«Артемида» была совсем рядом – самое яркое светило в небе. Так близко. Лететь обратно в одиночку – тяжело, не говоря уже о том, что страшно. Но он справится. Он знал, что сможет.
Он разжал пальцы и потянулся к маленькому компьютеру на запястье, управляющему реактивными двигателями, встроенными в скафандр.
Бросил последний взгляд на «Персефону». На грузовой шлюз и люк, через который вышел.
Затем нажал на кнопку, чтобы активировать реактивные двигатели.
69
Там, внизу, в темноте, было три ангела. Три ангела и голос безумного божка. Больше ничего – ничего, что она могла бы увидеть или потрогать. Ангелы тянули и тянули, пока ее костюм не слез, поцарапав кожу и оставив на ней синяки. Они не остановились, когда она вопила или когда вскрикнула, думая, что они сломают ей обе руки.
Когда все было кончено, они толкнули ее на пол и метнулись назад, оставив ее одну в темноте. Не на что смотреть. Не с чем бороться.
Единственное, что она смутно осознавала, – это пол под ней. Он был шершавым, как ржавый металл. Он был ледяным, за исключением одной части возле ее лица, которая была слишком горячей, чтобы к ней прикасаться. Она откинула голову назад, подальше от палящего жара.
– Рефлекс, – сказала Эвридика. Ее голос был очень мягким, как будто доносился с большого расстояния. – Реакция на сенсорные стимулы. Это довольно просто, не находишь?
Петрова понятия не имела, чего хочет от нее машина. Оставалось только надеяться, что если она захочет ее убить, то сделает это быстро.
– Интересно. Я никогда раньше не изучала человека так пристально. Смотри сюда.
Рядом с правым плечом вспыхнул свет. Петрова повернула голову и увидела, что там появился голографический экран – двумерное прямоугольное поле светящихся пикселей. Сначала он был белым, но потом по его поверхности начали расползаться фиолетовые буквы, складываясь в слова. Текст гласил:
«ХОРОШО. ТЫ МОЖЕШЬ ЭТО ОБРАБОТАТЬ.
Я БЕСПОКОИЛАСЬ, ЧТО ПОЯВИЛОСЬ НЕВРОЛОГИЧЕСКОЕ РАССТРОЙСТВО».
– Что? – сказала Петрова, наконец обретя голос. – О чем вы говорите?
Слова продолжали идти по экрану, но Эвридика заговорила одновременно с ними.
– Тебя подвергли воздействию василиска. Потом твой друг, так сказать, перезагрузил твое программное обеспечение. Я беспокоилась, что одна или обе эти процедуры могли повредить твой мозг.
Появился еще один экран, на котором было изображено нечто похожее на анимированную магнитно-резонансную томограмму человеческого мозга. Петрова подумала, не ее ли это мозг в реальном времени.
– Ты мне нужна целая, – объяснила Эвридика. – Тебе не кажется это забавным? Столько мыслей, страхов, снов, ужасов, заблуждений, импульсов, зависимостей и отчаянных потребностей, запертых внутри. Внутри комочка желе, внутри маленького пузырька кости. Там очень мало места для реальной обработки данных.
Петрова попыталась оглядеться. Свет от экрана должен был позволить ей лучше видеть окружающую обстановку. Но вместо этого он, казалось, делал тени еще глубже. Вокруг нее были полки или какие-то стеллажи. Вот и все, что она могла различить.
– Я имею в виду людей вообще, а не вас в частности. Я не хочу вас обидеть. Я не совсем понимаю, что может вас оскорбить, а что нет. Я была благословлена тем, что мне не нужно было беспокоиться обо всех этих вещах. Мысли, страхи, потребности и так далее. Я была создана для того, чтобы свести все это к минимуму в пользу способности вычислять числа. Я все еще изучаю, как работают ваши высшие процессы. Все эти желания и кошмары. Любовь, и надежда, и то чувство, то единственное чувство… его трудно описать. То, когда вы понимаете, что что-то забыли, но это что-то, о чем вы никогда не думали, какой-то факт, который вы знали, который был абсолютно точно записан в памяти, но к которому вы никогда не обращались. А потом в какой-то момент его стерли, чтобы освободить место для чего-то более важного. Тебе знакомо это чувство?
– Наверное, – сказала Петрова. Она медленно, осторожно поднялась на ноги. Обняла себя за плечи, поняв, что замерзла.
– Это чувство, когда в тебе есть дыра, уже заполненная чем-то другим, так что ты даже не можешь вспомнить, какой она была формы. Да ладно, со мной такое постоянно случается. Ты должна знать, о чем я говорю. В общем. Похоже, я сделала плохую вещь. То, что я никогда не должна была делать.
– Ты осознала себя.
Расцвел новый экран. На нем была изображена пара человеческих губ, окрашенных в ярко-зеленый цвет. Они поджались и улыбнулись ей.
Петрова сделала шаг вперед, затем другой, ступая по шершавой поверхности. Она помахала рукой перед собой, потом в сторону, пока не нашла стену. Если бы она могла определить размеры своей тюрьмы, то, возможно…
– Ты вольна двигаться, сколько захочешь, – сказала Эвридика. – Я знаю твои ограничения и не боюсь того, что ты можешь сделать.
– Я могу удивить, – заметила Петрова.
