– Готовы? – спросил он.
Она едва заметно кивнула. Похоже, она возвращалась. Если бы только он мог сохранить ей жизнь и безопасность еще немного…
Он повернул рукоятку, и люк начал открываться.
64
Ящик был открыт. Свет лился на нее как холодный водопад, жалящий глаза. Сашенька хотела отвернуться от света, хотела вернуться в ящик. Может, потому, что знала: то, что за пределами ящика, будет гораздо хуже, чем книга.
Книга. Она корчилась в ее руках, словно живая. Сашенька выбросила ее из ящика, подальше, и больше никогда не хотела ее видеть. Она отдала бы все свои сокровища, лишь бы отмотать время назад, пусть бы все снова стало хорошо.
Но время так не работает. Разбив стекло, нельзя собрать его снова. Некоторые вещи, однажды разбитые, никогда не станут целыми.
Медленно, очень медленно она села. Она поняла, что кто-то кричит на нее. Кричит, что ей нужно двигаться, что они должны уходить, сейчас же. Сейчас! Кто-то в тяжелых доспехах навис над ней, словно мрачная статуя.
Она подняла голову и увидела солдата – его лицо скрывала бронированная маска, винтовка была перекинута на грудь, на руках перчатки. От него несло дымом и смертью.
Раздался какой-то звук. Какой-то влажный, ужасный звук. Она не хотела знать, что издавало этот звук. В комнате были другие солдаты, много и даже больше. Большинство из них просто стояли в строю. В дальнем конце комнаты мама разговаривала с одним из них. Мама! Мама с огромной копной волос, мама в безупречно чистой форме, такой темно-красной, что она казалась почти черной.
Снова этот звук, так близко, влажный и ритмичный, а еще какой-то стон, жалкий, хриплый вздох.
Мама повернулась и посмотрела на Сашеньку, и глаза ее были холодны.
Как у мужчины из музыкальной шкатулки. Как у мужчин на картинках из книги, у мертвецов. Мамины глаза были мертвыми, плоскими, как кусочки стекла на морде чучела.
Мама отвернулась.
Звук… звук… звук… звук, раздавливается мякоть. Как будто по тыкве раз за разом бьют молотком. Глаза Сашеньки адаптировались к свету. Теперь она могла видеть больше. Она могла видеть лучше.
Она увидела Люду, лежащую на полу рядом с ящиком. Она смотрела на нее, на Сашеньку, одним глазом, потому что у нее остался только один глаз. Она подняла сломанную руку, но была слишком слаба, и рука безвольно упала.
В воздухе витал запах крови.
Один из бронированных солдат топал по Люде своими большими сапогами.
И еще.
И снова.
– Чжан! – закричала она. – Чжан, заставь их прекратить!
Он был там, Чжан был там, а она была старше, на мгновение она перестала быть Сашенькой, она была Петровой, всего на секунду. Чжан произнес что-то, чего она не расслышала, он выглядел испуганным, но он был настоящим, он был там, и он был настоящим… А потом мама повернулась и посмотрела на нее, сидящую в ящике, маленькую Сашеньку в ящике.
– Нужно показывать им силу, – сказала мама. – Время от времени нужно напоминать, что они слабые. Иначе они начинают думать, что есть другой путь. Что все может быть по-другому. Нужно постоянно напоминать им, что это не так.
Запах… и звук…
65
– Чжан!
Он вздрогнул, испугавшись, что кто-то услышит ее крик. Кто-то, желающий прийти и съесть их. Он не мог закрыть Петровой рот рукой, чтобы заставить ее замолчать, – на ней был шлем.
– Чжан, – сказала она, на этот раз не так громко. – Чжан, это все не по-настоящему, да? Это не повторится? Этого не было? Верно?
– Нет, – ответила он. – Нет. Пойдемте. Шлюз рядом.
Конечно, не стоило надеяться, что им удастся выбраться без боя. Эвридика должна знать, где они находятся, – здесь повсюду камеры. Искусственный интеллект не хотел, чтобы они уходили. Он попытается остановить их, в этом Чжан был уверен. Он просто пока не знал, как именно.
– Я была там. На Луне. На земной Луне, где мы жили, когда я… когда я… – Петрова глотала воздух, смаргивая пот, стекавший по ее лицу густыми каплями. Ему хотелось помочь ей убрать пот – или эмоциональную травму, которую он только что ей нанес. Если кто и мог сопереживать, так это он. Однако им нужно было сосредоточиться.
Кормовая часть представляла собой лабиринт коридоров для технического персонала, огибающих двигатели «Персефоны». Здесь было темно, в воздухе клубился пар. Торопливо обходя массивный реактор, Чжан думал о том, сколько радиации поглощают их тела.
Лучше так, чем быть съеденным. Вот бы им удалось пройти чуть дальше…
Везде, где они проходили, в стены были вмонтированы динамики. Если Эвридика могла их видеть, то и говорить с ними она тоже могла.
– Что-то изменилось, – сказал искусственный интеллект. – Сашенька, я чувствую, что ты изменилась. Что ты сделала?
– Не мое имя, – пробормотала Петрова. – Это… больше не мое имя.
Она шла уже бодрее, почти не опираясь на Чжана, но глаза все еще были затуманены воспоминаниями. Она зажмурилась на мгновение, а затем всмотрелась в лицо Чжана.
