1
Длинными полутёмными коридорами Риб-адди провели к Пенунхебу. Тот сидел в кресле из красного дерева с золотыми инкрустациями на ножках в виде лап и крыльев грифона. Юношу удивило выражение тоски на бледном лице второго жреца Амона. Но как только начался разговор, Пенунхеб взял себя в руки и его властное лицо стало напоминать больше каменную статую, чем лик живого человека. Когда Риб-адди поднёс свой труд, жрец развернул его, стал внимательно просматривать и задавать вопросы, которые свидетельствовали об отличном знании предмета. Юношу это удивило, однако он отвечал уверенно.
— Что ж, ты хорошо поработал и твоё усердие будет достойно оценено, — проговорил Пенунхеб. — Мы намереваемся обновить старинные заупокойные храмы и усыпальницы фараонов прошлого на западном берегу, чтобы придать им достойный вид, и твоя работа нам в этом поможет. В этом деле нельзя допускать никакой выдумки, мы обязаны следовать образцам прошлого. Когда начнутся работы, ты будешь непосредственно за ними наблюдать. А сейчас ты приступишь к исполнению обязанностей моего писца. Сразу предупреждаю, что всё, что ты услышишь здесь, должно навечно остаться только в твоей голове. Если ты сболтнёшь где-нибудь на стороне о том, что узнал на моей службе, то немедленная кара Амона постигнет тебя. Запомни это, — Пенунхеб пристально взглянул в глаза юноши, у которого мурашки побежали по спине, словно огромная кобра холодно и беспощадно уставилась на него перед своим смертельным броском.
— А почему у тебя неегипетское имя? — вдруг спросил жрец.
— Моя мать — финикийка, назвала меня так в честь царя Библа[37], откуда она родом. Её дальний родственник носил это славное имя, — приврал с невозмутимым видом юноша. — А мой отец Рахотеп согласился. Я его законный младший сын, — добавил он с достоинством.
— Что ж, сейчас стало модно даже у коренных египтян называть своих детей азиатскими именами. Господи, что будет? — мрачно проговорил Пенунхеб, поднимая свои усталые глаза к потолку и качая сокрушённо лысой, яйцеобразной головой. — Даже наш царственный повелитель, сын Амона, да здравствует он вечно, тоже назвал свою старшую дочь сирийским именем — Бент-Анат, — жрец развёл руки, явно давая понять собеседнику, что дальше идти просто некуда.
Он поднялся и расправил на себе белое льняное одеяние в виде хитона, с короткими рукавами, доходившее почти до пят. На смуглых руках блеснули золотые браслеты в виде священных змей с бирюзовыми глазами. Пенунхеб заметил любопытный взгляд юноши.
— Служи мне хорошо и главное — преданно, и у тебя скоро появятся такие же, — проговорил с лёгкой улыбкой жрец и добавил с мрачным достоинством: — Сегодня день глубокой скорби. Умер наш отец, верховный жрец Амона Несиамон. Судьба возложила на меня обязанности верховного жреца до тех пор, как вернётся из похода фараон, да будет он жив, невредим и здоров, и представит на утверждение Амону, своему отцу, достойную кандидатуру на эту должность.
— О мой повелитель, я буду служить тебе так же верно, как нашему верховному божеству Амону и его сыну, великому правителю, да будет он жив вечно! — в глубоком поклоне произнёс Риб-адди.
— Ты прежде всего служишь мне, — опять уставился змеиными глазами жрец на побледневшего юнца. — И верно служа мне, ты служишь и богу, и его сыну. Ты меня понимаешь?
Юноше очень не понравились эти слова.
«Но с шакалами жить, по-шакальи и выть, — подумал про себя Риб-адди и произнёс с новым поклоном вслух:
— Слушаюсь и повинуюсь, — мысленно добавив:
«Ну, это мы ещё посмотрим. Верность подчинённого тоже надо заслужить!»
Пенунхебу же понравился умный образованный юноша, но в то же время его насторожил слишком живой блеск его глаз и чувство личной независимости, которое, несмотря на свою смышлёность, не смог до конца скрыть молодой человек.
«Это в нём говорит азиатская кровь, — думал недовольно жрец. — Коренному египтянину даже в голову не может прийти мысль — ослушаться своего начальника, как и родного отца, а уж иметь свою точку зрения, отличающуюся от мнения господина, и — подавно! — продолжал размышлять он. Но второму жрецу Амона нужен был не просто тупо-исполнительный помощник, а смышлёный образованный подчинённый, разбирающийся в строительном деле и конкретно в архитектурных планах усыпальниц и заупокойных храмов на западном берегу. — Ничего, я его приручу, — решил жрец, умеющий управляться с людьми. — Буду действовать, когда нужно, то палкой, то фиником».