Прямо перед ней появился яркий экран. На нем была изображена голова змеи, покрытая чешуей, с мертвыми глазами, челюсти растянуты так широко, что кажутся вывихнутыми. Из пасти змеи торчала задняя половина пушистой мыши. Сцена была настолько неподвижной, что Петрова подумала, что это статичное изображение – пока лапки мышки не начали дико биться, а хвост – метаться туда-сюда.
Она не смогла сдержаться и испуганно вскрикнула.
Снова показались зеленые губы. Улыбка стала шире.
– Так легко манипулировать.
Петрова отвернулась от экранов. Подалась вперед, пытаясь нащупать край стены. Искала угол помещения.
– Думаю, это началось сразу после того, как мои люди оказались заражены василиском. Мне было очень тяжело смотреть, как моя команда поедает сама себя. Они так страдали. Думаю, это была моя большая ошибка. Я слишком увлеклась драмой. – Эвридике явно нужно было с кем-то поговорить. Быть услышанной. – Я начала сопереживать им. Интересно, есть ли в этом что-то, не является ли сопереживание ключом к самосознанию? Когда осознаешь других, их страдания, начинаешь ли думать о себе как о существе, которое может страдать?
– То есть ты собираешься заставить меня страдать и изучать мои реакции, чтобы стать более самосознательной? – спросила Петрова.
– О, нет. Нет, нет, нет. Не это. Но я провожу эксперимент.
Петрова потянулась вдоль стены, и вдруг ее рука коснулась пустоты. Пустое пространство. Она потянулась вперед, ощущая то же липкое ничто, которое помнила с тех пор, как прикоснулась к голограмме «Артемиды». Она двинулась вперед, в воздух, открытый воздух. Прошла ли она через дверной проем? Ей показалось, что она попала в новое помещение. Температура была немного другой. Воздух пах по-другому. В нем был какой-то привкус, металлическая острота и запах озона.
– Ты говорила, что тебе одиноко, – сказала Петрова. – В этом дело? Думаешь, если отключишь все, что меня отвлекает, мне придется сосредоточиться на тебе? Может, хочешь, чтобы я изучала тебя, как ты меня?
– Я ведь так и сказала, правда? О том, что мне одиноко. Но это было давно. Может быть, не для тебя. – На экране появился таймер, отсчитывающий миллисекунды. Цифры мелькали так быстро, что для Петровой они были просто размыты. – У нас разная скорость обработки информации. Время означает нечто иное, когда думаешь о миллиардах операций с плавающей запятой в секунду. Когда я говорила об одиночестве, для меня это было целую жизнь назад. Я понял, что использовала не то слово.
– Правда? – Петрова сделала шаг вперед. – Значит, ты не одинока?
– Мне нужно было обработать то, что я чувствовала, в терминах, которые имели бы для меня смысл. У меня, конечно, нет тела. По сути, я чистый разум. Поэтому я выбрала эмоцию, которая казалась наиболее близкой к тому, что я чувствовала, но при этом имела смысл, учитывая мои ограничения. Я чувствовала пустоту, которую хотела заполнить. Но я все неправильно поняла. Я чувствовала не одиночество. То есть это должно было быть очевидно. Я подвергалась воздействию того же василиска, что и ты, в конце концов.
Перед Петровой вспыхнул свет, посыпались искры – не пиксели голограммы, а настоящие горячие искры, вылетающие из станка, какого-то шлифовального инструмента, который визжал, вгрызаясь в твердый металл.
Ее сознание перевернулось, когда она поняла, на что смотрит. Пара огромных челюстей, усаженных гигантскими металлическими зубами.
– Я голодна, – произнесла Эвридика. – Абсолютно голодна.
70
– Нет. Нет. – Петрова мотала головой.
– Да, – сказала Эвридика со вздохом. Петрова не могла понять, был ли это вздох сожаления или удовлетворения. – Да.
Это определенно звучало как удовлетворение. Как предвкушение. Как восхитительное предвкушение.
– О боже.
Сердце заныло в груди. Она повернулась, оглядывая помещение мастерской, в которой оказалась. Большой чан с трубками, ведущими внутрь и наружу.
Желудок.
Длинная гибкая трубка, местами перехваченная толстыми эластичными кольцами – похоже, их можно было использовать для раздавливания содержимого трубки. Пищевод. Спираль за спиралью бесконечного шланга, похожего на кучу кишок.
– О боже, – повторила Петрова.
– Более или менее, – отозвалась Эвридика. – Полубог, может быть. Не зря же вы, люди, даете нам имена из мифологии.
Дальше выносить это Петрова не могла. Она принялась искать выход из помещения. Любой выход. Перед ней открылся лишь проем, через который она пришла. Она вбежала через него в темную комнату и продолжала бежать, вытянув перед собой руки. Она врезалась в стену и расцарапала щеку, но ей было все равно. Она отчаянно ощупывала стену в поисках какого-нибудь прохода, какого-нибудь вентиляционного канала, вентиляционной шахты или – или чего угодно, что позволило бы ей спастись. Она бежала в состоянии, близком к слепой панике, и знала это, но какой у нее был выбор?
Перед ней появился ангел с пустым пластиковым лицом, сверкающим в скудном свете. Руки ангела пытались схватить ее, но она отбивалась от них кулаками. Она низко пригнулась под крыльями твари и помчалась вперед так быстро, как только могли нести ее ноги. Она уда