидев ее в этих «шалях», засмеялась и долго играла с ней, срывая флажки с Сашенькиных плеч и подбрасывая в воздух, чтобы они парили как птицы. Пока Люда не добралась до одного из флажков, и тогда лицо ее изменилось. «Только не этот, пташечка, – сказала она. – Твоя мама не обрадуется, если увидит, что ты завернулась в этот флаг». На одной стороне флага были звезды, а на другой – полосы. Не самый красивый, но Сашенька не понимала, как можно расстраиваться из-за флага. Люда на это рассмеялась, скорее фыркнула. «Когда подрастешь, поймешь. Они только из-за этого и расстраиваются». Вместе они сложили его и положили на дно коробки, чтобы мама никогда его не увидела.
В тот же день Сашенька нашла книгу.
Она лежала в глубине одного из шкафов. Сначала она понятия не имела, что это такое, – она училась читать, но слова всегда были на экране. О бумажных книгах она даже не слышала. Книга была маленькая, размером с ладонь Люды, сделанная так, чтобы ее можно было засунуть в карман и постоянно носить с собой. Она была из бумаги с обложкой из жесткой на ощупь ткани, а страницы внутри были такими шершавыми, что кончики пальцев ощутили странное прикосновение, когда она обвела несколько слов, которые узнала. В книге были картинки, много двухмерных фотографий. Она навсегда запомнила одну, на которой были изображены четверо мужчин, сидящих в ряд, закутанных от холода и улыбающихся. Она не знала, почему эта фотография привлекла ее внимание, но она была очень большой и находилась в самом начале книги, поэтому наверняка была важной. Люда взяла у нее книгу и стала листать страницы, но, похоже, тоже не понимала, о чем идет речь. Сашенька задавала кучу вопросов, от которых Люде становилось не по себе, а потом повариха расплакалась и призналась, что не умеет читать.
Сашенька попыталась утешить ее, вытирая слезы уголком одного из флажков.
– Тебя никто не учил? – Сашенька ходила на уроки каждый день, и они казались утомительными, но ей сказали, что это для ее же пользы.
– Незачем было. Мне не нужно уметь читать, чтобы выполнять свою работу.
– Я попрошу маму научить тебя. Но она очень занята. Не расстраивайся, если она забудет дать тебе урок.
Люда сильно побледнела, как будто эта мысль ее напугала.
– Твоя мама очень добра ко мне, она дает мне все, что нужно.
Оглядывалась ли она через плечо, когда это произносила? В воспоминаниях Сашенька смотрела вниз, на книгу. Впрочем, она не была уверена. То, что произошло дальше, случилось очень быстро, поэтому времени на раздумья не было. В дверь постучали. Очень тихо, но Люда повела себя так, словно рядом с ее ухом выстрелил пистолет. Она чуть не вскрикнула. Потом схватила Сашеньку за руку – очень крепко – и посмотрела ей в глаза.
– Ты должна делать все, что мы скажем, понимаешь? Ты должна быть хорошей девочкой.
Сашенька не понимала. Она увидела, как в комнату вошли мужчины, как в их руках появились пистолеты, и затихла. От одного из мужчин пахло кровью. Он надел бронежилет, но тот был не по размеру, и пряжки постоянно расстегивались.
Мужчины повели ее по длинному коридору туда, где совсем не было гравитации. Было бы здорово полетать по-настоящему, но ей не дали такой возможности. Вместо этого запихнули в ящик, который был больше ее самой. Она не хотела туда лезть и начала плакать. Мужчины посмотрели друг на друга, и, даже будучи крошкой, она все поняла. Если она будет слишком суетиться, если будет слишком шуметь, им придется ее убить.
От этого она только сильнее расплакалась.
– Вот, – сказала Люда и вложила Сашеньке в руки книгу. – Возьми свое маленькое сокровище. Возьми и будь хорошей, тихой девочкой, хорошо?
Люда погладила ее по лицу. Вытерла ей слезы и улыбнулась. Это помогло, хоть немного, хотя она уже знала, что Люда – одна из плохих людей.
Они закрыли крышку ящика, и она постаралась не заплакать.
61
Петрова почти сразу забилась в судорогах. Надо было это предвидеть, подумал Чжан. Но в прошлый раз он опробовал на себе. И не мог вспомнить, каково это было, – его мозг был отключен на все время.
Теперь он наблюдал, как дрожат губы Петровой, как в уголках рта скапливается пена. Ее руки дико метались по полу медицинского модуля. Каждый мускул ее тела дрожал. Казалось, она сейчас разорвется на части. Казалось, она умирает. Он мог только наблюдать и не дать ей причинить себе вред. Больше ничего.
Когда она немного расслабилась, он поймал себя на мысли, что ему очень хочется ее разбудить. Но она должна прийти в себя сама, и лучшей терапией было бы дать ей поспать, пока ее тело само не решит, что пора просыпаться. Жаль, времени у них в обрез.
Он поднял ее на ноги. Она не хотела вставать. Не сопротивлялась – для этого ей не хватало мышечного контроля, – но обмякла в его руках, и он едва не уронил ее. Ее глаза были открыты, но что бы она ни видела, куда бы ни отправилась, она словно старалась стать как можно меньше. Как будто пряталась.
– Черт, – выругался он вслух. Она была в беспамятстве. – Черт. Ну же, Петрова. Вернись. Вынырни.
Он чувствовал, как она дрожит. Не так, как раньше, в припадке. Просто дрожь. Мелкая дрожь страха. Пот струился по ее щекам и лбу, пульс скакал, кожа пульсировала – сердце гоняло пропитанную адреналином кровь к мозгу и конечностям. Она застыла на миг, впав почти в кататонию, желая избежать того, что он на нее обрушил.