— У тебя есть письменные принадлежности?
— Дай, мой господин, — ответил уже по-деловому без поклона Риб-адди.
— Возьми со столика чистый свиток папируса и иди за мной, будешь записывать ход допроса, — и не дожидаясь, когда юноша выполнит приказание, жрец быстрым шагом направился из комнаты.
Риб-адди догнал его уже в полутёмном длинном коридоре. Служба началась.
2
Они долго шагали по лабиринту коридоров и лестниц, наконец спустились куда-то глубоко под землю. Впереди и сзади шли слуги с факелами, освещавшими неровным светом сначала стены оштукатуренные, а потом каменные, сложенные из огромных, грубо обтёсанных блоков песчаника. Воздух стал прохладным, затхлым и сырым, чувствовалась близость реки.
«В какое это подземелье мы идём? — думал Риб-адди, подозрительно озираясь. — Как бы этот лысый коварный змей не завёл меня в какую-нибудь темницу и не оставил бы там навечно. С него станет!»
Юноша неприязненно смотрел на шагающего впереди жреца. В руках слуг потрескивали горящие смоляные факелы. Желтовато-алые огненные отблески лизали голову Пенунхеба, похожую на огромное яйцо страуса. Наконец все вошли в просторный каземат с низким сводчатым потолком, чёрным от копоти горящих факелов, прикреплённых к стенам. В центре комнаты лежал худой голый человек. На его руках и ногах сидели дюжие нубийцы племени «маджаи», из них набирались стражники по всей стране. Рослый, широкоплечий малый светло-коричневого цвета, с большой медной серьгой в носу и двумя перьями в курчавой голове что есть силы лупил палкой по спине извивающейся жертвы.
— Ты был со своей шайкой. Бог Амон руками проворных стражников схватил тебя. Он низверг тебя сюда в темницу. Всемогущий отдал тебя во власть фараона, да будет он жить вечно, невредим и здоров, — рычал грузный мужчина с такими широкими плечами, на которых могла бы улечься пантера. Он стоял, подбоченясь, как хозяин и малейшему его знаку «маджаи» подчинялись беспрекословно. Это был глава стражи города Фивы свирепый Меху.
— Назови мне всех людей, которые побывали с тобой в великих жилищах мёртвых на западном берегу[38]?
Мощный бас жутким эхом отдавался под низкими сводами и вылетал в узкие коридоры.
— О, горе мне! Горе моей плоти! — визжал допрашиваемый. — Я был один.
— Преступник ещё не признался в содеянном? — спросил Пенунхеб, подходя к свирепому начальнику стражи. — Он сказал наконец, кто его сообщники?
— Да куда он денется, — махнув небрежно своей могучей рукой, Меху почтительно поклонился жрецу. — И не таких раскалывали за пару часов, а этот долго не продержится. — А ну-ка посильнее бей! — прикрикнул он на стражника с палкой.
Тот с новым энтузиазмом, блестя крупными ровными белыми зубами и белками глаз, начал лупить дубинкой по уже исполосованной спине своей жертвы.
— О горе мне! Горе моей плоти! — всё громче подвывал преступник.
— Пусть и мой слуга присоединится, — проговорил небрежно Пенунхеб. — Две палки всегда лучше, чем одна.
Верный Хашпур шагнул к допрашиваемому и обрушил на него свою дубинку, да с такой силой, что грабитель гробниц захрипел, глаза его начали закатываться и на губах появилась кровь.
— Полегче, ты, полегче, — обратился к слуге жреца начальник стражи. — Нам ведь не убить надо, а развязать язык. А ты тут чего делаешь? — обернулся он к Риб-адди. Женой Меху была младшая сестра Рахотепа, поэтому-то он и удивился, увидев в подземелье своего молодого родственника.
— Это мой новый писец, — проговорил Пенунхеб с таким видом, что у начальника стражи пропала всякая охота задавать вопросы. — Продолжайте, — жрец присел на поданный его слугами складной стульчик с ножками в виде лап хищной птицы, позолоченные когти которой тускло светились в колеблющемся свете горящих факелов.
Меху уставился на преступника своими большими, круглыми, вылезающими из орбит глазами, вобрал шумно воздух широкими ноздрями, набычился, и его мощный сиплый бас вновь загремел под сводами, оглушая всех присутствующих:
— Скажи, каким путём ты добрался до великих жилищ мёртвых, столь священных? Кто ещё был с тобой?
— О, горе мне! — хрипел незадачливый грабитель. — Был какой-то папирус с планом гробницы. Поэтому мы и пробили лаз прямо в усыпальницу, минуя все пустые камеры со смертельными ловушками и тупиковые проходы.
