ждую фразу. То Леон Филиппович требовал от меня «красочки», то, оказывается, я не вовремя вступил, то мой знакомый звукооператор магнитофон не включил, то не получилось что-то у самих ведущих.
Я готов был всё это перетерпеть и никому не жаловался. Но ведь я там рассказывал много интересного, а оставили только «Здравствуй, дедушка!»
А тут ещё у нас в квартире телефон зазвонил. Кто бы это мог интересоваться мной с утра? Оказывается, «дедушка» — заслуженный артист Дианов. Как ни в чём не бывало, он засмеялся в трубку и закричал: «Слышал? Здорово мы с тобой прозвучали, внучек. Тебя, кажется, немного подрезали. Но всё-таки боевое крещение! Поздравляю!»
Это у них называется «немножко подрезали»! А я, вместо того чтобы возмутиться, сказал «спасибо».
Когда я повесил трубку, все сделали вид, будто ничего не произошло. Петька уже удрал. Исчезла Светлана, уведя свою тётю Нину. А папа вдруг предложил:
— Ну, вот что, Серёгин-младший, а если мы с тобой махнём на острова, в Центральный парк культуры и отдыха?
Только мама поняла меня, но лучше бы не целовала при всех, точно я маленький. А Наташа сказала:
— Валерик, мне очень хочется, чтобы ты читал спортивные передачи в школе. Не знаю, как артист, а диктор ты самый лучший в нашей школе.
Да, стоит после этого менять амплуа! Как глупо я растрезвонил, что стал артистом. Действительно — «Здравствуй, дедушка!»
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЧЁРНАЯ НЕДЕЛЯ
Рассказывает автор
Я всё-таки снова открыл свободный доступ к полкам. А на витрине между «Дон-Кихотом» и «Тилем Уленшпигелем» поставил «Повесть о настоящем человеке», подарочное издание с отличными иллюстрациями. Коку Марева выгнал из библиотеки, запретил ему даже показываться.
Кузьма Васильевич предложил мне взыскать с Марева по закону десятикратную цену изуродованной книги. Но когда пришла мать Коки Марева — пожилая усталая женщина, — мне стало не по себе, и я ограничился стоимостью испорченного экземпляра.
В книжном коллекторе продавалось только иллюстрированное подарочное издание. Пришлось доплатить, но зато приобрели книгу с отличными рисунками.
Полюбить литературных героев — первый шаг, чтобы стать самому героем. Все ребята тянутся к хорошему. У меня начинают гореть уши, когда я вспоминаю, как был несправедлив к Валерику и Славе. Им запретить свободный доступ к полкам! Ведь именно они разоблачили этого «троктеса дивинаториуса». Ему теперь нет прохода, даже маленькие дразнят: «троктус, троктус!»
Да, Мареву сейчас нелегко расплачиваться за всё, что наделал. Хотя я и запретил ему показываться в библиотеке, но сегодня он всё же появился в читальном зале. И вот при каких обстоятельствах.
Как обычно, в конце четверти в библиотеке становится меньше читателей. Раньше у меня в читальне каждый день бывали ребята из радиогазеты. Но «Ракета» перестала выходить. И всё-таки в понедельник я ждал их. Слава пришёл после пятого урока. Он сказал, что не думает собирать легучку. Зачем? После шестого урока показалась его сестрёнка Света. Прибежала, на ходу дожёвывая пирожок, розовощёкая Наташа Щагина. Влетел Петя Файнштейн и бросился к полке поэзии. Заявился в читальный зал Валерик: «Ребята, вы здесь? Я так и думал!» На что Петя Файнштейн сказал совершенно непонятное: «Здравствуйте, дедушка! Ну, как твоё амплуа?»
Валерик рассердился и наскочил на Петю. Вмешалась Света: «Валерик больше не будет менять амплуа». Петя сказал: «Очень жаль! Значит, я снова останусь вечным запасным?»