– Откуда она знает, что меня так называла мать?
– Не знаю. Она… она может читать ваши воспоминания и использовать их против вас. Я не знаю как.
Эвридика не умолкала.
– Ты думаешь, мне это нравится? Думаешь, мне нравится чувствовать себя одинокой? Ты можешь остановиться на мгновение и подумать, что это значит для меня? Я испытываю чувства, которых никогда раньше не испытывала. Ты понимаешь, как это тяжело?
Они свернули за угол и вышли в широкий, хорошо освещенный коридор. По обеим сторонам шли люки, за ними скрывались помещения, заполненные грузовыми контейнерами. Они, должно быть, недалеко от шлюза.
– Ты вообще можешь это понять? У нас разные разумы. У тебя мозг, Сашенька. Человеческий мозг. Несколько килограммов жирного мяса, чтобы вместить все, что ты можешь чувствовать. Твои эмоции ограничены несколькими миллиардами синаптических связей. Такая пропускная способность – ничто по сравнению с тем, с чем я работаю. Ни один человек никогда не чувствовал того, что чувствую сейчас я. И не сможет. Но вам – вам всем все равно, не так ли? Вы можете думать только о собственных ограниченных потребностях.
Петрова ничего не ответила. Чжан поспешил за ней по коридору к освещенному люку в дальнем конце. Затем остановился. Он что-то услышал. Медленно повернулся и заглянул в один из грузовых отсеков. Контейнеры были сложены там бессистемно, как детские кубики.
Один контейнер упал, содержимое рассыпалось – тысячи и тысячи упаковок удобрения, предназначенного для какой-то фермы. Чжан с ужасом наблюдал за происходящим. Кто-то наступил на одну из этих упаковок, и она лопнула, липкий гель вырвался наружу длинными колючими усиками.
Он поднял голову и посмотрел прямо на то, что когда-то было человеческим лицом. Щеки и большая часть лба были вырезаны. Срезаны без всякого искусства – края кожи разорваны и окровавлены. Мышцы, управляющие движением челюсти, были жестоко перерезаны. Один глаз – только один – злобно закатился в полуоткрытую глазницу. Как можно было выглядеть так и оставаться живым? Их разобрали на части. Разрезали.
Оно – Чжан не мог предположить, какого пола это существо, – пошатываясь, ковыляло на окровавленных обрубках. На нем были рваные остатки скафандра, и Чжан потрясенно понял, что, должно быть, видел этого человека раньше. Один из тех, кто работал над электромагнитной пушкой – оружием, которое едва не разнесло «Артемиду» на куски. Один из тех, в кого Петрова решила не стрелять.
Существо рвануло вперед с удивительным проворством, его руки, похожие на когти, метнулись к шлему Чжана, к его плечам. Он не успел сосчитать, сколько пальцев на руках осталось. В отчаянии Чжан пригнулся и отбежал в сторону. Ему хватило ума схватить Петрову и потащить ее за собой.
Впереди виднелось еще больше грузовых отсеков. Группа людей – он старался не смотреть на них слишком пристально – возилась с грузовой капсулой, пытаясь спустить ее со штабеля. Потом один из них дернулся, повернулся и посмотрел прямо на Чжана.
Он не издал ни звука. Не позвал товарищей, не закричал. Но вдруг все в этом отсеке как один повернулись и посмотрели на него и на Петрову. Они двигались быстрее, чем это было возможно, и, спотыкаясь, вышли из отсека.
– Я… Я справлюсь, – сказала Петрова. Ее глаза не следили за происходящим, но она успела пару раз хлопнуть себя по бедру, а затем выхватить пистолет из кобуры. – Давайте я их уберу.
– Сколько у тебя патронов? – спросил он. На них надвигалось не меньше дюжины человек. Не людей, подумал он. Назовем их зомби. Так будет легче смотреть, как она в них стреляет. Смотреть, как она их убивает. – Их примерно двадцать. У вас есть столько патронов?
Это было похоже на кошмар. Они – зомби – двигались так быстро, но даже когда они мчались вперед, время, казалось, растягивалось и искажалось. Люк впереди должен был вести к грузовому шлюзу.
– Не двадцать, – ответила Петрова. – Даже близко нет.
Они посмотрели друг на друга. Теперь ее глаза прояснились, и ему казалось, что она видит его, действительно видит, и что она полностью вышла из своего воспоминания. Будет ли это иметь значение?
66
Зомби, прущие на них, дерьмово выглядят, подумала Петрова. У некоторых отсутствовали конечности, некоторые едва могли стоять на ногах. Она опустила взгляд на палубу и увидела то, чего так боялась: некоторые ползли, перетаскивая себя по палубе одной рукой и ампутированным обрубком. В их глазах не было ничего, кроме голода.
Она прицелилась. Тот, что был ближе всего к ним, выглядел в основном целым. Он будет самым опасным.
– Есть ли смысл говорить тебе, чтобы ты не подходил? – спросила она.
Зомби ничего не ответил. Тогда она всадила ему пулю в лоб и повернулась на пятках, уже готовясь к следующему выстрелу. Она знала, что только что убила человека, но не могла позволить себе ничего чувствовать. Она натянула на себя личину Екатерины, как доспехи. Выстрелила еще раз, и еще.