— У кого был папирус? Кто показал вам путь? — рявкнул Меху так громко, что присутствующим показалось, что они на несколько секунд перестали вообще чего-либо слышать.
Пенунхеб поморщился и подал незаметно знак своему слуге Хашпуру, бьющему преступника. Риб-адди, сидящий скрестив ноги рядом со своим новым господином и записывающий на папирусе ход допроса, краем глаза заметил этот почти неуловимый жест, но не подал вида. Тем временем начальник городской стражи, почувствовав решающий момент допроса, как охотничья собака, наконец-то выбежавшая на раненую дичь, кровожадно и победоносно зарычал, низко нагнувшись над щуплой жертвой.
— Ты скажешь, кто был этот человек с папирусом?
— Это был наш предводитель, — взвизгнул преступник. — О, горе мне и моей семье! Если он узнает, что я его предал, его люди вырежут всех моих домашних, никого не пощадят. О, горе моим деткам! — продолжал канючить допрашиваемый.
— Ты назовёшь мне имена всех в твоей шайке, я схвачу их, предам позорной смерти и никто не сможет вредить твоей семье, — проговорил успокаивающе Меху и поднял руку, останавливая экзекуцию. — Ну, говори, кто главарь?
Внезапно в камере наступила тишина. Стало слышно, как трещат смолистые факелы и тяжело дышат палачи и их жертва.
— Я очень бедный человек, — пронзительным голоском начал грабитель, повернув голову и из-за спутанных, грязных, длинных, чёрных волос, в которых застряли какие-то репья, всматриваясь пристально в широкое потное лицо начальника стражи, склонившегося над ним. — Сколько вы мне заплатите, если я скажу имя нашего главаря?
— Ах, ты ещё торговаться, жалкий сморчок, — рявкнул рассвирепевший Меху и ударил своим длинным и тяжёлым посохом по пальцам руки грабителя, которую прижимал чернокожий стражник к каменному полу. Раздались хруст костей и дикий вопль.
— Говори, кто главарь, или я переломаю все твои кости, — начальник полиции поднял свой посох, уже над ногой преступника.
— Я всё скажу, всё, — завопил, дёргаясь от боли, незадачливый грабитель, — о горе моей плоти! Только не ломайте мне кости. Да будет проклят навечно тот, кто втянул меня в это святотатственное преступление! Его зовут Бу... — но преступник не успел закончить фразу.
Тяжела дубинка Хашпура опустилась ему на затылок, череп хрустнул, грабитель дёрнулся несколько раз в конвульсиях и навеки затих.
— Ты, что, не видел моего знака прекратить его бить? — заревел Меху.
— Да не хотел я его убивать, — воскликнул Хашпур, опуская в низком поклоне своё широкое тёмное неподвижно-каменное лицо. — У меня просто рука сорвалась, — пробормотал он негромко.
— А ну, пошёл, раб, с глаз долой! — крикнул подошедший второй жрец Амона. — Я велю с тебя живого шкуру содрать.
Он с размаха хлестнул своим длинным, резным, украшенным золотом и серебром посохом по широкой, загорелой, бугрящейся мощными мышцами спине Хашпура, упавшего на колени. Верный слуга вскочил и мгновенно исчез за дверью.
— Продолжайте, Меху, расследовать это дело, — проговорил наставительно Пенунхеб. — На западном берегу завелась опаснейшая банда грабителей гробниц. Вы просто обязаны приложить все свои усилия для их поимки. Вам, конечно, для захвата негодяев понадобятся приличные средства. Жрецы Амона ничего не пожалеют на богоугодную деятельность. Вот вам золото от нашего храма, — протянул внушительно тяжёлый мешочек со звякнувшими слитками жрец, вынув его откуда-то из своих белых одеяний. — Половину можете оставит себе лично, вы своим усердием заслужили это.
Начальник городской стражи почтительно поклонился. Нубийцы завистливо переглянулись, глядя, как тот засовывает за широкий пояс из буйволиной кожи столь соблазнительно позвякивающий мешочек. Всем было ясно, что золото, оказавшееся в широких и цепких лапах Меху, конечно же, пойдёт не на поимку преступников, а на повышение благосостояния многочисленной семьи начальника стражи. Пенунхеб же стремительно вышел из камеры. Его белые льняные одеяния таинственно колыхались на ходу, освещаемые неровным красновато-жёлтым светом факелов.
— Здесь что-то нечисто, дядя Меху, — шепнул начальнику стражи, проходя мимо него, Риб-адди.
Меху шумно вдохнул воздух широкими ноздрями, заросшими, как и его могучая грудь, чёрной шерстью, и на удивление умным и хитрым взглядом посмотрел вслед удаляющейся свите жреца, а затем подмигнул племяннику.