Тут меня вызвали в канцелярию. После разговора с директором мать Коки Марева расплакалась, и секретарь директора Мария Дмитриевна решила, что только я могу успокоить её.
Когда я вернулся, дверь в библиотеку была заперта изнутри на ключ. Вот ещё новости! Я постучал раз, другой. Открыла вожатая Анна Васильевна.
— Григорий Павлович, — зашептала она мне в самое ухо, — ребята закрыли, простите за самовольство, но, поверьте, так было нужно.
Я не стал придираться, тем более что у меня к ним было дело.
— Ребята, — сказал я. — С вами хочет поговорить мать Коки Марева.
— Зачем ей говорить с нами? — спросил Слава.
— А если она хочет? — возразила Света.
— Пусть говорит, — разрешил Валерик. И остальные поддержали его.
За Маревой пошла Наташа Щагина и пригласила её в читальный зал. Рядом с Наташей, высокой и круглолицей, Марева казалась совсем маленькой. Она вошла и стала оглядываться. Ребята поднялись со своих мест. Наташа пододвинула стул. Но Марева упорно не хотела садиться. Только после того, как Слава сказал: «Тогда и мы будем стоять», — она присела на краешек стула и вдруг снова заплакала. Ей хотели дать воды, но она отодвинула стакан и заговорила:
— Вот что я вам скажу, детки. Не справиться мне с ним. Муж в прошлый раз так отлупцевал его ремнём. И мне тоже досталось. А сейчас, если узнает, что Костенька тридцать пять рублей убытков за радио должен заплатить, он и вовсе забьёт его под пьяную руку. Простите вы его, детки! Вот библиотекарь ваш простил. — И ещё раз добавила: — Не справиться мне с ним. Пропадёт он!
Я посмотрел на ребят. Они сидели молча, сосредоточенно. Может быть, первый раз в жизни им приходилось решать судьбу человека. Пожилая женщина сказала про своего сына: «Пропадёт он!»
Затянувшееся молчание нарушила Анюта:
— Товарищ Марева! — сказала она вежливо. — Вы поймите: ребята старались, старались, а он…
— Была «Ракета» — нет «Ракеты», — вздохнул Валерик.
— Ну, простите, детки, — сказала мать Коки Марева и выпрямилась. Она оказалась вовсе уж не такой маленькой. — Я к вам по простоте своей пришла. Но раз вы такие беспощадные, учитесь себе. А моего всё равно из школы придётся брать.
— Пойдёт в вечернюю, — подбросил Петька Файнштейн. — Там легче спрашивают!
— Нет, не пойдёт, — неожиданно возразил Слава, вставая. — Во всяком случае, мы с ним поговорим. Тут ведь два разговора: один о деньгах, другой о человеке.
Вы знаете, я готов был расцеловать Славу. Но на меня в это время никто не обращал внимания.
— Я пойду разыщу Троктуса? — предложил Валерик.
— Не Троктуса, а Марева, — поправил Петька Файнштейн. — Вспомните, он на всех вечерах у радиолы музыку давал, а Васенька только вертелся да шумел.
— Не Марева, а Коку, — уточнил Слава. — Всё-таки большинство передач, плохо или хорошо, он провёл.
— Не Коку, а Костю, — добавила Света. И мать с признательностью посмотрел на рыженькую девочку, которая назвала её сына просто по имени.
— Троктус — Марев — Кока — Костя — Константин будет обнаружен и доставлен на заседание радиокомитета, — подытожил Валерик. — Доктор Ватсон, за мной! — скомандовал он Свете.
Но обнаруживать Коку не пришлось. Оказывается, он стоял за дверью и всё слышал. Теперь, невзирая на мой запрет, Марев появился в библиотеке. Договорятся ли с ним ребята? О чём и как? И тут мне пришла в голову великолепная, но рискованная идея.
Согласится ли Кузьма Васильевич? Вдвоём с Анютой уговорить его легче. Да и Маревой больше нечего делать в библиотеке. Она будет только мешать ребятам. Я был убеждён, что они сами правильно разберутся со своим недавним врагом.
Только мы вышли, как за нами щёлкнул замок. И через полчаса я второй раз в этот день принуждён был стучаться в дверь библиотеки.
Кока стоял вспотевший, растерянный. Он только говорил:
— Да, да, ребята. Только пустите меня, пожалуйста, в рубку. А то как же вы с передачами?
— Пока не станешь человеком, о рубке и не мечтай. А насчёт передач — теперь не твоя забота. У нас есть, по крайней мере, три варианта, — заявил Слава.
— Три варианта, — подтвердила Анюта.
— А вот с деньгами хуже. Это большая сумма. Да и собирать как-то неудобно.
Вот тут я и вмешался.
— С деньгами тоже может быть всё в порядке. — Последовала эффектная пауза. — Кузьма Васильевич согласился, — продолжал я. — Вопрос решается так. Школе выделили ещё полставки для уборки новых мастерских, актового зала и библиотеки. Костя может стать у нас в школе… уборщицей.
— Вы что, с-смеётесь? — спросил Кока Марев и, прихрамывая, вышел из библиотеки…
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
БОЛЬШОЙ МАГНИТОФОН
Рассказывает Валерик
Итак, я твердо решил остаться диктором школьной радиогазеты. Мне не нужны, как говорится, лавры артиста. Однако быть диктором радиогазеты, которая не выходит, тоже малоинтересно. Даже старшим диктором. Когда я получил второе письмо от Леона Филипповича, твёрдо решил в Дом радио не ходить. Опять «Здравствуй, дедушка!»? Хватит. И так Петька задразнил.
Но потом я подумал, что правильнее всё же будет пойти и объясниться. А тут ещё присоединились деловые соображения. Мне нужно было увидеть Лёню Фогеля — парня из нашей школы.
В назначенный день, за четверть часа до назначенного времени, я был в Доме радио.
Теперь найти студию, где записываются, оказалось нетрудно. Но нам сказали, что Леон Филиппович начнёт только через час.
— Терпение, мой друг, терпение, — сказал Дианов.
И через несколько минут он уже спал в мягком кресле — одном из тех, что расставлены в широком коридоре студийного блока.
Вы помните, когда я впервые попал в Дом радио, встретил здесь, звукооператора Лёню Фогеля. Он сказал, что его всегда можно найти в Большом магнитофоне. Но где он, этот Большой магнитофон? И я снова устремился в путь по лестницам-переходам Дома радио.
Всё шло хорошо, пока кто-то не посоветовал мне спуститься до, самого низу и там перейти через двор на другую лестницу. На дворе было холодно, шёл дождь, и я не знал, где мне искать другую лестницу.
И тут-то неожиданно услышал:
— Ты что здесь?
Он узнал меня, парень из нашей школы!
— Ну, как там у вас? Кузьму Васильевича по-прежнему ребята боятся?
— Боятся, — сознался я. — А в школе плохо.
— Плохо? — встревожился Лёня.
Дождь противно барабанил по тёмному асфальту двора. Я уже успел основательно вымокнуть. Лёня подхватил меня под мышки, и мы попали в какой-то подвал, откуда несколько ступенек привели на узкую лестницу. Через минуту мы шли по ковровой дорожке. Со всех сторон сюда выходили двери с круглыми окошечками, иллюминаторами, как на морских пароходах. Двери в каюты были наглухо закрыты. А когда Лёня приоткрывал их, оттуда вырывался то шум симфонического оркестра, то голоса сестёр Федоровых, и даже — это в четыре-то часа дня — бой кремлёвских курантов. Но самое удивительное, что, когда открылась дверь в каюту № 5, я услышал… Я услышал голос, произносивший три, четыре, пять, шесть раз: «Здравствуй, дедушка!» Удивительно, как человек может поглупеть от неожиданности. Сначала я подумал, что это посадили в каюту Петьку, чтобы он меня передразнивал.