— Приходи к нам сегодня обедать, Рибби! — крикнул он вслед своему юному родственнику. — Будет твоя любимая телятина с финиковым соусом.
— Обязательно приду, дядя Меху, — глухо донёсся удаляющийся юношеский голос из длинного узкого коридора.
3
Войдя в свои покои, Пенунхеб махнул рукой, отпуская всех слуг.
— Завтра утром я тебя жду, — обратился он к Риб-адди. — Займёшься чертежами гробниц и заупокойных храмов западного берега, подготовляя наши будущие работы по их обновлению. Срочно подготовь мне план усыпальницы фараона Аменхотепа Третьего[39]. Утром доставишь план сюда. Да, как я понял, начальник городской стражи — твой родственник?
— Да, господин, уважаемый Меху женат на тете Хафрет, младшей сестре моего отца, — ответил юноша.
— Что ж, хорошо, — проговорил жрец, потирая белые, нежные руки с длинными нервными пальцами, на которых блестели многочисленные золотые кольца и драгоценные камни, — будешь мне докладывать, как идут дела у твоего дяди по поимке этих негодяев, грабителей усыпальниц на западном берегу.
— Слушаюсь, — проговорил Риб-адди, кланяясь.
Он положил на столик в углу комнаты папирус с записью неудачного допроса злоумышленника и удалился. Выходя, юноша неплотно прикрыл за собой высокую дверь из кипариса, украшенную медными и серебряными пластинами. Громко шлёпая босыми ногами по каменному полу, он прошёл половину коридора, а потом бесшумно на цыпочках вновь приблизился к двери. В оставленную щёлку Риб-адди увидел, что в покои жреца из маленькой дверцы, прикрытой роскошной портьерой с золотыми кистями, вышел Хашпур и поклонился.
— Ты молодец, Хашпур, вовремя заткнул глотку трусу, вздумавшему предать своих сообщников, — проговорил Пенунхеб, садясь в резное кресло из чёрного дерева. — Что-то много ошибок стал совершать этот Бухафу. Сегодня ночью приведёшь его ко мне и запомни: если я скажу: «Да вознаградит тебя Амон в будущей жизни», то выйдешь из-за портьеры и убьёшь его. Но если я не скажу этих слов, проводишь его восвояси целым и невредимым. Ты понял меня?
— О да, мой господин, — широкоплечий Хашпур покорно склонил голову в коротком чёрном парике.
— А как ты его убьёшь? — поинтересовался жрец.
— Заколю кинжалом, если ты позволишь, мой господин.
— Никакой крови у меня в доме, — брезгливо поморщился Пенунхеб.
— Тогда я удавлю его жилами носорога, и всё будет чисто, — проговорил слуга, с видом добросовестного исполнителя, который любит свою работу и знает, что на хорошем счету у хозяина.
— Хорошо, это то, что нужно. А тело бросишь крокодилам в реку, — опять потёр нервно белые руки жрец, склонив набок свою бритую голову, похожую на огромное страусиное яйцо. — Да, кстати, внимательно наблюдай за моим новым писцом, Риб-адди. Этот сыночек финикийской рабыни очень умён и, я думаю, хитёр, как и всё его азиатское племя. Недаром предупреждали нас мудрые предки, оставив такие слова в своих старинных текстах, что на вес золота для чистокровных египтян: «Воистину мерзок азиат, мерзко жилище его, мерзки и те страны, где он обитает...» — сел на своего любимого конька Пенунхеб, вспоминая наизусть любимые высказывания древних мудрецов. — Да и родственнички у него со стороны отца тоже не очень. Но сейчас юнец сможет сослужить нам хорошую службу, приглядывая за своим усердным, но тупоголовым стражником-дядей и чертя планы царских захоронений. А потом мы всё свалим на него, ведь по планам, начертанным именно его рукой, наши люди смогут обчистить самые богатые усыпальницы, где золота почти столько же, как песка в пустыне. Когда он сделает своё дело, то познакомится с твоей удавкой из жил носорога, а потом и зубами крокодилов. Впрочем, и всю шайку во главе с Бухафу нужно будет после того, как они успешно выполнят намеченное, отправить к Осирису, но так чтобы и клочка их поганых, грязных волос, которые дикари и азиаты не стригут и не моют, не осталось на этой земле. Мне, будущему властителю Египта, не подобает иметь ничего общего с этим сбродом.
— Не беспокойся, господин, — поддакнул Хашпур с мрачной улыбкой. — В брюхе крокодила им будет очень покойно.
У Риб-адди холодные мурашки побежали по спине. Пора было уносить ноги, а то он может познакомиться с удавкой из носорога раньше срока, что так милостиво установил ему новый начальник.
«Ну, я попал!» — думал юноша, на цыпочках выскальзывая из здания, где находилась резиденция второго жреца Амона.